Имя доблестного генерала Селиванова, командовавшего войсками, взявшими Перемышль, было у всех на устах. Государь внимательно слушал доклады начальствующих лиц, вставляя свои замечания, которые ясно показывали, что он знает подробно все действия доблестных войск до отдельных частей и их начальников включительно. Это, видимо, не нравилось некоторым из высших чинов штаба.
Штабы вообще не любят делить славу с непосредственными участниками боев. Ну вот, если неудача, то, конечно, в том виноваты войска и их начальники. Ну а если победа, успех — это прежде всего заслуга мыслителей и изобретателей стратегических и тактических планов и предположений. Так всегда было, есть и будет. Такова жизнь. И наша Ставка вообще не любила этих непосредственных собеседований государя с войсками и их начальниками. Мало ли, какой правды не выскажет офицер государю на его прямой вопрос, глядя в его лучистые глаза. Язык не поворачивался сказать неправду.
А правда не всегда нравилась Ставке. Там государю часто говорили [о военном положении], принимая во внимание прежде всего различные политические соображения. Когда приехали на центральный холм, все невольно залюбовались дивной картиной, расстилавшейся вокруг этого, господствовавшего над всей местностью, холма. Все теснились к государю, стараясь поймать каждое его слово. Толпа, окружавшая государя, состояла более чем из ста человек. Один из чинов свиты его величества подошел ко мне и не без иронии заметил: «Вы видите — это называется организация поездки его величества, выполняемая генералом Янушкевичем. Вам это нравится?» — спросил он насмешливо и отошел.
Там, на холме, государь снялся отдельно с великим князем, а затем и со всеми окружавшими его лицами.
Странное чувство охватило тогда большинство из бывших там лиц. Каждый как бы хотел отметить, что и он был на этом славном, отмеченном русскою победою месте. Был под Перемышлем, видел одно из полей сражений великой Галицийской битвы. И многие брали на память с холма камни, рвали траву и цветы. Командир конвоя Граббе собрал целый букетик и вечером просил государя переслать цветы императрице.
Таково чарующее, притягивающее свойство славы и подвига. А они неразрывно слились с нашей армией на полях и горах Галиции.
Подобное же чувство я пережил, находясь около государя на турецкой границе, в Меджингерте и в отбитых гвардией окопах под Ивангородом. Это удивительное чувство можно определить только словами Карамзина: чувство народной гордости. Гордости, которой невольно проникаешься, когда окинешь умственным взором, где и кого бил победоносно русский солдат.
Вернувшись с осмотра фортов, государь позавтракал и на автомобиле же поехал во Львов. По пути, в деревнях, знали о проезде государя, и толпы народа выходили на дорогу и приветливо кланялись. По виду это были русские люди. В 5 часов вернулись во Львов.
Перед обедом во дворец приехали великие княгини Ксения и Ольга Александровны. После обеда выехали на вокзал. Казалось, весь Львов высыпал на улицу. Все население, по-видимому, радушно, тепло провожало государя. Энтузиазм стоявших шпалерами войск не поддается описанию.
В девять с половиной часов государь покинул Львов и через три часа был уже в Бродах, где перешел в свой поезд. Мы, слава богу, у себя дома. Не прошло и полчаса, как оба императорских поезда погрузились в глубокий сон.
12-го числа было воскресенье. Поезда еще стояли в Бродах. Утро было хорошее. Издали доносился благовест деревенской церкви. Кое-кто пошел помолиться и посмотреть, как идет служба у униатов. Около двух часов, приняв от великого князя последний доклад, государь распрощался с главнокомандующим, горячо поблагодарив его за Галицию. Великому князю была пожалована сабля, осыпанная бриллиантами, с надписью «За присоединение Червонной Руси».
Императорский поезд направился на юг.
Глава 9
Апрель 1915 года. — На пути от Бродов до Проскурова[49]. — На станции Здолбуново. — Разговоры в вагоне о Галиции и Распутине. — В Проскурове. — Из Проскурова в Каменец-Подольск на автомобиле. — Восторг крестьян. — Завтрак на поляне. — В Каменец-Подольске. — Возвращение. Посещение Одессы. — Дивная картина. — Исторический крест. — Смотр войскам. — Мечты о Константинополе. — Гвардейский экипаж. — Речь государя. — Посещения в городе и отъезд. — В Николаеве. — На судостроительном заводе. — Речь рабочего социал-демократа. Высочайший ему подарок. — Осмотр других заводов. — Отъезд в Севастополь. — Смотр флота. — Смотр пластунского батальона. — Разговор государя с офицерами. — Прогулка к Байдарским Воротам. — Отъезд на север. — Остановка на станции Борки. — Крушение царского поезда 17 октября 1888 года. — Прибытие на станцию Болва Орловской губернии. — Посещение Брянского завода. — Посещение рабочего поселка. — Беседа с рабочими. — Отъезд. — Десять минут в Москве. Встреча с великой княгиней Елизаветой Федоровной. — Посещение Твери. — Чай у дворян. — Речь предводителя дворянства Менделеева. — Подарки. — Речь государя. — Простота государя и радушие приема. — Государь у раненых. — Обед в поезде. — Отъезд. — Воспоминания
12 апреля провели в пути. Императорский поезд останавливался на станции Здолбуново, где стоял один из санитарных поездов, а на платформе были выстроены учащиеся с оркестром музыки, и было много публики. Последнее было новшество, введенное, кажется, по инициативе генерала Джунковского. Публику стали допускать под ответственность железнодорожной жандармской полиции. Государь обошел учащихся и затем много говорил с ранеными. К вечеру императорский поезд дошел до станции Красилова, и там заночевали, не доходя 40 верст до Проскурова.
Поздно вечером мы, несколько обычных спутников свитского поезда «литера Б», собрались в нашей комфортабельной уютной гостиной, перешедшей в этот поезд из старого императорского, «литера А».
В Бродах мы получили почту из Петрограда. Было много новостей. Устроились по удобным креслам. Дубенский, засунув руки за пояс блузы, ходил вразвалку посередине салона.
«Ну, вот вы, господа, — начал он, глядя на нас с Сусловым, — набросились на меня там, в Перемышле, вечером на мосту, когда я вам стал говорить, что в Галицию не надо было ехать, а выходит-то по-моему». И генерал стал рассказывать, что в Ставке получены кое-какие тревожные сведения. На галицийском фронте против армии Радко-Дмитриева стали заметно группироваться немецкие части. Видимо, что-то там подготовляется нехорошее. Черный Данилов уже ходит как туча, а Янушкевич нервничает.
«Ведь эта … — генерал непочтительно выругался, — только и умеет, что нервничать. Не было бы худа». И генерал, видимо со слов Брусилова и его окружения, стал рассказывать, что Иванов — человек узкий, нерешительный, бестолковый и очень самолюбивый, не понимает создающейся на фронте обстановки. Не понимает, что против 3-й армии генерала Радко-Дмитриева идет накопление больших неприятельских сил, и не усиливает Радко-Дмитриева, несмотря на все его просьбы.
Стали говорить о галицийском населении. Все сходились на том, что если простой народ и напоминает малороссов, то города производят впечатление вполне ополяченных.
Все имели одну и ту же информацию, что во главе враждебной России агитации и пропаганды стояло католическое духовенство во главе с униатским митрополитом графом Шептицким. Последнего военным властям пришлось отправить в Киев.
Перешли на петроградские новости. «Ну, Глинка, теперь вы нам сообщите, что у вас там, в Петербурге, Григорий Богомерзкий делает», — обратился по обыкновению ко мне Дубенский, именуя так Распутина. Все расхохотались. Я рассказал, что Распутин стал очень пить, чего до войны за ним не замечалось. Во-вторых, у одного знакомого он очень сердился, что государя уговорили ехать в Галицию, так как он считал, что эта поездка «безвременна», но что он молится и потому все сойдет в поездке благополучно. Мой корреспондент подшучивал, конечно, насчет молитв старца, но относительно несвоевременности поездки писал серьезно и прибавлял, что некоторые очень неодобрительно отзываются за это о Ставке.
Дар ясновидения у Распутина был большой, и то, что он накаркал в столице, как будто стало оправдываться относительно Галиции. Дубенский был смущен, а мы стали смеяться, что он работает заодно со старцем. Поговорив еще немного, мы пошли по купе, и Дубенский долго еще ворчал и возился по соседству со мной, что всегда случалось, когда он был в дурном расположении духа.
Утром 13-го императорский поезд продвинулся к Проскурову. Все местечко высыпало к дороге, по которой государь должен был ехать на автомобиле в Каменец-Подольск. Старые евреи в лапсердаках, с пейсами, были очень живописны. Детвора жалась около матерей. В 10 часов царский автомобиль тронулся под крики толпы и визг детей. При проезде через деревни автомобиль замедлял ход. Толпы народа стояли по пути, кланялись; перед многими домами, у дороги, стояли столы, накрытые белыми скатертями с хлебом и солью. При въездах и выездах были устроены арки из зелени и полотенец. Было наивно, хорошо и мило.
Не доезжая верст двадцати пяти до города, в придорожном лесу, на уютной поляне, был сервирован гофмаршальской частью завтрак для государя со свитою. Остановка нескольких автомобилей привлекла, конечно, внимание крестьян, работавших поблизости. Стали сходиться. Мы, охрана, подпустили их, насколько можно было, близко, установили в порядке и, после завтрака, государь подошел к крестьянам. Поздоровавшись, государь стал расспрашивать, откуда они, и долго разговаривал с ними. Крестьяне удивительно просто и толково отвечали государю. Государь пожаловал каждому серебряные часы с цепочкою. Крестьяне повалились в ноги. Стали целовать одежду и руки государя. Сконфуженный, государь поднял одного старика под руку. Сцена была замечательная. И этой встречей, и завтраком, и отдыхом в лесу государь остался очень доволен, и так как инициатива этого принадлежала Воейкову, то, конечно, он был в восторге.