тов, активных троцкистов и откровенных националистов. Поэтому стремление англичан взять под свой контроль антифашистское руководство страны имело реальные перспективы. Они активно поддерживали находившегося в эмиграции короля Югославии Петра II и своих ставленников – правительство Шубишича, не имевших реальной силы, но послушных британской воле.
Описывая свое прибытие в Москву в качестве члена югославской миссии в апреле 1944 года, Джилас пишет: «Сталин представлял собой нечто большее, чем лидер в битве. Он был воплощением идеи, трансформированной в умах коммунистов в чистую идею, и поэтому в нечто непогрешимое и святое. Сталин был олицетворением победоносных битв сегодняшнего дня и братства людей – завтрашнего…
Сталин встретил нас посреди комнаты. Я был первым, кто подошел к нему и представился. Потом то же самое сделал Терезич, который щелкнул каблуками и военным тоном произнес свой полный титул, на что наш хозяин – и это было почти комично – ответил: «Сталин»…
Сталин был в маршальской форме, мягких сапогах и без каких-либо наград, кроме Золотой Звезды… В нем не было ничего искусственного, никакого позерства. Это был не тот величественный Сталин, который смотрел с фотографий или экранов хроникальных фильмов – с твердой походкой и позой. Он вертел в руках трубку с белой отметкой английской фирмы «Данхилл» или же синим карандашом рисовал окружности вокруг слов, обозначавших главные темы беседы, которые он потом вычеркивал косыми линиями по мере того, как каждая часть беседы подходила к концу…»
М. Джилас пишет, что югославы приехали в Москву, чтобы попросить «у Советского правительства заем на двести тыс. долларов, чтобы покрыть наши расходы на наши миссии на Западе ». Они не вдавались в цели займа. Поэтому реакция Сталина на условия, оговаривающие просьбу, была адекватной.
«Когда я, – вспоминал Джилас, – заговорил о займе в размере двухсот тыс. долларов, он назвал это мелочью, заявив, что с такой суммой много не сделаешь, но что она будет предоставлена нам немедленно. На мое замечание, что мы расплатимся за это, как и за поставки оружия и другого снаряжения после освобождения, он искренне рассердился: « Вы меня оскорбляете. Вы проливаете кровь и думаете, что я возьму с вас деньги за оружие! Я не торговец, и мы не торговцы. Мы ведем борьбу за то же дело, что и вы. Это наш долг – делиться с вами всем, что у нас есть ».
Описывая следующую встречу со Сталиным, состоявшуюся на его даче, М. Джилас отмечает: «Его реакции были быстрыми и точными. Он постоянно подводил итог сказанному. Это не означало, что он не давал возможность собеседнику высказаться, но было очевидно, что он не любил длинных объяснений… Сталин обладал живым, почти беспокойным складом ума. Он постоянно ставил вопросы – и себе и другим, у него была «страстная и многосторонняя натура», «он никогда не притворялся».
«Для Сталина, – считает Джилас, – все было преходящее. Но это было его философской точкой зрения. За этим непостоянством и внутри него скрывались великие и конечные идеалы – его идеалы, к которым он приближался, манипулируя действительностью или формируя ее, как и людей, которые ее составляли».
Сталин предупреждал югославов: не следует «пугать» англичан, имея в виду, что надо избегать всего, что могло бы встревожить их и заставить подумать, что в Югославии имеет место революция или попытка установить коммунистический контроль. «Что вы хотите, когда у вас на фуражках красные звезды? Важна не форма, а то, что достигнуто, а вы – красные звезды! Ей-богу, звезды не нужны!» – сердито воскликнул Сталин».
Как рациональный прагматик и тонкий политик он не видел смысла в том, чтобы дразнить английского быка красным плащом. Рассуждая о значимости союзнических поставок в СССР стратегического сырья и военной техники во время войны, историки стыдливо оставляют за кадром тот факт, что эта акция не была миссионерской благотворительностью.
Союзническая «помощь» являлась практикой особой формы торговли в экстремальных условиях. Но, давая меткую характеристику лидерам Запада в беседе с югославским генералом, Сталин имеет в виду не столько их финансовые интересы, а прежде всего политический аспект отношений.
В разговоре с югославами Сталин отметил: «Возможно, вы думаете, что как раз потому, что мы с англичанами союзники, мы забыли о том, кто они такие и кто такой Черчилль. Для них нет ничего более приятного, чем обманывать своих союзников. Во время Первой мировой войны они постоянно обманывали русских и французов.
А Черчилль? Черчилль – это такого рода человек, что если за ним не смотреть, он вытащит у тебя из кармана копейку. Да, копейку из твоего кармана! А Рузвельт? Рузвельт не такой. Он засунет руку только за более крупными монетами. Но Черчилль? Черчилль – тот полезет даже за копейкой».
Воспоминания Джиласа, написанные в 1961 году, оставили неожиданное свидетельство другой прозорливой дальновидности Сталина, подтвердившееся лишь несколько десятилетий спустя, о чем автор в момент публикации воспоминаний даже не подозревал.
«Потом, – пишет Джилас, – Сталин пригласил нас на ужин, но в коридоре мы остановились перед большой картой мира, на которой Советский Союз был окрашен в красный цвет… Сталин взмахнул рукой над Советским Союзом и, возвращаясь к тому, что он до этого говорил об англичанах и американцах, воскликнул: «Они никогда не согласятся с мыслью, что такое огромное пространство должно быть красным, никогда, никогда!»
Сталин не ошибся – «они» не согласились… Высказав эту пророческую мысль, Сталин добавил: «Если бы не индустриализация, Советский Союз не смог бы сохранить себя и вести такую войну… Это как раз то, из-за чего мы ссорились с Троцким и Бухариным».
17 июня 1944 года ГКО принял постановление о создании советской авиабазы Бари в Италии, откуда стали совершаться вылеты для снабжения партизан Югославии, переправки солдат и эвакуации раненых.
Иосип Броз, принявший псевдоним Тито, прилетел в Москву во второй половине сентября. «Тогда, – пишет Тито, – я первый раз в жизни встретился со Сталиным и беседовал с ним. До этого я видел его издали, как, например, на VII конгрессе Коминтерна. Одним из первых вопросов, которые мы обсудили, был вопрос совместных операций наших двух армий… Я попросил у него одну танковую дивизию, которая помогла бы нам в освобождении Белграда…
Сталин, согласившись с моей просьбой, сказал: «Вальтер (так меня звали в Москве), я дам Вам не танковую дивизию, а танковый корпус!» Далее мы договорились о том, какая часть Югославии будет освобождена совместными усилиями, определили районы действий их войск и наших…»
При освобождении Югославии Сталин не ограничился танковым корпусом. В течение августа – октября для Тито пошли массовые поставки оружия, боеприпасов и продовольствия; передано несколько истребительных и штурмовых авиаполков и 500 летчиков и техников; танковая бригада с 65 танками Т-34 и 500 танкистов. 22 сентября 1944 года командованию НОАЮ были переданы 10-я гвардейская штурмовая и 236-я истребительная авиадивизии; снаряжение и вооружение для двенадцати пехотных дивизий; создано четыре полевых и семь эвакогоспиталей.
План Белградской операции, в которой участвовали 57-я армия, 4-й тв. мехкорпус, 17-я воздушная армия 3-го Украинского фронта, пять корпусов югославской армии и три болгарские армии, Сталин утвердил 5 октября. 22 октября столица Югославии была освобождена.
Пришедший в растерянность от «большевизации Балкан», Черчилль заявил, что это «имеет самые ужасные последствия для Центральной и Южной Европы», и хитрый лис вновь отправился в Москву. Смысл визита Черчилля к Сталину, состоявшегося с 9 по 18 октября, по своей сути был аналогичен предложениям немцев в 1940 году. Но если тогда главе Советского Союза Гитлер предлагал поделить мир, то на этот раз предприимчивый британский премьер-министр выставлял на распродажу Европу. Сталин понимал комизм ситуации: поборник демократии делал те же предложения, что и недемократы– нацисты.
На встрече 14 октября союзники информировали Советское правительство о своих действиях в Европе и на Дальнем Востоке. Затем обстановку на советско-германском фронте доложил начальник Генштаба Антонов. Черчилль и Сталин сидели друг против друга и нещадно дымили: один сигарой, другой – знаменитой трубкой. Доклад был кратким и, по оценке самого Черчилля, откровенным.
Сталин иногда останавливал докладчика, подчеркивая то или иное обстоятельство. В конце он пообещал, что немцам не удастся перебросить на запад ни одной дивизии. Внимательно рассматривая карты, разложенные на столе, Черчилль спросил Сталина: сколько войск у немцев против войск Эйзенхауэра? Ответ был предельно точным.
Вечером того же дня английский премьер-министр был в Большом театре. Его встретили овацией, которая переросла в бурю аплодисментов, когда в ложе появился Сталин. С начала войны он пришел в театр в первый раз. Черчиллю выступления балетных и оперных артистов очень понравились, но восхитил его Ансамбль песни и пляски Красной Армии.
Правда, в переговорах следующего дня из-за того, что у него «поднялась температура», Черчилль не участвовал. Но он был доволен атмосферой переговоров. Сталин проявил подчеркнутое внимание к английскому коллеге. Он даже посетил 11 октября британское посольство, что уже само по себе было необычно. Беседа продолжалась до рассвета. Позже Черчилль отмечал: «Нет сомнения, что в нашем узком кругу мы разговаривали с простотой, свободой и сердечностью, никогда ранее не достигаемыми в отношениях между нашими странами».
Уже на первой встрече, сообщает Черчилль в своих мемуарах, я откровенно заявил Сталину: «Давайте урегулируем дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Британии и России, согласны ли Вы на то, чтобы занимать преобладающее положение – на 90% в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение – на 90% в Греции и пополам – в Югославии?»