В тот же день государь принял министра путей сообщения Трепова Александра Федоровича и предложил ему пост премьера. Польщенный высоким назначением, Трепов высказал государю откровенно свое мнение о текущем политическом моменте и просил снять Протопопова с поста министра внутренних дел. Государь согласился. Согласился государь и на смещение еще двух министров, которые были непопулярны как поклонники Распутина. В тот же день Штюрмер и Трепов выехали в Петроград, а государь на следующий день послал царице обычное очередное письмо, в котором сообщал о намеченном уходе Протопопова. Государь писал, между прочим: «Мне жаль Протопопова. Он хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека Министерство внутренних дел в такие времена… Только прошу тебя — не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе» (Письмо от 10 ноября 1916 года из Ставки).
А. Ф. Трепов, которого призвал государь на должность премьера, был старый, крепкий бюрократ с большим жизненным и административным опытом, умный, ловкий и энергичный человек, понимающий необходимость работать дружно с Государственной думой. Предлагая государю к увольнению некоторых министров, он намеревался сформировать кабинет, который бы понравился Думе. Но он не мог указать государю подходящего министра внутренних дел. Только он сам годился тогда на эту роль. Не мог не помнить Трепов и того, что фамилия их семьи была для широких кругов общества слишком правая исторически. Еще недавно имя Трепов было для левых, что красный плащ для разъяренного быка.
10-го числа Штюрмер и Трепов вернулись в Петроград и были приняты императрицей. Хитрый Штюрмер воздержался говорить царице о предстоящих больших переменах. Трепов был откровеннее и погубил все дело. В Петрограде оппозиция уже трубила победу над Протопоповым. Бадмаев и компания нажали на Распутина, на Вырубову. Царица, получив 11-го числа письмо от государя, была поражена как громом. В проекте Трепова, которого она вообще не любила и считала, что он дружит с Родзянко, она увидела интригу, направленную главным образом против ее влияния. Это новый поход на всех, кто предан их величествам. И царица употребила все свое влияние, чтобы помешать плану Трепова, чтобы спасти прежде всего Протопопова. Телеграммами и письмами она умоляла государя не сменять Протопопова, не делать новых назначений, не принимать с докладом Трепова до личного свидания с нею, царицей.
«Не сменяй никого до нашего свидания, умоляю тебя, давай спокойно обсудим все вместе, — писала царица мужу 11 ноября и продолжала: — Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования, и Беби, и для нас тебе необходимы прозорливость, молитвы и советы нашего Друга…»
12 ноября государыня выехала с дочерьми в Могилев. С ней ехала и А. А. Вырубова. Свидание их величеств изменило принятые было государем решения. Протопопов остался на своем посту. Приехавший с докладом Трепов склонился пред высочайшею волею. Вскоре он очень уронил себя морально в глазах их величеств.
По совету генерала Мосолова, его шурина, он поручил Мосолову переговорить с Распутиным, предложить ему 200 тысяч рублей единовременно, а затем ежемесячную помощь с условием, дабы он не вмешивался в его министерские распоряжения. Распутин сначала разгорячился как бешеный, затем, выпив хорошо с генералом, поуспокоился и сказал, что он посоветуется с «Папой» и что генерал пусть заедет к нему за ответом дня через два. Испросив разрешение приехать в Царское Село, Распутин рассказал все как было их величествам. Конфуз с попыткой подкупить старца вышел полный. Теперь царица потеряла уже всякое доверие к Трепову, что очень затрудняло работу последнего.
15 ноября государем был принят председатель Государственной думы Родзянко. Родзянко изложил о том вреде, который приносит родине вмешательство в государственные дела царицы Александры Федоровны. Говорил о вреде Распутина, о непригодности Протопопова как министра, о заискиваниях некоторых министров перед старцем. Доложил о разных слухах, волнующих общество, до слуха об измене включительно. Государь слушал спокойно, молча, курил и смотрел на ногти. После слов Родзянко об измене и шпионах государь спросил насмешливо: «Вы думаете, что я тоже изменник?» Когда же Родзянко стал уверять, что Протопопов сумасшедший, государь заметил, улыбнувшись: «Вероятно, с тех пор, как я сделал его министром». Докладчик не имел успеха. Государь вообще не принимал всерьез того, что говорил ему Родзянко, на этот же раз он остался им недоволен и даже не разрешил гофмаршалу пригласить его к высочайшему столу. Это был большой афронт, вызвавший в Ставке большие пересуды. В Петербурге же неуспех Родзянки возбудил большие разговоры, как в Думе, так и в высшем кругу общества, и дал лишний повод к нареканиям по адресу царицы.
В те же дни окончательно слег переутомившийся генерал Алексеев. Доктора находили необходимым, чтобы он ехал в Крым. Государь настоял на этом, и 12-го числа ему был дан отпуск. Он уехал в Севастополь. Штабные жалели, государь был непроницаем, царица была довольна. Она не доверяла Алексееву. До нее доходили какие-то неясные слухи о его враждебности к ней. Она не могла переварить его сношений с Гучковым. И тут чуткий инстинкт царицы не обманул ее. Уже после революции, в своей книге «На переломе» П. Н. Милюков со слов князя Львова утверждает, что генерал Алексеев «собирался перед своею болезнью арестовать императрицу, если бы она приехала в Ставку». Мельгунов в книге «На путях к дворцовому перевороту» дает некоторое уточнение этому проекту. По его данным, в ноябре к генералу Алексееву приезжал от князя Львова посланный, и ему было отвечено генералом: «Передайте князю Львову, что все, о чем он просил, будет выполнено». Подтверждают участие Алексеева в заговоре также в своих книгах Брусилов, Керенский и Лемке. Видимо, болезнь Алексеева помешала тогда плану заговорщиков. Во всяком случае, ни дворцовый комендант с его органами охраны, ни министр внутренних дел с его политической разведкой — никто, кому ведать надлежало, не знал тогда о том заговоре.
Заместителем уехавшего Алексеева был назначен генерал В. И. Гурко. Скоро последовало и еще одно новое назначение: генерал-квартирмейстером Ставки, вместо генерала Пустовойтенко, был назначен генерал Лукомский. Умный, ловкий генерал-администратор, женатый на дочери покойного генерал-адъютанта Драгомирова. Я знал его еще по службе в Киеве в 1903–1905 годах. Он был молодым капитаном Генерального штаба. Его ценил тесть, ценил и заместитель Драгомирова генерал-адъютант Сухомлинов, который и взял его в Петербург, где он и продолжал свою карьеру.
Между тем борьба за власть в Государственной думе выражалась все ярче и ярче. Милюковское выступление 1 ноября, оставшееся безнаказанным, имело колоссальный успех по всей России. Клеветнической речи верили. Торгово-промышленная Москва отозвалась на то выступление письмом на имя председателя Государственной думы, которое заканчивалось словами: «Торгово-промышленная Москва заявляет Государственной думе, что она душой и сердцем с нею». Письмо было подписано представителями московских Биржевого комитета, Купеческой управы, комитетов Хлебной биржи, Мясной биржи и Биржи пищевых продуктов.
Через Военно-промышленные комитеты в рабочую среду бросались мысли о необходимости преобразования государственного строя и о поддержке в борьбе за это Государственной думы. 19 ноября возобновились заседания Государственной думы. На трибуне впервые появился новый премьер Трепов. Левые встретили его такой обструкцией, что понадобилось исключение восьми депутатов, в том числе Керенского, Скобелева и Чхеидзе. Только на четвертый раз смог Трепов произнести свою речь. Она успеха не имела. Дума уже зарвалась. Она шла на открытую борьбу с властью.
Прения открыл вышедший накануне из фракции правых монархистов Пуришкевич. Пуришкевич резко обрушился на правительство, упоминал о «темных силах», которые окружают государя, очень некрасиво обрисовал деятельность дворцового коменданта Воейкова. Он заявил, что Воейков получил от Министерства путей сообщения миллион рублей на постройку ветки в свое имение с минеральной водой «Кувака». Это была ложь, которую через три дня опроверг с той же трибуны сам министр. Ни одной копейки субсидии Воейков не получил, а железнодорожная ветка туда никогда и не проводилась. Но клевета была пущена, и она облетела всю Россию. Надо было дискредитировать представителей власти, близких к царю. Но при дворе отлично знали безупречность Воейкова по отношению казенных денег, знали и подкладку речи Пуришкевича. При предшественнике Воейкова, при генерале Дедюлине, Пуришкевич получал от него ежегодно субсидию 15 000 рублей. Воейков нашел подобную выдачу излишней и перестал субсидировать Пуришкевича на его партийные, очевидно, предприятия. Пуришкевич стал всюду и везде критиковать и бранить Воейкова, и вот теперь громил того с его водой «Кувака». Врагов у Воейкова было достаточно много, и речь Пуришкевича имела большой успех. Генерал «от кувакерии» сделалось нарицательной кличкой.
Партийные страсти в Думе разгорались. 22 ноября правый депутат Марков-второй выступил с возражениями против нападок на власть и с опровержениями на речи Милюкова и Пуришкевича. Речь Маркова затронула оппозицию. Поднялся шум, крик, ругательства. Председатель Родзянко не принял мер к прекращению их, когда же сам Марков подал резкую реплику по адресу шумевших, то Родзянко призвал его к порядку, а затем прервал его речь и потребовал ухода с кафедры.
Возмущенный явным пристрастием Марков-второй бросил председателю: «Мерзавец, мерзавец, мерзавец!» Обратившись затем к Думе, Марков-второй пояснил, что он считает «мерзавцами» также и весь Прогрессивный блок. Скандал получился большой. Маркова исключили на пятнадцать заседаний. Родзянко большинство депутатов и министры выражали сочувствие. Когда о скандале узнали в городе, многие завозили Родзянко визитные карточки. Сочувствие выражали и иностранные послы.