Действительно, маршал К.К. Рокоссовский пишет: «Представителям Ставки и начальнику Генштаба… следовало находиться именно в Ставке, у руля управления всеми вооруженными силами, где вырабатывались и принимались основные решения о действии войск, а не отрывать от своих обязанностей выездами в войска… Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно… Крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснованна, а потому действительно им сейчас здесь делать нечего. В тот же день они улетели в Москву».
Был ли Сталин абсолютно уверен в успехе двух больших, намеченных им операций? Конечно, он сделал все, чтобы на этот раз разбить немцев. Он отдавал себе отчет в том, что предстоящие сражения не только определят дальнейший ход войны с Германией, но почти окончательно решат спор в пользу преимущества оружия одной из воюющих сторон. О его волнении можно лишь догадываться, и, словно проверяя крепость его нервов, накануне Сталинградской операции произошел эпизод, ставивший под сомнение его планы.
18 ноября, пишет Василевский, Сталин вызвал его в Москву. О причинах вызова отмечает маршал: «Ничего конкретного мне не сообщили. В 18 часов в кремлевском кабинете Сталина происходило заседание Государственного Комитета Обороны. Сталин немедленно принял меня и предложил пока, до обсуждения ряда крупных хозяйственных вопросов, ознакомиться с поступившим на его имя письмом командира 4-го механизированного корпуса В.Т. Вольского, предназначенного для выполнения решающей роли на участке Сталинградского фронта. Комкор писал в ГКО, что запланированное наступление под Сталинградом при том соотношении сил и средств, которое сложилось к началу наступления, не только не позволяет рассчитывать на успех, но, по его мнению, безусловно обречено на провал со всеми вытекающими отсюда последствиями, и он, как честный член партии, зная мнение и других участников наступления, просит ГКО немедленно и тщательно проверить реальность принятых по операции решений, отложить ее, а может быть, и отказаться от нее совсем».
Конечно, это был неожиданный оборот дела, и Сталин не мог оставить без внимания позицию кадрового генерала. Он потребовал от Василевского дать оценку изложенному. «Я выразил удивление, – продолжает Василевский, – по поводу письма: в течение последних недель его автор активно участвовал в подготовке операции и ни разу не высказал ни малейшего сомнения как по операции в целом, так и по задачам, поставленным перед войсками вверенного ему корпуса. Более того, 10 ноября на заключительном совещании он заверил представителей Ставки и Военный совет фронта, что его корпус готов к выполнению задачи, а затем доложил о полной боеспособности и об отличном боевом настроении личного состава этого соединения. В заключение я заявил, что нет никаких оснований не только для отмены подготовленной операции, но и для пересмотра сроков ее начала… Сталин приказал тут же соединить его по телефону с Вольским».
Несомненно, что психологически обращение генерала Вольского давило на Сталина, и стоило ему уступить, проявить нерешительность, как весь его труд пошел бы насмарку. Напомним, как метался Гитлер перед началом каждой кампании, неврастенически перенося сроки и даты начала наступлений.
К. Симонов, со слов Василевского, воспроизвел разговор Верховного главнокомандующего со своим генералом. «Здравствуйте, товарищ Вольский, – начал разговор Сталин. – Я прочел ваше письмо. Я никому его не показывал, о нем никто не знает. Я думаю, что вы неправильно оцениваете наши и свои возможности. Я уверен, что вы справитесь с возложенными на вас задачами и сделаете все, чтобы корпус выполнил все и добился успеха. Готовы ли вы сделать все от вас зависящее, чтобы выполнить поставленную перед вами задачу?»
Очевидно, последовал ответ, что готов. Тогда Сталин сказал: «Я верю в то, что вы выполните вашу задачу, товарищ Вольский. Повторяю, о вашем письме не знает никто, кроме меня и Василевского, которому я показал его. Желаю успеха. До свидания». Он говорил все это абсолютно спокойно, с полной выдержкой, я бы сказал даже, что говорил с Вольским мягко».
Сталин «порекомендовал мне, – вспоминает Василевский, – не обращать внимания на это письмо, а автора письма оставить в корпусе, так как он только что дал ему слово во что бы то ни стало выполнить поставленную корпусу задачу. Окончательно вопрос о нем как о командире корпуса должны были решить по результатам действия корпуса, о которых в первые дни операции Сталин приказал мне доложить ему особо. После этого он приказал мне отправиться на фронт».
Шел семнадцатый месяц войны. Титанические усилия, которые затратил Сталин, чтобы переломить ход ее течения, ожидали очередной проверки их результатов, новой пробы сил. В 7 часов 30 минут 19 ноября 1942 года Юго-Западный и Донской фронты начали мощную артиллерийскую подготовку. Линия фронта ожила, залпы орудий слились в непрекращавшийся гром и визг уносившихся в пространство ракет, выплевываемых реактивными установками.
5-я танковая армия генерал-лейтенанта П.Л. Романенко пошла в наступление с плацдарма юго-западнее Серафимовича, 21-я армия генерала И.М. Чистякова двинулась из района Кетской. Прорвав оборону румынских частей 6-й армии, подминая гусеницами снег, советские части вырвались на оперативный простор. Немцы не сразу поняли возникшую опасность. Только в 22 часа командующий группой «Б» М. фон Вейхс приказал выделить из 6-й армии два моторизованных соединения и одну пехотную дивизию «с целью нанесения удара в северо-западном направлении». Тем временем командующий 6-армией Паулюс еще продолжал наступление на город.
Армии Сталинградского фронта начали боевые действия 20 ноября. Полностью смысл происходящего Паулюс стал осознавать лишь к середине этого дня, когда войска советского фронта охватили германскую группировку с обоих флангов. 22 ноября, в 18 часов, генерал-полковник радировал в ставку: «Армия окружена… запасы горючего скоро кончатся, танки и тяжелое оружие в этом случае будут неподвижны. Прошу дать мне свободу в решении оставить Сталинград». Гитлер ответил немедленно: «6-й армии занять круговую оборону и выжидать деблокирующего наступления извне».
В этот же день, разговаривая с Еременко, Сталин спросил, правда ли, что взята станция Карамузинская. «Это хорошо, – удовлетворенно отметил он, когда командующий подтвердил информацию. – Завтра вам следует соединиться с Юго-Западным фронтом, войска которого подошли к Калачу».
Вечером 21 ноября радио передало экстренное сообщение Совинформбюро. В нем говорилось: «На днях наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских войск… В ходе наступления наших войск полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизии противника… Противник оставил на поле боя 14 тысяч трупов солдат и офицеров. В боях отличились войска генерал-лейтенанта Романенко, генерал-майора Чистякова, генерал-майора Толбухина, генерал-лейтенанта Батова. Наступление продолжается».
Победа еще не вступила в свою кульминацию, и, оценивая наступление в процессе его развития, Сталин корректировал действия своих армий. В день окружения 6-й немецкой армии Паулюса, 23.11.42, в 19 часов 40 минут, Верховный главнокомандующий приказал Рокоссовскому: «Товарищу Донцову (кодовый «псевдоним» Рокоссовского. – К. Р. ). Копия: товарищу Михайлову («псевдоним» Василевского. – К. Р. ). По докладу Михайлова 3-я моторизованная дивизия и 16-я танковая дивизия немцев целиком и частично сняты с вашего фронта, и теперь они дерутся против 21-й армии. Это обстоятельство создает благоприятную обстановку для того, чтобы все армии вашего фронта перешли к активным действиям. Галанин действует вяло, дайте ему указания, чтобы не позже 24 ноября Вертячий был взят. Дайте также указания Жадову, чтобы он перешел к активным действиям и приковал к себе силы противника. Подтолкните как следует Батова, который в этой обстановке мог бы действовать более напористо».
23 ноября ударные силы Юго-Западного и Сталинградского фронтов соединились в районе Калача, замкнув в кольце «22 дивизии и 160 отдельных частей общей численностью более 330 тыс. человек из состава 6-й полевой и 4-й танковой армий противника». Оборона была прорвана на участке фронта в 300 километров, и глубина продвижения в первые двенадцать дней составила от 40 до 120 км.
Верховный внимательно следил за ходом операции, которая потрясла и восхитила мир. Но, всматриваясь в быстро менявшиеся фронтовые события, развернувшиеся на огромной территории, где, по определению писателя Ю. Бондарева, снег становился «горячим», он не забыл принципиального генерала.
После доклада Василевского о соединении фронтов и завершении окружения «Сталин спросил меня, – рассказывает маршал, – как действовал Вольский и его корпус. Я сказал так, как оно и было, что корпус Вольского действовал отлично. «Вот что, товарищ Василевский, – сказал Сталин, – раз так, то я прошу вас найти там, на фронте, хоть что-нибудь пока, чтобы немедленно от моего имени наградить Вольского. Передайте ему мою благодарность, наградите его от моего имени и дайте понять, что другие награды ему и другим – впереди». После звонка я подумал: чем наградить Вольского? У меня был трофейный немецкий «вальтер», и я приказал там же, на месте, прикрепить к нему дощечку с соответствующей надписью, и, когда мы встретились с Вольским, я поздравил его с успехом, поблагодарил за хорошие действия, предал ему слова Сталина и от его имени вручил этот пистолет. Мы стояли с Вольским, смотрели друг на друга, и с ним было такое потрясение, что этот человек в моем присутствии зарыдал, как ребенок…».
Сталин глубоко понимал душевное состояние людей. Он был хорошим психологом, и вся предшествующая жизнь научила его разбираться в них. Он ценил и всячески поощрял смелых, решительных и инициативных людей. Отличая трусость и паникерство от сомнений в возможности выполнения приказа, он проявил внимание к Вольскому, засвидетельствовав этим, что признал мужество командира корпуса. Благодарственные слова героя кинофильма о Сталинграде «Все что могу…», сказанные при вручении уце