6 марта старый губернатор Пильц, назначенный товарищем министра внутренних дел вместо Белецкого, покинул Могилев. Хороший человек, честный службист, тактичный и образованный, он сумел понравиться и государю, и свите. Воейков был с ним в самых добрых отношениях. На последней аудиенции он дерзнул со слезами на глазах предостеречь государя относительно Распутина. Это было, конечно, несвоевременно, потому что он лишь ехал принимать должность, по которой и должен был познакомиться со значением старца. Это было преждевременно, почему и не могло иметь цены в глазах государя. Делу это, конечно, и не помогло, а службе его в Петербурге помешало. Царица, узнав про это от государя, очень на Пильца рассердилась. И как только через несколько дней открылась вакансия на пост генерал-губернатора в Иркутск[91], Пильц и был туда назначен.
Вскоре меня вновь послали в Петроград. Хвостов, получив 3 марта отставку, будировал. Он имел нахальство рассказывать повсюду, что не знает, за что, в сущности, его уволили, и даже написал в таком смысле письмо его величеству, но государь переслал письмо Штюрмеру, наложив резолюцию, что примет Хвостова, если он заслужит это своим дальнейшим поведением. Хвостов продолжал сплетничать, обвиняя по-прежнему во всем Белецкого и распространяя всякие вздорные слухи про Вырубову. Он даже имел нетактичность показывать в кулуарах Государственной думы письмо, которое он получил от Вырубовой с вопросом — правда ли, что он хочет арестовать Распутина?
Анна Александровна была в панике. Она боялась какой-либо новой выходки со стороны Хвостова, и против нее, и против старца. Государыня была расстроена. В конечном счете все нарекания обрушились на нее. Штюрмер воображал, что он благодаря Гурлянду закончит все дело тихо и спокойно. Нельзя выставить на показ публике министра как организатора политического убийства. Но вдруг произошел новый скандал. Редактор «Биржевых ведомостей» Гаккебуш-Горелов в интимной беседе с Белецким получил от него полную исповедь о деле со всеми именами и подробностями. Как истый журналист, Горелов и поместил в газете полностью интервью «с сенатором Белецким».
Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства как занятный бульварный роман. А через день или два появилось в газете и разъяснительное письмо самого Белецкого, которое косвенно подтверждало все сообщенное Гаккебуш-Гореловым. Дальше идти было некуда. Все дело Хвостова и Кобыло выброшено на улицу. Толпа ликовала. Но выходка Белецкого, вынесшего на страницы повседневной печати дело, о котором еще производилось расследование, встретила самое горячее осуждение в правительственных и политических кругах. С выгодной позиции обвинителя он попал в обвиняемые. Он переинтриговал. Ему пришлось подать прошение об увольнении его с поста генерал-губернатора. С большим трудом удалось ему устроиться так, чтобы его не лишили звания сенатора.
В конце концов дело осталось в портфеле у Штюрмера, а Хвостову и Белецкому было предложено уехать на время из Петрограда.
А 13 марта, по совету высоких друзей, уехал на родину и Распутин. Уезжал он неохотно, боясь, что по дороге его убьют. Перед отъездом он прислал во дворец фрукты и цветы. Один цветок и яблоко царица послала государю в Ставку.
Так закончился описанный колоссальный скандал. Он имел огромное влияние на разжигание настроения против правительства, против режима, против их величеств. Он вскрыл и выбросил в публику, на улицу всю закулисную кухню распутинщины.
Там не было разврата полового, но там в ярких красках выявился разврат моральный, в котором копались высшие представители правительства. Вина Алексея Хвостова усугубляется тем, что он первый пустил сплетню-клевету о том, что Распутин — немецкий шпион, что у него, министра, имеются на то доказательства. Сплетня была подхвачена во всех кругах общества и повторялась затем многими до революции и во время революции со ссылками на Алексея Хвостова.
Он, Алексей Хвостов, автор этой ужасной клеветы. Через голову Распутина эта гнусная клевета падала на голову императрицы и позорила самого государя. Сплетня-клевета повторялась из года в год и вошла даже в книгу Соколова об убийстве царской семьи как показание некоторых из опрошенных им лиц, опять-таки со ссылками как на первоисточник на министра Хвостова.
Чтобы покончить с этой легендой о шпионаже Распутина, я рекомендую познакомиться с трудом генерала Спиридовича «Распутин» (Париж, 1935). Там этот вопрос разобран подробно. Здесь же ограничусь следующим доказательством.
После Февральского переворота 1917 года, при Временном правительстве была образована Чрезвычайная следственная комиссия для расследования действий высших чинов царского правительства. Следователи Чрезвычайной комиссии с особым вниманием обследовали вопрос о государственной измене в отношении лиц, окружавших их величеств, и главным образом относительно Распутина. И вот что пишет по этому поводу бывший судебный деятель Гирчич, состоявший в этой следственной комиссии:
«До конца сентября 1917 года я заведовал 27-й следственной частью комиссии, где были сосредоточены все указания, даже малейшие, на измену со стороны высших представителей в империи и даже членов императорского дома. Все указания были проверены с исчерпывающей полнотой, полным беспристрастием и ясным сознанием, что в подобных делах не проверенное до конца подозрение, как недорубленное дерево, по выражению Суворова, быстро отрастает, и что благо России и честь заподозренных требовали полного света на волновавшие общество обстоятельства.
Среди близких к царю людей было мало верноподданных в благородном значении этого слова, НО НЕ БЫЛО ИЗМЕННИКОВ.
Распутин, этот умный, с огромной волей подтаежный мужик, после многолетнего аскетического стажа сбитый с толку петроградским высшим светом — НЕ БЫЛ ШПИОНОМ и ИЗМЕННИКОМ» («Вечернее время», Париж).
Таково едва ли не самое авторитетное, самое категорическое опровержение этой легенды, пущенной впервые Алексеем Хвостовым. Она повторялась затем охотно всеми, кто хотел так или иначе ударить через голову Распутина по их величествам.
Никто не нанес царскому режиму и престижу царской власти удара более предательского и рокового по своим последствиям, как нанесли министр внутренних дел, лидер монархической партии Государственной думы, чин его величества Алексей Николаевич Хвостов, потомственный дворянин Орловской губернии и его помощник Степан Петрович Белецкий. К ним, прежде всего, вопиет кровь всех погибших в революцию. А пока высшие чины Министерства внутренних дел занимались своими интригами, в Военно-промышленном комитете в Петрограде подготовлялась революция. Ее подготавливала рабочая фракция этого комитета под председательством социал-демократа меньшевика Гвоздева, чему покровительствовали А. И. Гучков и А. И. Коновалов. Они наивно воображали, что при перевороте, о котором они мечтали, рабочие явятся орудием в их руках…
Рабочая группа состояла из десяти представителей от рабочих Центрального военно-промышленного комитета, в котором председательствовал Коновалов, и шести представителей Областного петроградского комитета, у коих председательствовал Гучков.
Сконструировавшись окончательно в конце предыдущего года, группа стремилась сделаться руководящим органом всего рабочего класса. Она выработала ряд резолюций с революционными требованиями и огласила их (безнаказанно) 3 декабря 1915 года на собрании Центрального военно-промышленного комитета. Тогда же она приняла ряд мер для организации подобных групп по всей России. Гучков и Коновалов содействовали планам Рабочей группы. Первый поддерживал ее требования перед правительством, а второй помог образованию самостоятельной Рабочей группы при Московском военно-промышленном комитете.
Характернее всего, что для московской группы не нашлось иного секретаря, как харьковский гласно-поднадзорный Соломон Моносозон. Москва — сердце России. Московская группа сразу же зарекомендовала себя, и 22 февраля на пленарном заседании Московского областного Военно-промышленного комитета рабочий Черногородцев внес от имени петроградских и московских рабочих доклад с революционными требованиями. Там Государственной думе рекомендовалось: «Решительно стать на путь борьбы за власть и добиваться создания правительства, опирающегося на организованные силы всего народа».
В том же феврале организовалась Рабочая группа в Киеве, где ее поддерживал председатель Киевского Военно-промышленного комитета миллионер Терещенко. С 26 по 29 февраля в Петрограде состоялся Всероссийский съезд представителей Военно-промышленных комитетов. На нем Гвоздев огласил декларацию революционного характера, где говорилось о «мире без аннексий и контрибуций», о том, что спасение возможно при коренном изменении политических условий и вручении власти правительству, поставленному народом и ответственному перед народом. Ему аплодировали горячо.
Представитель же от Самары, еврей Кацман, был еще откровеннее. Он закончил свою речь так: «Мы, рабочие, не только на словах призываем к борьбе за власть, но и умеем это делать. Предлагаем вам, предпринимателям, поддержку со стороны рабочих, не считаясь с жертвами». Председатель Коновалов не протестовал против этих призывов к революции. Присутствовавшие аплодировали. Другие ораторы из рабочих говорили в унисон. Представители буржуазии говорили в рамках Прогрессивного блока. И только представитель военного ведомства запротестовал, когда один из ораторов стал очень поносить армию. 29 февраля на общем собрании была принята резолюция, где в числе разных требований к Государственной думе были и такие: «Полная амнистия по политическим и религиозным делам и восстановление в правах депутатов членов социал-демократической фракции». Это касалось большевиков, арестованных в начале войны и затем сосланных по суду. Резолюция предлагала Государственной думе встать решительно на путь борьбы за власть. «Только этот путь приведет нас к миру без аннексий и контрибуций», — говорилось там.