, Иван Федорович усадил меня в удобное кресло и, скомандовав подать чаю, начал свой рассказ, предупредив что по старой памяти он будет по-прежнему совершенно откровенен. Рассказал, как сдружился с Распутиным и начал повесть о Штюрмере. Он, Мануйлов, старается над проведением в премьеры своего старого знакомого Б. В. Штюрмера. Член Государственного совета Б. В. Штюрмер прошел большой административный путь. Был новгородским и ярославским губернатором, директором Департамента общих дел Министерства внутренних дел. В 1903 году прославился как ревизовавший по высочайшему повелению Тверское земство. Член Государственного совета с 1904 года. Обер-камергер. Это вполне русский человек, несмотря на свою фамилию. Его отец ротмистр.
Мать — рожденная Панина, жена — рожденная Струкова. Чего же еще лучше? Он всегда считался очень умным, энергичным, ловким и умеющим со всеми ладить человеком. С 1914 года у Штюрмера самый видный в Петрограде политический салон правого направления. Штюрмер не заражен никакими германофильскими симпатиями. В его салоне собираются многие выдающиеся члены Государственного совета и Сената, обычно раз в неделю. На собраниях обсуждались все политические события жизни России. Польский вопрос, Галиция, деятельность Земского и Городского союзов, антидинастическое движение — все эти вопросы горячо обсуждались на собраниях Штюрмера. К решениям этих собраний прислушивались. Горемыкин, бывший со Штюрмером в хороших отношениях, очень ими интересовался, находил в суждениях этого салона зачастую моральную для себя опору.
Имел Штюрмер по придворному званию и придворные связи, и о деятельности его салона ставился в курс министр императорского двора. Его знал, конечно, и государь. Штюрмер мечтал занять какой-либо выдающийся пост, но внимание его величества на нем не остановилось. К тому же ему было 68 лет. Возраст и правда не молодой.
Опыт князя Андроникова, сумевшего провести в министры Алексея Хвостова, подал Мануйлову мысль провести Штюрмера в премьеры. Дни Горемыкина сочтены. Старик одряхлел. Общественность его не любит. Государь уже давно хочет заменить его, но только не знает кем.
Переговорив со Штюрмером и обсудив все, Мануйлов принялся за дело. Он расхваливал Штюрмера Распутину, Вырубовой и митрополиту Питириму и сумел каждому из этих лиц по-своему представить Штюрмера как лицо наиболее почтенное, серьезное и подходящее на пост премьера. Мануйлов сумел уверить всех трех, что по своим личным и административным качествам Штюрмер, как умный, ловкий и опытный человек, сумеет поладить и с Государственной думой и в то же время будет держать твердый правительственный курс. (Сам Мануйлов в это не верил.)
Распутин, Вырубова, Питирим, каждый по-своему, должны были подсказать кандидатуру Штюрмера царице Александре Федоровне, она же — государю. План удался вполне. Мануйлов познакомил Штюрмера с митрополитом Питиримом. Последний побеседовал со Штюрмером несколько раз, решил поддержать его кандидатуру перед их величествами и уже сам внушал Распутину желательность назначения именно Штюрмера. Мануйлов свел Штюрмера с Распутиным, и Штюрмер сумел расположить к себе старца. Вырубова знала Штюрмера по дому своих родителей. Началось деликатное давление на царицу, и скоро царица стала советовать государю назначить именно Штюрмера. Государь хорошо знал серьезное административное прошлое Штюрмера и считал его пригодным новому высокому положению. Совет митрполита Питирима в Ставке назначить Штюрмера явился как бы последней каплей. Когда владыка вернулся из Могилева, он сказал Мануйлову, что назначение Штюрмера предрешено. После же возвращения государя в Царское Село Вырубова принесла ту же новость из дворца.
Все это Мануйлов красочно изобразил мне, не скрыв и то, что за оказанную Штюрмеру услугу Штюрмер обещался определить его вновь на государственную службу и назначить состоящим при себе чиновником. У Мануйлова уже разыгралась фантазия относительно Департамента полиции. Положение Хвостова и Белецкого он не считал прочным. Пока что он их обошел, несмотря на всю хитрость Степана. Интрига Хвостова самому получить место премьера лишь возбуждает у всех смех.
Смеется даже и старец. Эта интрига лишь показывает, насколько Толстый провинциален, несерьезен и легкомыслен. «Кроме того, — продолжал Мануйлов, — отношения Хвостова с Распутиным портятся. Все кончится большим скандалом…» Увидев мой изумленный взгляд, Мануйлов снова сказал: «Вы увидите, Александр Иванович, что все окончится большим, очень большим скандалом…» И Мануйлов залился смехом и пообещал предупредить меня о том скандале вовремя. На прощание он предупредил меня, что, по словам Распутина, царица очень недовольна генералом Воейковым, которого недолюбливал старец. Мы расстались.
Сведения Мануйлова были верны, но только он преувеличивал свою роль. Штюрмер был вызван к государю, несколько дней не общался ни с кем даже и по телефону, а 20 января состоялось его назначение председателем Совета министров. Горемыкин, не веривший в свой уход до последнего момента, получил очень милостивый рескрипт и чин действительного тайного советника.
Давнишнее желание широких политических кругов сбылось. Горемыкин ушел. Однако назначение Штюрмера было встречено с недоумением и сначала очень сдержанно. Когда же в общество стали просачиваться слухи, при чьей поддержке он получил свое назначение, к нему начали относиться недоброжелательно и даже враждебно. Сперва его просто бранили за то, что он стар и ставленник Распутина, но вскоре на него стали и клеветать. Кричали, что он немец, сторонник сепаратного мира с Германией, член немецкой партии. И так как сделалось известным, что назначению содействовала царица, клевета по адресу их величеств усилилась.
28 января государь выехал на фронт. Царица по нездоровью даже не могла проводить его в [царском] павильоне. Весь январь государыня чувствовала усталость, подавленное настроение. Отсутствие ее величества обсуждалось среди сопровождавших государя лиц. Его нельзя было не жалеть. Ему приходилось так много и ответственно работать, и дома у него так было нехорошо и неспокойно. Болели два самых дорогих существа — жена и наследник.
29 января государь прибыл на Двинский или Северный фронт, войсками которого командовал генерал Плеве. Маленький, скрюченный, крайне болезненный, Плеве отличался необычайной твердостью, энергией и железной волей. Везде, где бы он ни был во время Великой войны, он покрыл себя заслуженной славой. Его правой рукой, главным помощником с начала войны и до назначения его главнокомандующим фронтом являлся генерал Е. К. Миллер. В ночь перед приездом государя у Плеве было кровоизлияние, и утром, бледный как полотно, он насилу держался на ногах.
Утром в тот день императорский поезд остановился на станции Вышки в 28 верстах от крепости Двинск. На платформе встретил почетный караул от Кабардинского его величества полка. В 1914 году караул от этого же полка встретил его величество на Кавказе в Саракамыше. Видимо, государю было приятно вновь видеть своих кабардинцев. Кроме Плеве, встречали командующий армией генерал Гурко и генерал Миллер. Среднего роста, сухощавый, живой Гурко привлекал невольно внимание, и тем более, что по слухам он дружил с А. И. Гучковым, считался либералом и его причисляли к тем офицерам Генерального штаба, которых называли младотурками[84]. Название появилось после Японской войны.
Поехали к войскам. В четырех верстах от станции, около шоссе, близ леса, было выстроено две тысячи человек, считая по два человека с офицером от каждой роты, эскадрона, команды, и в полном составе две кавалерийские дивизии и одна казачья. Парадом командовал лихой кавалерийский генерал Павлов, несколько лет тому назад командовавший лейб-гвардии Уланским ее величества полком в Петергофе. Про него и в мирное время ходило много легенд.
Стояло ясное, морозное утро. Государь тихо объезжал войска, отдельно говорил с частями, благодарил солдат и офицеров. Затем обратился ко всем с общей речью. «Я счастлив, что мог прибыть сюда и увидеть хотя бы представителей вашей доблестной пятой армии, — звонко звучали слова государя. — Горжусь, что нахожусь во главе одной из наших армий, которую составляете вы, молодцы…» Речь государя была особенно задушевна. Не менее задушевное неслось «ура!» в ответ государю. А когда оно стихло, подавшийся вперед на стременах генерал Гурко, в лихо заломленной папахе, как-то особенно вдохновенно отчетливо произнес:
— Во свидетельство нашей готовности отдать все силы за царя и родину и во славу государя императора, самодержца Православной Руси наше русское громовое «ура»!
И из тысячи уст вырвалось действительно громовое «ура!».
Этот смотр в 15 верстах от неприятеля, охраняемый целой эскадрой аэропланов, произвел тогда особенное впечатление. Личности Плеве и Гурко (имя последнего переносило мысль к его отцу, герою Русско-турецкой войны) укрепляли непоколебимую веру в победу. Это посещение фронта имело самое благотворное влияние. По словам генерала Миллера, почти целый месяц после него военная цензура фронта устанавливала ряд восторженных писем солдат на родину о приезде государя, о его беседе, о том, какой он. Письма отражали тот высокий моральный подъем, который принес приезд государя. Только после революции некоторые генералы как-то странно забыли о благотворном влиянии, которое оказывали на войска те смотры государя… Но много чудесных превращений сделала наша революция…
На ночлег императорский поезд был отведен на станцию Сиротино, а утром 30 января, в 10 часов, государь прибыл на станцию Дрисса. Это уже был район Северо-Западного фронта генерала Эверта. Встретили: Эверт, командующий армией генерал Литвинов, генерал Орановский. На смотр были собраны две кавалерийские и Сибирская казачья дивизии. Вид людей, состояние лошадей были блестящие. Нельзя было не радоваться, как возродилась армия после осеннего надлома. После завтрака, к которому были приглашены начальствующие лица, императорский поезд вновь был отведен на ночевку на станцию Сиротино.