Император Николай II не мог не видеть гибельных последствий этого обманного захвата власти и прежде всего – предательства революционерами, лишенной Вождя Русской армии – подстерегающему каждое ее ослабление по всему фронту опаснейшему врагу.
8 (21) марта Государь делает последние усилия, чтобы спасти хотя бы Русскую армию от развала, поражения и неминуемого тогда позора сепаратного мира, в мнимом стремлении к которому так клеветнически подло обвиняли Царя думские, штабные и все прочие тыловые заговорщики, сознательно распространявшие эту величайшую ложь с изменническими революционными целями.
Передав забвению измену 1–2 (14–15) марта, Государь всеми помыслами, всей душою, всем сердцем сосредоточивался на одном: как бы сохранить и укрепить армию от начинающегося развала. Авторитетом своего, так свято воспринимающегося солдатами и еще ценимого армией, царского слова, Государь призывает армию, народ и само революционное правительство – свято исполнить главнейшие лежащие теперь на них самих ответственные обязанности и с Божией помощью совместно вести Россию по пути к славе и благоденствию.
Одержимые тем же «пафосом» революции наши «временные правители» – жалкая помесь французского Конвента (1792 г.), – с русским «совдепом», поспешили «выявить» свою власть и первым «достижением» князя Львова с «товарищами» – «выдвиженцами» Государственной думы было распоряжение о недопущении в войска прощального слова Императора Николая II. Опубликование этого обращения к армии и флоту Государя, «сложившего Верховную власть в согласии с Государственной думой», не только противоречило амбициозным настроениям военно-морского «министра» Гучкова и не соответствовало его соперничеству на первенство в революционном балагане «временного правительства» с «иностранным министром» Милюковым – не менее упрямым государственным клеветником, заведомо ложно обвинявшем Государя и Императрицу в «желании сепаратного мира».
Как школьники, повторяющие «зады» бессмысленной зубрежки по плохому «учебнику революции» (разумеется – «великой», французской!), все эти ненавистники русской монархической государственности – неистово подражали все тем же французским революционером, доведшим французов до зверской расправы с «лучшим из королей», как во Франции, в народе и в печати, называли с 1789 по 1792 г. Луи XVI,[376] что не помешало «республиканским диктаторам» казнить короля и королеву отрубанием головы, обвинив их в измене!
Прощальный приказ Государя своим словом истины открывал глаза всем ослепленным и сбитым с толку миллионам русских людей: каждый солдат и матрос прочитал бы, услышал бы в этих словах царскую правду, самое ясное и решительное опровержение наиболее злостных клеветнических измышлений революционеров!
Это было бы всенародное изобличение всех, подававших сигнал «к штурму власти» господ Милюковых Государственной думы, уличаемых не в глупости, а в измене, в явной клевете на Царя и Царицу!
Это было бы раскрытие исторической правды, сокрушающей весь «престиж» «завоеваний» революции, это было бы опровержение жалких самооправданий делателей русской смуты во время войны – перед союзными правительствами, перед общественным мнением Англии, Франции, Италии – перед всем миром, потрясенным зрелищем крушения величайшей Империи.
Прощальный приказ Государя дошел случайно только до штабов армий и кое-где, на Румынском фронте – до штабов корпусов и дивизий. Оказалось, что получив сообщение генерала Алексеева с копией приказа, вошедший уже в долгожданную им роль «военного министра» Гучков экстренной телеграммой в штабы фронтов, помимо Ставки, воспретил дальнейшую передачу приказа в войска. Армия так и не услышала прощального слова Императора, Его последнего привета.
Этот дивный, святой приказ русского Императора Николая Александровича к своим войскам, а через них и ко всей Великой России, не по вине Государя недошедший до нее, запечатлен теперь праведной кровью Царя-Мученика, принявшего смерть, но не ставшего изменником своего Отечества и сохранившего до могилы непоколебимую верность своим союзникам.
Н. Н. Шиллинг[377]Об отношении гвардии к отречению Государя от Престола и присяге Временному правительству[378]
В моих воспоминаниях я хочу изложить все события, происшедшие с 3 (16) марта 1917 г., т. е. с того дня, когда стало [у нас] на фронте, [стало известно] об отречении от Престола Государя Императора Николая II, свидетелем которых я лично был.
3 (16) марта 1917 г. Лейб-гвардии Измайловский полк, которым я в то время командовал, – стоял в дивизионном резерве 1-й Гвардейской пехотной дивизии, занимавшей позицию в районе деревни Шельвово (Волынской губернии). В 12 часов дня, того же 3 (16) марта, я поехал в штаб 1-й Гвардейской пехотной дивизии, чтобы справиться: нет ли каких-либо новых известий относительно дошедших до нас слухов о беспорядках в Петрограде. К завтраку собрались все чины штаба с Начальником вышеуказанной дивизии генерал-лейтенантом [В. В.] фон Нотбек.[379] Во время завтрака было получено сообщение об отречении Государя Императора за себя и за Наследника Цесаревича и отказ Великого князя Михаила Александровича, до созыва Учредительного собрания, вступить на Всероссийский Престол.
Это известие нас, всех, положительно ошеломило. Все как-то растерялись, упали духом, и, видимо, у всех промелькнула мысль: что же будет дальше? Находившийся за завтраком командир 2-й бригады 1-й Гвардейской пехотной дивизии генерал-майор [В. А.] Круглевский,[380] Георгиевский кавалер, в начале Великой войны будучи командиром Лейб-гвардии Измайловского полка, тяжело раненный в руку, которую пришлось ампутировать и зверски расстрелянный в Петрограде большевиками, если не ошибаюсь, в конце 1917 г., – разрыдался и, когда его стали успокаивать, то он, сквозь рыдания, сказал: «Теперь все пропало: нет Царя – не будет и Великой России! Вот помяните мое слово: все рухнет. Все, что веками создавалось при русских царях, рухнет, в несколько месяцев, при управлении нашей революционной интеллигенции». И как был прав, покойный! Тогда все стали обсуждать, кто мог бы стать во главе Военного министерства и, хотя нам, военным, было дико представить себе во главе Военного ведомства штатского человека, все же предполагали, что на этом месте окажется А. И. Гучков, так как ни для кого не была секретом та политическая игра, ведшаяся господином Гучковым при содействии генерала [А. А.] Поливанова, ясно выражавшая желание А. И. Гучкова стать военным министром. К сожалению, так потом оно и оказалось.
Приехав из штаба дивизии, я сейчас же собрал офицеров моего полка и объявил им о постигшей нас катастрофе, так как иначе то, что произошло, и назвать было нельзя. У всех нас, строевых офицеров, находящихся на фронте, руки были связаны присутствием перед нами врага; не будь этого, конечно, все строевое офицерство исполнило бы свой долг так же, как оно это сделало в 1905 г., когда вся Россия благодаря агитации революционных элементов волновалась, а не один только Петроград, как это было в 1917 г. Вся наша душа стремилась на помощь Царю и Престолу, но удерживало только сознание, что перед нами еще сильный и несломленный враг. Поверни мы наши штыки в тыл, был бы открыт фронт, а это доставило бы двойное торжество нашему врагу. Многие, быть может, скажут, что из этого вряд ли что-нибудь могло выйти, но я, и не только я, большая часть строевых начальников, близко стоявших к своим офицерам и солдатам, скажут, что если бы была возможность взять приблизительно хотя бы дивизию верных людей с фронта – с беспорядками в Петрограде все было бы кончено. Ибо все те подпольные деятели, подтачивавшие русскую государственность и расшатывавшие русский трон, были народец способный быть храбрыми до первого приближения верных, готовых отдать жизнь за Родину и до последнего издыхания защищать своего Царя, людей. Так оно впоследствии и случилось: когда Временному правительству, творцу нашей смуты, стала угрожать опасность даже от большевиков, оно позорно бежало, сдав все свои позиции без боя. Известно также, что некоторые лица из высшего командного состава принимали деятельное участие в произошедшей трагедии и, не спросив согласия даже командного состава, а не только рядового офицерства, самочинно дали согласие как бы от лица всех войск, на свержение с Престола Государя Императора. Это согласие от лица всех войск – наглая ложь. Большой грех на их душе за это. Но… Бог им Судия, так как большая часть из них уже предстала перед Этим Судией. Быть может, некоторые из этих, да простят они мне, – изменников, оставшихся в живых, оглянувшись на прошлое, поймут, сколько зла и горя принесли они России и, раскаявшись, за те годы, которые им еще остались для жизни, постараются загладить все содеянное, а если нет, – то опять же – Бог им Судия.
Когда я сообщил моим измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка: появилась какая-то безнадежность, упадок энергии, так как каждый сознавал, сколько горя несет для России эта перемена, особенно тогда, когда все надежные войска находились на фронте. Этой перемены могли желать только враги Родины или слепые фанатики.
Через несколько дней пришли манифесты Государя Императора и Великого князя Михаила Александровича; я, пользуясь тем, что полк еще находился в резерве, приказал собрать весь полк со всеми командами, дабы лично объявить им высочайшие манифесты. Когда полк постарался, и мне было об этом доложено, я вышел к полку, обошел, здороваясь, все батальоны и команды, а, затем, приказав подвести ближе ко мне всех солдат, – лично прочел манифесты и разъяснил им наш общий долг перед Родиной, сказав, что как в каждой семье есть отец и мать, так и у нас были Царь-отец и Родина-мать. Как, иногда, семья теряет отца, оставаясь лишь с матерью, так и у нас сейчас: отец наш – Царь – ушел, и осталась наша мать – Родина, и наш святой долг еще крепче сплотиться вокруг нашей осиротелой Родины, хранить и защищать ее до последней капли крови. Затем разъяснил солдатам, что Великий князь Михаил Александрович до созыва и решения Учредительного собрания не хочет принять Царский Престол; а потому: «Братцы», обращаясь к солдатам, сказал я, – «Наш долг, когда придет время созыва Учредительного собрания, всем писать домой, чтобы все наши подавали голоса за Великого князя Михаила Александровича. А теперь всем нам остается одно: снял папаху и, осенив себя крестным знамением, сказал: «Господи, сохрани нам законного Царя Михаила!» И весь полк, как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением.