В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания, но сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он копировал отца Иоанна Кронштадтского. Про него говорили много нехорошего, но насколько то было верно, судить не берусь. Совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. Это был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным.
Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах царицы духовную ценность старца. Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина.
Атмосфера высокого религиозного настроения окутывала императрицу. Над ней парил старец с его молитвами. Это и обусловливало его влияние. Царица преклонялась перед старцем, как перед Божьим человеком. Всё, что через него, — это от Бога.
«Я всецело верю в мудрость нашего Друга, — пишет царица государю 4 сентября, — ниспосланную ему Богом, чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране. Он провидит далеко вперед, и поэтому можно положиться на его суждение…»
Три дня спустя царица пишет: «Слушай его — он желает тебе лишь добра, и Бог дал ему больше предвидения, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе. Его любовь к тебе и к России — беспредельна. Бог послал его тебе в помощники и руководители, и он так горячо молится за тебя»…
Распутин же в это время напористей, чем когда-либо, влиял на Вырубову, заставляя ее передавать царице то одно, то другое его мнение.
В такой-то момент Бадмаев принял все меры, чтобы использовать влияние Распутина для назначения Протопопова министром внутренних дел. Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил старцу и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата вместе с «Гришкой», Протопопов же — от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу «Григория Ефимовича». Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей из Царского Села.
Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть нравилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, не убьет, как тот «толстяк, разбойник». Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность, и оградить его от нападок Государственной думы. Ведь он там свой человек. Все это Вырубова передавала царице, и царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, царица решительно встала на сторону Протопопова. И как раньше настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать государю назначить именно Протопопова. Государю Протопопов понравился при свидании, его советовал и Родзянко, но на пост министра торговли и промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.
Петербург волновался, все ждали указа.
Одновременно с хлопотами о Протопопове Бадмаев хлопотал и за своего старого друга и клиента, за генерала Курлова. Еще великий князь Николай Николаевич назначил было его в Ригу, но «общественность» съела его; его отчислили, назначили ревизию, и, хотя ничего дурного не нашли, приходилось доказывать, что он был не прав. Курлов был хорош с Протопоповым: они были однополчане. Ожидаемое назначение Протопопова окрыляло его. Он начал действовать. Он заехал ко мне. Правая нога у него загребала. Видно было, что удар дал последствия. После убийства Столыпина мы с ним не встречались. Приезд его удивил меня. Уселись в кресла. Павел Григорьевич закурил обычную сигару и стал пускать клубы дыма. Немного щуря один глаз, он рассказал, что министром внутренних дел будет назначен Протопопов, его давнишний друг. Что сам он будет призван вновь к работе. Что директором Департамента полиции будет назначен его старый приятель А. Т. Васильев.
Я ахнул. «Да что вы, Павел Григорьевич, да ведь он только пьет! Пьет и в карты играет. Какой же он директор Департамента полиции; да еще в теперешнее-то время…» Курлов ухмылялся.
Я вспомнил, что с Васильевым у него старые денежные отношения. Наш разговор не клеился. Мы смотрели на вещи по-разному… Я знал, что он снова стал «варить кашу». Живые, острые глаза, слегка насмешливая улыбка из-за дымившейся сигары напоминали мне прежнего умного генерала Курлова; но осторожная поступь и загребание ноги указывали на пережитый паралич… Нет, думал я, провожая его, пора в Сенат. Он думал иначе.
Телефонировал мне и Белецкий. После ухода Хвостова он старался сойтись со мной. Хотел перед моим отъездом повидаться. Не верил, что я долго останусь в Крыму. Он тоже говорил про Протопопова, как про своего старого друга. Как же, думалось мне, эти два врага Курлов и Белецкий, как же поделят они министра? Очевидно, метят оба попасть к нему в товарищи… Белецкий сказал, что завтра привезут подписанный указ. Я высказал сожаление, что я завтра уезжаю, уже взят билет и, таким образом, не увижу нового министра.
Белецкий очень предупредительно предложил устроить наше свидание с министром завтра утром, хотя бы и до получения указа. Вскоре он протелефонировал, что Протопопов просил меня приехать завтра к нему на квартиру в 10 часов утра.
Без пяти минут десять я звонил у входной двери в квартиру Протопопова. Меня попросили в кабинет. Навстречу мне быстро шел, улыбаясь, симпатичный блондин среднего роста, с усами. Он протянул мне обе руки со словами:
— Я давно, давно знаю вас хорошо, хотя мы и не знакомы. Мой друг и однополчанин, Павел Григорьевич Курлов, так много говорил про вас хорошего.
Я благодарил. Хозяин старался усадить меня поудобнее. Передо мною был удивительного шарма, преинтересный, красиво говоривший человек. Он сразу же начал про мое назначение в Ялту, сказав, что это только на время, так как он считает, что меня необходимо назначить петербургским градоначальником.
— Вы согласны, надеюсь?
Я, конечно, благодарил. Он говорил про необходимость выбрать хорошего командира Корпуса жандармов и просил сказать откровенно, кого бы я считал пригодным для занятия этой должности. Я назвал генерала Герасимова и еще одного жандармского генерала, которого я не мог терпеть. Протопопов вскочил, смеясь.
— Да, ведь они вас так не любят.
Я сказал, что и я их не люблю, но ответил на его вопрос, как начальника, по совести, правду. Он стал превозносить Курлова, считая, что он будет идеальным командиром Корпуса жандармов и что это назначение явится для него реабилитацией за все несправедливости, понесенные по делу Столыпина. С этим я не мог не согласиться. Затрещал телефон. Я сделал движение выйти в салон, хозяин радушно удержал меня и подошел к телефону. Невольно слыша разговор, я старался отвлечься рассматриванием кабинета. Богато, уютно, удобно. По-русски. Стены в фотографиях, в картинах. Выделяется большой фотографический портрет Гучкова. «Ну, ну, — подумал я, — думцы, общественность…»
А хозяин оживленно беседовал с председателем Государственной думы Родзянко. Разговор кончился.
— Вот видите, — начал быстро, подойдя ко мне вплотную, хозяин, — оказывается, я не имел права принимать назначения от его величества, не спросив разрешения у Родзянко.
Протопопов волновался и стал передавать мне свой разговор с Родзянко. Судя по разговору, в Думе уже узнали о состоявшемся в Ставке назначении, и некоторые недовольны, что Протопопов входит в кабинет Штюрмера. У нас уже начали играть в парламентаризм.
— Да ведь Родзянко сам предлагал вас государю на пост министра торговли, — сказал я.
— А вы знаете это? Ну да, сам предлагал. А вот когда государь захотел меня на пост министра внутренних дел, не спросив Родзянко, оказывается, я должен был отказаться…
Разговор взволновал хозяина. Перейдя в столовую, где подали утренний кофе, хозяин понемногу успокоился и стал развивать планы на будущее. Он очень тепло и сердечно говорил об их величествах, и особенно о государе.
— Я положительно влюбился в него. Какой шарм! Какое образование! Как быстро схватывает каждый вопрос, его суть…
Продержав меня более двух часов, любезный хозяин наконец проводил меня до передней, пожелав мне на прощание еще раз доброго пути, и мы расстались. Какой очаровательный человек, думал я про Протопопова по пути домой. Но как мало похож он на министра, да еще внутренних дел… Да, в такое время… Повидав еще кое-кого из тех, кто должен был писать мне в Крым и информировать меня обо всем, условившись о способе пересылки корреспонденции, чтобы она не попадала в нескромные руки перлюстрационных бюро[108], которые, к слову сказать, не имели ничего общего с жандармерией, я вечером выехал в Крым.
Дивная служба по охране священной особы государя императора и его семьи, незабываемых десять лет оставались позади… Должен ли я был уходить оттуда, не следовало ли мне оставаться там? Кто знает! На все воля Божия!
Глава 23
На Южном берегу Крыма с сентября по конец 1916 года. — Ялтинское градоначальство. — Приезд в Ялту, первые шаги. — Еврейский вопрос. — Работа на раненых. — Великая княгиня Мария Павловна-старшая. — Великая княгиня Ксения Александровна. — Великий князь Павел Александрович. — Великий князь Михаил Александрович. — Переписка с королевой Греческой. — Брак княгини