Крымская (Ялтинская) конференция Сталина, Рузвельта, Черчилля прошла с 4 по 11 февраля 1945 года. Прибывшие в Крым делегации союзников были размещены во дворцах, уцелевших после поспешного отступления немцев. Франклину Делано Рузвельту предоставили Ливадийский, Уинстону Черчиллю – Воронцовский в Алупке, а советская делегация остановилась в Кореизе в Юсуповском дворце. В Подмосковье еще царила зима, а здесь, на побережье, согреваемом теплым дыханием моря, Сталин как бы вновь окунулся в атмосферу своей юности. Из-за болезни Рузвельта первое заседание и практически все рабочие проходили в Ливадийском дворце.
В день открытия конференции, 4 февраля, «Большая тройка» заслушала доклад начальника советского Генштаба генерала А.И. Антонова о перспективах боевых действий и положении советских войск; генерал Д.К. Маршалл сделал сообщение об итальянском и западном театре военных действий. Они не восхищали.
К этому дню армии союзников все еще топтались у «линии Зигфрида» и лишь в отдельных местах перешли границу Германии. Из доклада начальника штаба американской армии явствовало, что, хотя последствия немецкого наступления в Арденнах ликвидированы, потребуется значительное время для концентрации сил с целью продолжения активных боевых действий.
На следующий день главы делегаций рассмотрели вопрос о послевоенном устройстве Германии: западные союзники предложили расчленить ее на несколько мелких государств. Сталин возражал, но настаивал на репарациях. Он приложил максимум усилий, чтобы добиться решений, отвечавших интересам своей страны. План Сталина предусматривал, что репарации должны были взиматься не деньгами, а натурой, срок репараций установить на 10 лет.
«Германия, – указывал он, – должна производить натуральные платежи в виде фабрик, заводов, кораблей, танков и т.п. плюс ежегодные товарные поставки».
Приблизительный подсчет ущерба, нанесенного Германией Советскому Союзу, по оценкам экспертов, составил 2 триллиона 600 миллионов рублей. «Советский Союз, – отмечал Сталин, – понимает, что Германия не сможет покрыть такие астрономические цифры, и согласен ежегодно получать материальные поставки не менее чем на 10 миллиардов долларов…»
Осознавая, как никто другой, всю тяжесть потерь, понесенных страной в результате навязанной войны, Сталин придавал этому вопросу важное значение. Эта тема вызвала острые споры. Черчилль, не желавший быстрого восстановления СССР своего потенциала, высказал замечание: «Не придется ли союзникам, в конце концов, кормить немцев? Если хочешь ездить на лошади, ее надо кормить сеном и овсом».
Сталин парировал метафору премьера фразой: «Лошадь» не должна была бросаться на нас». Он указал, что Германия, тратившая перед войной «до шести миллиардов долларов в год», после ее окончания будет свободна от этих расходов.
Такой аргумент сразу разоружил Черчилля. Он даже воскликнул: «Да, это очень важное соображение!» И позже пошутил, что его сговорчивость при обсуждении вопроса о репарациях парламент «может не одобрить» и «даже выгнать» его. Удовлетворенный сговорчивостью британского премьер-министра, Сталин лаконично, но добродушно пояснил: «Победителей… – не выгоняют!» Стороны пришли к согласию и по настоянию Сталина работу комиссии по репарации и возмещению убытков решили организовать в Москве.
Ялтинская встреча проходила при безусловном лидерстве Сталина. Хотя несомненно, что под покровом дружественных слов, взаимных комплиментов и любезностей, под шелест официальных документов и под звон хрустальных бокалов с вином шла незримая для непосвященного взгляда, но серьезная борьба мнений и интересов. Все три участника встречи были политиками и государственными деятелями высочайшего класса, несомненными лидерами своих государств, и за их взаимной расположенностью стояли сухие и трезвые расчеты. Впрочем, мороз холодной войны, пришедший с Запада, еще не леденил Крымское совещание.
Сталин сделал все, чтобы добиться от своих партнеров доброй воли и желания преодолеть имевшиеся разногласия. Он, как всегда, действовал обдуманно и планомерно, покоряя своих коллег по «Большой тройке» аргументированностью, силой логики и полнотой информации. Он внимательно следил за ходом обсуждения.
«Не помню случая, – пишет участник встречи, а позже министр иностранных дел СССР А.А. Громыко, – чтобы Сталин прослушал или недостаточно точно понял какое-то существенное высказывание своих партнеров по конференции. Он на лету ловил смысл их слов. Его внимание, память, казалось, если употреблять сравнения сегодняшнего дня, как электронно-вычислительная машина, ничего не пропускали. Во время заседаний в Ливадийском дворце я, возможно, яснее, чем когда-либо раньше, понял, какими незаурядными качествами обладал этот человек».
Сталин не ограничивался рамками участия в обсуждениях рассматриваемых вопросов за круглым столом глав государств. Он уделял внимание и тому, чтобы все основные члены советской делегации были хорошо ориентированы в задачах и целях конференции.
Громыко пишет: «Несмотря на нехватку времени, Сталин все же находил возможность для работы внутри делегации, для бесед по крайней мере с теми людьми, которые по своему положению могли высказывать суждения по рассматриваемым проблемам и которым поручалось поддерживать контакты с членами американской и английской делегаций».
Для современника Сталина даже уже само пребывание рядом с ним, «тем более разговор с ним или даже присутствие при разговоре, возможность услышать его высказывания в узком кругу представлялось чем-то особым. Свидетель того, что говорил и делал Сталин, сознавал, что перед ним находится человек, от воли которого зависит многое в судьбе страны и народа, да и в судьбе мира».
Ему, человеку, прошедшему школу политической и государственной деятельности, не составляло труда находить убедительные аргументы. «Речам Сталина, – отмечает Громыко, – была присуща своеобразная манера. Он брал точностью в формулировании мыслей и, главное, нестандартностью мышления. Что касается зарубежных деятелей, то следует добавить, что Сталин их не особенно баловал своим вниманием. Уже только поэтому увидеть и услышать Сталина считалось у них крупным событием…
Обращало на себя внимание то, что Сталин не носил с собой никогда никаких папок с бумагами. Так он появлялся на всех заседаниях и на любых совещаниях, которые проводил. Так проходили и международные встречи – в ходе конференций в Тегеране, Ялте, Потсдаме. Не видел я никогда в его руках на таких заседаниях ни карандаша, ни ручки, он на виду не вел никаких записей.
Любые материалы у него, как правило, находились под рукой, в его кабинете… Приходил он на совещания или заседания международных конференций подготовленным. Когда делегация вместе с ним шла на заседание, то всегда знала, о чем он будет говорить. От Советского Союза почти всегда выступал только он. По внешним делам его главной опорой был В.М. Молотов. Если нужно, в определенный момент Сталин, склонившись над столом, советовался с кем-либо из членов делегации и потом высказывал свое мнение».
В один из дней конференции Сталин устроил «нечто похожее на «коктейль-парти»: встреча, когда в помещении стоят только столики с закуской, позволяющая вести непринужденную беседу. «Во время этой встречи он подходил к отдельным советским товарищам, чтобы перекинуться несколькими словами… Перемещался медленно, с задумчивым видом. Временами оживлялся и даже шутил. Всех присутствующих знал в лицо… он сам говорил мало, но слушал собеседников с интересом, переходя от одного к другому, и таким образом узнавал мнения. Мне казалось, что даже в такой форме он продолжал работу, готовясь к очередной встрече «Большой тройки».
Его настоятельность возымела действие, и вместо плана расчленения на несколько государств было принято решение о сохранении единой Германии под управлением Центральной контрольной комиссии из главнокомандующих держав и установлении четырех оккупационных зон.
В результате продолжительных дебатов по польскому вопросу в решении конференции было записано: «восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлением от нее от пяти до восьми километров в пользу Польши»; и принято предложение СССР о расширении ее территории на север за счет Германии. Тем самым было устранено сомнение в правомочности границ СССР 1939 года.
Авторитет Сталина, как лидера «Большой тройки», на конференции был неоспорим. Более того, он вызывал у участников совещания почти благоговение. Громыко отмечает, что «когда в ходе заседаний говорил Сталин – выступал он, как правило, с непродолжительными заявлениями, – все присутствующие в зале ловили каждое его слово. Он нередко говорил так, что его слова резали слух обоих лидеров западных держав, хотя сами высказывания по своей форме вовсе не были резкими, тем более грубыми – такт соблюдался. То, что заявлял Сталин, плотно укладывалось в сознании тех, к кому он обращался».
Его магическое влияние на участников конференции воздействовало даже на уровне подсознания. Нельзя не напомнить широко известное признание британского премьер-министра Черчилля, который, выступая в декабре 1959 года в палате общин, говорил: « Когда он (Сталин) входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам ».
Что это, если не признание мудрости, величия и превосходства советского вождя? «В дни Ялтинской конференции, – вспоминал Громыко, – Рузвельт приболел. Сталин захотел навестить больного. Он пригласил наркома иностранных дел В.М. Молотова и меня сопровождать его во время визита.
В этот день заседание участников конференции было отменено, и мы пошли в покои президента, где когда-то почивала царица. Они находились здесь же, на втором этаже Ливадийского дворца. Из окна открывался отличный вид на море, и картина ласкала взор.
Президент лежал в постели и обрадовался, едва увидев гостей. Мы приветливо поздоровались. Выглядел он усталым, в таких случаях говорят: на нем лица нет. Тяжелая болезнь подтачивала силы этого человека. Рузвельт, конечно, страдал, но старался этого не показать…