10 января московский предводитель дворянства Самарин представлялся государю. Вызванный нарочно в Петроград, он должен был поддержать, подкрепить доклад Родзянко. И он сделал это, честно и откровенно предупредив государя о надвигающейся катастрофе.
19 января государю представлялся иркутский генерал-губернатор Пильц. Его государь любил по службе в Могилеве. Пильц был человек гражданского мужества. Он доложил о всеобщем недовольстве, о потере властью престижа, о розни в самом Совете министров, о слабости власти. Государь слушал внимательно и закончил беседу заверением, что предстоящей весною всеобщее наступление будет победоносным и все устроится.
29 января известный государю старик Клопов, хороший знакомый князя Львова, принятый государем, убеждал его величество пойти на уступки общественности и дать соответствующее министерство. Он даже вручил государю записку по этому поводу. На записку был дан ответ, составленный Гурляндом и подписанный Протопоповым. В таком же направлении о необходимости пойти на уступки не раз говорил государю в тот месяц и брат Михаил Александрович. Его инспирировали Родзянко и генерал Брусилов, и по их просьбе он передал государю об общей тревоге, о непопулярности правительства и особенно Протопопова, о желании широких кругов получить ответственное министерство.
Наконец, в конце января вновь выступил и уже официально премьер князь Голицын. Желая подготовить почву, он предварительно переговорил с императрицей и просил ее величество поддержать его ходатайство о замене Протопопова другим лицом. Императрица слушала Голицына внимательно, но осталась недовольна и поддержки не обещала.
На первом же затем докладе государю князь Голицын подробно изложил о полной персональной непригодности Протопопова как министра внутренних дел, о вреде, который он приносит, и о тех осложнениях, которые неизбежно произойдут из-за него и его политики, как только соберется Государственная дума. Государь сказал, что подумает и даст ответ в следующий раз. В следующий раз государь уже сам начал разговор о Протопопове.
— Я вам хотел сказать по поводу Протопопова, — начал государь. — Я долго думал и решил, что пока я его увольнять не буду.
Князь Голицын пытался переубедить государя, но успеха не имел.
Выступило с ходатайством и новгородское дворянство. На очередное его собрание явился, как землевладелец губернии, М. В. Родзянко. По его инициативе и благодаря его агитации собрание вынесло резолюцию, в которой обращало внимание государя на трудность переживаемого времени, поддерживало Государственную думу и предостерегало государя от лживых советников. Дворянство уполномочило предводителя дворянства Будкевича доложить лично резолюцию его величеству. Но этому помешал Протопопов. Резолюция была доложена им самим и осталась незамеченной. Родзянко рассказывал позже, что за нее был смещен губернатор Иславин. Это неправда. М. В. Иславин оставался губернатором до революции и неизменно пользовался расположением их величеств.
Все отмеченные выступления имели целью склонить государя на уступки и тем предупредить надвигающуюся катастрофу.
В них не хватало только конкретных имен, полицейской жестокой прямоты и юридической терминологии — умысел, заговор, убийство. Это должны были сделать органы Министерства внутренних дел, а государю доложить — сам министр Протопопов. Но он этого не сделал. По какой причине — остается загадкой.
Но были в то время и люди, которые убеждали государя не идти на уступки, а бороться с наступающей катастрофой репрессивными мерами. Яркими представителями этого течения явились: бывший министр Н. А. Маклаков и И. С. Щегловитов.
Маклаков после убийства Распутина написал государю письмо, в котором указывал на начавшуюся анархию, на начавшийся штурм власти. Письмо произвело большое впечатление. Маклакова даже хотели призвать к власти, но он куда-то уехал, и дело почему-то расстроилось.
8 января Маклаков был принят государем. Он передал государю записку, составленную Говорухо-Отроком[139], которая являлась как бы дополнением к записке кружка Римского-Корсакова. Записка указывала, между прочим, что введение в России Конституции поведет к гибели России. Более правые партии будут разбиты левыми, а затем — «затем наступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик-разбойник».
Записка доказывала, что России свойствен лишь монарх неограниченный и старая народная формула «Народу мнение, а царю решение» является единственно приемлемой для России.
Щегловитов также стоял за борьбу с левой общественностью в Государственной думе, но бороться с ней он хотел посредством правого общественного мнения. С этой целью, по его мысли, и был обновлен состав Государственного совета.
14 января Щегловитов представил государю весьма содержательную записку правых «Русских православных кругов г. Киева». Давая картину происходящих в стране непорядков, записка намечала меры к их устранению. То была целая программа борьбы с левою общественностью. Записка была составлена членом Думы священником Митроцким, и подача ее наделала много шуму в Думе.
Записка очень понравилась государю. Его величество подчеркнул многие места и положил резолюцию: «Записка, достойная внимания». Государь передал записку премьеру Голицыну, и ее должны были обсудить в Совете министров.
Эти выступления правых, особенная серьезность Щегловитова и юношеская запальчивость Маклакова очень встревожили оппозиционные и революционные круги и подтолкнули их лидеров действовать дружнее и решительнее.
Государь внимательно выслушивал все мнения, как бы они ни противоречили его личным взглядам. Государь был категорически против дарования ответственного министерства, то есть против Конституции, особенно во время войны. Вот какой произошел у государя в тот месяц разговор по этому поводу с приехавшим по вызову его величества из Ялты в Царское Село личным зубным врачом его величества Сергеем Сергеевичем Кострицким.
Зная, что Кострицкий объехал много городов, побывал даже на Кавказе, куда его вызывал великий князь Николай Николаевич, государь, любивший приходить в кабинет Кострицкого (оборудованный во дворце) и беседовать с ним, спросил его однажды:
— Что нового, как настроение в стране?
Кострицкий извинился, что будет откровенен и затронет вопросы, которые его профессии не касаются, и рассказал государю о всеобщей тревоге, о многих непорядках и затруднениях в тылу. Он высказал предположение, что, может быть, дарование ответственного министерства, о котором все говорят, и внесло бы успокоение в общество и принесло бы пользу стране.
Государь помолчал и сказал: «Это выгодно». Кострицкий не понял, удивился. Заметив его удивление, государь пояснил, что это, конечно, было бы очень выгодно для него (государя) лично, так как сняло бы с него много ответственности. Но он заметил, что даровать во время войны ответственное министерство он не находит возможным.
— Сейчас это неблагоприятно отразится на фронте. А вот через три-четыре месяца, когда мы победим, когда окончится война, тогда это будет возможно. Тогда народ примет реформу с благодарностью… Сейчас же все должно делаться только для фронта.
И не раз в те дни государь говорил с Кострицким об ответственном министерстве и не раз утверждал, что даст его стране, но только по окончании войны.
— Вот закончим войну, там примемся и за реформы, — говорил государь в те же дни другому лицу, — сейчас же надо думать только об армии и о фронте.
Будучи против дарования Конституции во время войны, будучи часто недоволен действиями Государственной думы, государь, однако, не поддавался убеждениям тех, кто уговаривал его уничтожить Думу. Вопреки этим советам, государь повелел возобновить сессию Государственной думы и Государственного совета с 14 февраля, что было очень не по душе Протопопову.
Когда Протопопов, в отсутствие Государственной думы, убеждал государя подписать манифест о даровании равноправия евреям и об отчуждении земель в пользу крестьян, государь заявил, что эти вопросы столь важны, что их должны рассмотреть государственные законодательные учреждения.
Государь верил в здравый смысл и патриотизм Государственной думы. Он не допускал мысли, что Дума может пойти на какой-либо государственный переворот во время войны. Он верил в преданность армии и ее начальников, и эта вера еще более успокаивала его относительно невозможности переворота.
Между тем момент переживался критический. Нужно было иметь председателем Совета министров и министром внутренних дел сильного человека, который, действуя диктаторски, опирался бы на Государственную думу, как то делал Столыпин до злосчастного дня роспуска законодательных установлений на три дня для проведения его планов[140].
На несчастье России, их величества приняли за такого человека, выдвинутого Государственной думой, ее вице-председателя Протопопова, который буквально очаровал и околдовал их своим мистицизмом и обманул их в полной мере, хвастаясь своей смелостью, энергией, пониманием людей и обстановки. Обманул мнимой наличностью тех нужных качеств, которые у него совершенно отсутствовали. Обстоятельство трагическое, малопонятное, подлежащее изучению и историка, и психиатра.
Государь беспредельно верил в проницательность, во всезнание и энергию Протопопова. Он верил, что, когда нужно будет, Протопопов примет все предупредительные меры, и он не допускал возможности государственного переворота. Государь был спокоен в главном.
Но некоторые меры предосторожности государь, казалось, стал принимать. Он стал подбирать министров более по своему вкусу. Был взят новый военный министр генерал Беляев, министр народного просвещения Кульчицкий, министр путей сообщения Войновский-Кригер.
Желая убедиться в настроении армии и флота, государь принял в январе, как и в начале будущего месяца, ряд высших войсковых начальников. Никаких сомнений в верности армии и флота у государя не возникало. Армия, гвардия и флот были гордостью императора Николая Александровича. Он их любил.