Шел восьмой день войны, и все складывалось вопреки его самым худшим предположениям. Чтобы переломить ситуацию, взять ее под контроль, требовалась полная информация, какой бы горькой она ни была. За свою долгую государственную деятельность Сталин едва ли не впервые столкнулся с ситуацией, когда не мог реально повлиять на ход событий. Более того, он даже не имел достаточных сведений об их развитии.
Однако не будем сочувствовать истерическим слезам генерала армии. Самолюбивый военный не забудет своих слез. Спустя много лет Жуков напишет: «Секретно. Товарищу Хрущеву Н.С. Посылаю Вам проект моего выступления на предстоящем Пленуме ЦК КПСС. Прошу просмотреть и дать свои замечания. Г. Жуков. 19 мая 1956 года. № 72с». Это несостоявшееся выступление маршала имело тему «Состояние и задачи военно-идеологической работы». Но Жуков своеобразно рассматривал вопросы идеологии. Самозваный идеолог писал: «Главным недостатком во всей военно-идеологической работе у нас в стране до последнего времени являлось засилье в ней культа личности».
Бросается в глаза, что это примитивное и даже не оглашенное выступление впоследствии стало основой всего комплекса антисталинской пропаганды в военной теме. Именно из него растут ноги абсурдной трактовки «Заявления ТАСС» от 13 июня и многих других мифов, порочивших заслуги в войне Сталина.
Именно Жуков сочинил идиотский тезис, рассчитанный на дураков, что «это заявление дезориентировало советский народ, партию и армию и притупило их бдительность». Но он не только извратил роль одного из важнейших дипломатических документов предвоенного периода. Используя прием негодяев, Жуков приписал Сталину свою собственную логику и свои мысли.
Он пишет в этом доносе Хрущеву: «Неудачи первого периода войны Сталин объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно . Это исторически не верно. Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты в подготовке страны к обороне».
Жуков беззастенчиво лжет. Нигде и никогда Сталин не употребил определение «внезапность» в характеристике обстоятельств начала войны. Тем более в смысле неожиданности, как трактует его полуграмотный солдафон Жуков! В речи от 3 июня Сталин употребил термин « вероломно ».
Но «внезапно» и «вероломно» совершенно разные понятия. Этот термин – «внезапно» – придумал сам Жуков, причем для собственного пользования. Затем хор генералов и маршалов понимающе подхватил этот речитатив, и лишь потом многоголосо и услужливо тему воспели «интеллигентные» историки.
Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев справедливо отмечал: «В бесконечных сетованиях наших военачальников о «внезапности» просматривается попытка снять с себя всю ответственность за промахи в боевой подготовке войск, в управлении ими в первый период войны. Они забывают главное: приняв присягу, командиры всех звеньев – от командующих фронтами до командиров взводов – обязаны держать войска в состоянии боевой готовности. Это их профессиональный долг, и объяснять невыполнение его ссылками на И.В. Сталина не к лицу солдатам» [50] .
Но поразительно иное. У имевшего лишь трехклассное образование Жукова хватило примитивной житейской хитрости, чтобы растиражировать свою ложь. И еще как растиражировать! Это он стал автором мифов о «растерянности» Сталина, о «неподготовленности страны к обороне и организованному отражению нападения противника», о «подозрительности и недоверии к военным кадрам».
Его умышленная, выношенная в злопамятном сознании клевета стала следствием личных обид и неудовлетворенного тщеславия полуграмотного человека. Жуков без какой-либо аргументации утверждал: «Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным и лишены его доверия ». Кстати, кроме неудавшегося бывшего начальника Генштаба Жукова, об этом не писал ни один руководитель военного периода.
Впрочем, о каком доверии либо недоверии могла вообще идти речь, если Генеральный штаб, по словам самого же Жукова, не знал «истинного положения войск противника и своих войск, что имело решающее значение в управлении войсками».
Но повторим, начальник Генерального штаба отвечал не только за работу подчинявшейся ему военной разведки. Именно в распоряжении Жукова находились « войска связи Генерального штаба ». Не отдельные подразделения, а «войска»! Как уже говорилось, расстрелянный начальник связи ЗапОВО генерал Григорьев на суде показал, что его « части не были отмобилизованы, не были своевременно отмобилизованы войска связи Генштаба ».
И Жуков не забыл своей нервной слезливой истерики. Впоследствии у него даже появился своеобразный патологический комплекс в отношении к связистам. Рядовой связист Николай Лазаренко с горькой иронией рассказывал: «Больше всего наши радисты, которые работали на самом «верху», боялись не немецких пуль и осколков, а собственного командующего… За время войны легендарный полководец около 40% своих радистов отдал под трибунал. А это равносильно тому, что он расстрелял бы их собственноручно.
«Вина» этих рядовых радистов, как правило, заключалась в том, что они не могли сиюминутно установить связь… Человек с другой стороны провода мог просто быть убитым. Однако Жукова такие мелочи вообще не интересовали. Он требовал немедленной связи, а ее отсутствие воспринимал как невыполнение приказа – и не иначе.
Отсюда и псевдоправовая сторона его жестокости – трибунал за невыполнение приказа в военное время. …Взбешенный отсутствием связи, герой войны мог и собственноручно пристрелить ни в чем не повинного солдата» [51] .
Но это будет позже, а пока минула лишь первая неделя войны. Неэффективные действия армии и ее руководства, не сумевшего остановить продвижения противника, стали очевидны, и, конечно, такого темпа наступления немцев Сталин не мог ожидать. У него не было иллюзий в отношении скорого улучшения обстановки, и он уже отдавал себе полный отчет, что ситуация будет ухудшаться и приведет к утрате значительной части территории страны. Война должна была превратиться во всенародную.
Интуиция и жизненный опыт подсказывали ему, что теперь необходимо сказать народу о всей серьезности и остроте положения, в котором оказалась страна. 29 июня он уединился на ближней даче в Волынском, в районе Кунцева. Редактируя «Директиву Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей», он вычеркивал и вписывал фразы и предложения, обостряя ее содержание, делая ее более жесткой и требовательной.
В директиве говорилось: « Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов».
Сталин писал: «…некоторые советские организации и руководители не понимают смысла этой угрозы… не понимают, что война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности и что мы должны перестроить всю свою работу на военный лад».
И, не скрывая сложности создавшегося положения, директива призывала «организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие истребительным отрядам».
Она категорически обязывала: «Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, – невзирая на лица». Столкнувшись с трудностями, он не опускал руки и призывал к этому соотечественников.
Его директива требовала: «При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».
Война принимала затяжной характер, и директива Сталина призывала к народной борьбе. Она указывала: необходимо «в захваченных районах» создавать партизанские отряды и диверсионные группы «для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.п. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».
Война становилась Отечественной; она продлится 1418 дней. Но мог ли в этой веренице военного труда сложиться более благоприятно для Советской страны 1941 год? Во многих отношениях, несомненно, мог. И Сталин сделал все для того, чтобы нападение встретило достойный отпор.
Он не случайно вписал в директиву слова о том, что «не все еще понимают смысла» создавшегося угрожающего положения. Этого еще не прочувствовали и живущие «благодушно-мирными настроениями» люди из его окружения. Они еще не осознали, что страна оказалась на краю пропасти. Сталин уехал из Наркомата обороны не простившись; и соратники почти в панике поедут к нему на дачу, чтобы предложить опять же ему создать и «возглавить Государственный Комитет Обороны».
После его смерти двое из свидетелей этого сталинского психологического «взрыва» будут сочинять инсинуации, что якобы с 28 по 30 июня Сталин был «подавлен и потрясен». Конечно, он был «потрясен». Но не неожиданностью войны, а тем, что в условиях, когда армия откатывалась на восток, Генеральный штаб не только не руководил боевыми действиями, но даже не знал реального положения на фронтах. Всю невероятно трудную для 63-летнего Вождя предшествующую неделю, полную психологической, физической и духовной напряженности, он не мог получить от военных главного – необходимой ему информации.
Нельзя не заметить, что не только в первые дни и месяцы, а и в первый год войны среди руководства армии не оказалось никого, кто мог бы профессионально взять на себя бремя ответственности по управлению войсками. Наоборот, в самые трудные моменты военные станут по очереди проситься в отставку: то начальник штаба Жуков, то маршал Тимошенко.