[55], женатый на сестре Штюрмера. Старый управляющий Голенко, получивший повышение в Москву, оставил по себе память устройством после 1912 года отличного музея.
В 1913 году в Беловеже охотился, как гость его величества, князь Монакский Альберт. Он остался в восторге от пущи и ее охоты, убил несколько зубров, скелеты которых подарил французской и английской академиям. После него охотился великий князь Николай Николаевич, а на 1914 год государь предполагал пригласить на охоту императора Вильгельма. И вот война…
Как все это меняется, так припоминал я, едучи 22-го рано утром в Беловеж на автомобиле гофмаршальской части, который вез заготовленный завтрак.
Быстро летели наши автомобили. Нам предстояло сделать около 200 верст, но головной шофер ошибся, и мы накрутили до 300. Последние верст двадцать путь шел по самой пуще. Красота. Лес вековой. Тишина. Прохлада. Солнышко с трудом пробивается сквозь чащу. Нет-нет да и ударит в лицо, а затем опять тень.
Наконец доехали. Поднялась суета. Государь приехал только в три часа. С фронта были получены сведения от Алексеева о немецком прорыве. Государь отменил было поездку, но, получив дополнительные сведения об успешной ликвидации прорыва, выехал. Позавтракав, осмотрели музей, много гуляли и к обеду вернулись в Барановичи. Государь был очень доволен прогулкой, и на другой день генерал Воейков передал мне лестный отзыв его величества о службе моего отряда.
Между тем войска Юго-Западного фронта, упорно отбиваясь, продолжали отступать. Отступление стало захватывать и фронт генерала Алексеева. Положение делалось все тревожней и тревожней. 27-го государь выехал из Ставки и 28-го вернулся в Царское Село.
Глава 11
Июль и август 1915 года. — Настроение императрицы Александры Федоровны. — Твердость государя в перемене курса. — Отношение общества к новым министрам. — Молебны 8 июля. — Годовщина войны. Приказ государя. — Открытие Государственной думы. — Назначение комиссии по расследованию непорядков по снабжению армии. — День 30 июля, производство гардемарин. — Назначение наследника шефом Новочеркасского Казачьего военного училища. — Государственная дума в начале августа. — Доклад генерала Джунковского о Распутине и его последствия. — Неблагополучие на фронте и мнение о нем Поливанова. — Паническое настроение генерала Алексеева. — Отступление. — Хаос в тылу. — Нарекания на Янушкевича и Николая Николаевича. — Настроения в Государственной думе. — Слухи о регентах. — Интриги против их величеств. — Женская вражда. — Царица борется за мужа и за наследника. — Отношение к интригам государя. — Решение государя заменить собою великого князя Николая Николаевича. — Отправка Поливанова с письмом к великому князю. — Отправка графа Шереметева с письмом к Воронцову-Дашкову. — Отношение Думы, правительства и общества к намерению государя. — Ходатайство о непринятии командования. — Твердость государя. — Увольнение Джунковского от должностей. — Пресса и Распутин. — Ответ графа Воронцова-Дашкова. — Перемены в Ставке. — Заседание Совета министров в высочайшем присутствии 20 августа. — В охранном отделении. — У информатора. — Государь у императрицы-матери. — Несогласия в Совете министров. — Коллективное письмо восьми министров к государю. — Открытие государем Особого совещания 22 августа. — Отъезд государя в Ставку. — Опала князя Орлова. — В поезде
Императрице Александре Федоровне нездоровилось. Она очень нервничала. Она была против только что совершившейся поездки государя в Ставку, против всего того, что сделал там государь, против нового политического курса, против новых министров. Назначение Самарина и Щербатова доводило царицу до слез. Верившая в Распутина, как в Бога, царица считала с его слов, что все, что было сделано в Ставке, — все от дьявола. Весь новый курс и новые назначения придуманы, чтобы повредить старцу, и прока из них не будет.
Хорошо только то, что делается с его совета, с его благословения, чему он, «прозорливец», помогает своими молитвами. Все, что идет вразрез с его советами, а тем более направлено против него, обречено на неудачу.
И больная государыня страдала, болела душою, старалась направить своего августейшего супруга на правильный, по ее мнению, путь, с которого его сбили враги «Друга», враги «Божьего человека», а следовательно, и враги государя и России, люди, идущие против самого Бога.
Из далекой Сибири приходили не всегда ясные телеграммы, которые были понятны только его духовным ученицам, кто верил в него, как в прозорливца. Распутин поехал в Сибирь со своим другом Варнавой, архиепископом Тобольским. Варнава прислал 20-го числа царице такую телеграмму: «Родная государыня, 1-го числа, в День святителя Тихона Чудотворца, во время обхода кругом церкви в селе Каробийском, вдруг на небе появился крест. Был виден всем минут 15 и так, как святая церковь поет: „Крест царей, держава верных утверждение“, — то и радую вас сим видением. Верую, что Господь послал это видение-знамение, дабы видимо утвердить верных своею любовью. Молюсь за всех вас».
Около больной царицы все пожелания и предсказания старца истолковывались зоркой охранительницей его интересов А. А. Вырубовой. Она была в постоянных с ним сношениях. Их интересы были общие. Накануне его отъезда она впервые после своей болезни выехала из дому. Теперь все более и более оправляясь, она с увеличивающей энергией начинала работать на старца. Ей помогали и фанатичные поклонницы старца, и те спекулянты военного времени, которые коммерчески старались использовать его.
Но государь был тверд в проведении нового курса, который он считал полезным для дела войны. Вслед за назначением Поливанова и Щербатова он заменил Щегловитова Александром Хвостовым, а обер-прокурора [Святейшего синода] Саблера — Самариным. Все эти новые назначения были приняты обществом с радостью.
Генерал Поливанов давно считался сторонником и любимцем Государственной думы. Даже враги отдавали справедливость его уму, знаниям и работоспособности, хотя и считали его большим интриганом.
Князь Щербатов пользовался большим уважением в общественных кругах, слыл за хорошего человека. В члены Государственного совета он был избран от земства. О том, подходит ли он к должности министра внутренних дел, общество, конечно, не думало. Но надо отдать ему справедливость, что он сразу же понял, что генерал Джунковский совершенно не соответствовал посту товарища министра, заведовавшего полицией, и сразу же стал думать, как бы ему найти повод для почетного ухода.
Александру Хвостову, который был членом Государственного совета и сенатором, радовались, прежде всего потому, что он заменил Щегловитова, которого недолюбливала либеральная общественность и ненавидели все евреи. Явные и тайные революционеры понимали, что Щегловитов, умный и железной воли человек, мог бы в нужный момент задушить какую угодно революцию, лишь бы ему дали вовремя соответствующую власть и права. Поэтому его уходу и радовались. Радовались еще и потому, что его считали сторонником Распутина. Последнее было совершенно неверно.
Щегловитов совершенно игнорировал старца, никаких его просьб не исполнял и тем навлек на себя даже нерасположение царицы, как человек черствый и жестокий. Но кто-то пустил сплетню, что он распутинец, и этому верили.
Но в хороших общественных кругах больше всего радовались назначению обер-прокурором Святейшего синода Самарина. Александр Димитриевич Самарин, член Государственного совета, московский предводитель дворянства, сын известного славянофила, был образованный, дивной души, независимого образа мыслей, чисто русский, православный человек. Самарин пользовался большим уважением в Москве и уважением дворянства всей России. Считали, что он внесет новую, светлую струю в управление церковью и сумеет парализовать попытки влияния на ее дела со стороны приверженцев Распутина. Сразу же пошли легенды, что он принял пост под условием, чтобы Распутин навсегда покинул Петербург и т. д. Никаких таких условий он не ставил, но они так отвечали желаниям общества, что легенде верили и ей безмерно радовались.
При таком хорошем общественном настроении 8 июля по всей России были отслужены торжественные молебны с крестными ходами о даровании победы, а 19 июля состоялось открытие сессии Государственной думы. Оно явилось триумфом генерала Поливанова, выступление которого имело большой успех. В тот же день был опубликован высочайший приказ по армии и флоту, подбодрявший войска на новые испытания, жертвы и подвиги.
27 июля были сделаны новые шаги навстречу общественности. Товарищем министра внутренних дел был назначен товарищ председателя Государственной думы князь Волконский.
Это назначение, конечно, было не деловое, а только политическое (домашнее) и удивило многих не в пользу князя Щербатова. В тот же день Поливанов заявил, в закрытом заседании Государственной думы, о назначении по высочайшему повелению Верховной комиссии с участием представителей от законодательных учреждений для расследования непорядков по снабжению армии. Заявление было встречено восторженно. Поливанову устроили настоящую овацию. Это был, конечно, прежде всего удар по Сухомлинову.
Вражда к нему со стороны Ставки, со стороны политических врагов, как Гучков и другие, была настолько велика, что не обращали внимания даже на то, что подобный шаг прежде всего наносил удар нашему престижу в глазах союзников. Что всякое преследование теперь, во время войны, преждевременно и неуместно. Умные интриганы делом Мясоедова валили Сухомлинова, а через голову последнего наносили удар и по трону. Но [великий князь] Николай Николаевич и Поливанов были очень мстительны, а государь не отдавал, видимо, отчета себе, как может развернуться это дело. Некоторые правые вспоминали, как сдал он, государь, в свое время П. Н. Дурново, Владимира Трепова, Курлова. Теперь сдает Сухомлинова…[56]
30 июля, в день рождения наследника, государь оказал новую милость казачеству. Наследник был назначен шефом Новочеркасского Казачьего военного училища. Оказано было внимание и столь любимым морякам. В этот день, утром, перед Царскосельским большим дворцом государь произвел гардемарин в офицеры. Государь обошел фронт с наследником и сказал молодежи небольшую, но весьма прочувственную, простую задушевную речь. «Верьте, — сказал он между прочим, — как бы ни были тяжелы времена, которые переживает наша родина, она все же останется могучей, нераздельной и великой, какой мы привыкли ее видеть с детства».