– Всё это пустяки, – мотнул головой Сергей Сергеевич. – Я бы очень желал подарить что-нибудь и вам, но вы запретили делать себе подарки…
– Не сердитесь, пожалуйста. Но мне это было бы неудобно…
– Понимаю, – кивнул Сергей Сергеевич, хрустнув пальцами. – Ольга Романовна, сейчас, должно быть, не время говорить об этом… Вы расстроены… Но, однако же, я должен говорить с вами с тем, чтобы раз и навсегда решить важнейший для себя вопрос и определить… положение… Разрешите ли вы мне говорить?
– Разве я могу запретить говорить – вам?
– Не язвите, пожалуйста!
– Простите… – Ольга заметила, как нервно задёргалась щека Сергея Сергеевича. Он, кажется, и сам понял, что не сумел скрыть волнения, а потому резко отвернулся к окну.
– Пожалуйста, Ольга Романовна, сядьте и выслушайте меня. И ради Бога, не перебивайте!
Ольга опустилась в кресло.
– Вы очень умны, Ольга Романовна, – начал Сергей Сергеевич, не оборачиваясь, – и от вас наверняка не укрылся мой… интерес к вам… Я прав?
– Да…
– Тем лучше. Мне будет легче говорить… Я понимаю, что всё это глупо и… Вы молоды, хороши собой, умны… Вы так похожи на свою мать! В ваши лета она была такой же… Нежный, прекрасный цветок… Ваш отец был счастливец! А я… Я гожусь вам в отцы. Я много старше вас, я скучен и старомоден… И не славлюсь никакими талантами… Разве же вы можете полюбить меня? Я не столь наивен, чтобы тем обольщаться. Но я люблю вас! И это беда моя… Я хотел прогнать от себя это чувство, заглушить его, но мне не удалось! И, поняв, что ничего не могу с этим поделать, я решился с вами говорить… Я не имею никаких особых достоинств, как уже сказал… Но я одинок. У меня нет ни родственников, ни близких друзей, ни семьи… Никого. А жить одному, что ни говори, несладко… Я хочу, чтобы вы стали моей женой. Только, ради Бога, не подумайте, что я желаю воспользоваться вашим и своим положением… Я надеюсь, что всё-таки не заслужил таких подозрений в свой адрес… Будьте уверены, что ваш отказ ничего не изменит в моём отношении к вашему семейству. Заботу о нём я считаю своей обязанностью ради светлой памяти моего друга… Так что вы можете быть совершенно спокойны…
Ольга смотрела на Сергея Сергеевича, поражённая внезапной догадкой. С трудом подбирая слова, она сказала:
– Могу ли я задать вам один вопрос?
– Спрашивайте.
– Вы только что сказали, что я похожа на мою мать… И что мой отец был счастливец… Сергей Сергеевич, скажите правду, вы её любили? Вы любили мою мать?
– Да… – отрывисто ответил Сергей Сергеевич.
– Все эти годы вы помогали нашей семье не ради отца, а ради неё? В память о ней?
– Да…
Ольга опустила голову. Ей вдруг стало безумно жаль Сергея Сергеевича. Как он должен был страдать всю жизнь, видя любимую женщину с лучшим другом… И ничем не выдал себя! И как же он должен страдать теперь… Это и видно по поникшим вдруг плечам его и нервно вздрагивающей щеке, по глазам видно…
– Я согласна, – сказала Ольга, не слыша звучания собственного голоса.
Сергей Сергеевич посмотрел на неё изумлённо, а затем произнёс медленно:
– Вы говорите это так, точно подписываете себе смертный приговор. Я палачом быть не хочу и неволить вас не желаю. Скажите, отчего вы согласились?
– Во-первых, потому что такова воля моей бабушки, которую нарушать я не смею. Во-вторых, – Ольга подняла глаза, – из-за моего глубокого к вам уважения.
– Я был с вами откровенен, Ольга Романовна. Будьте же и вы откровенны. Вы любите другого?
– Да…
– А он любит вас?
– Да…
Сергей Сергеевич покачнулся, но взял себя в руки:
– Я буду продолжать заботиться о вашей семье…
Ольга поднялась и подошла к нему:
– Неужели вы полагаете, что я смогу принимать от вас помощь после того, что произошло? Я согласилась стать вашей женой в полном рассудке…
– Да ведь вы же возненавидите меня, Ольга Романовна! За одно то только, что я не он! Как же я могу допустить это?
– Никогда этого не будет. Я слишком уважаю и люблю вас, как человека величайших душевных качеств. Вы о себе сейчас много несправедливого сказали… Мне было больно слышать это… Можете быть уверены, что, став вашей женой, я буду вам верна и почтительна.
– Вы можете быть столь же уверены, что я никогда и ни в чём не упрекну вас, не обижу… – сказал Сергей Сергеевич, целуя руки Ольги. – Сможет ли Анна Саввична теперь же принять меня?
– Думаю, она будет счастлива, – через силу улыбнулась Ольга.
Анна Саввична, действительно, была счастлива. В первый раз за две недели она с помощью Лизы и Нади перебралась с постели в кресло и, едва держа ослабевшими руками икону, благословила Сергея Сергеевича и Ольгу. Щёки её порозовели, а в глазах стояли слёзы.
Сергей Сергеевич почтительно поцеловал руку Анны Саввичны.
– Теперь, простите, я должен откланяться.
– Как, разве же вы не останетесь на обед? – удивилась Анна Саввична.
– Мне кажется, Ольга Романовна несколько устала, я не хочу утомлять её, – ответил Сергей Сергеевич.
Ольга благодарно взглянула на него:
– Я провожу вас, Сергей Сергеевич…
В прихожей они простились. Сергей Сергеевич низко поклонился Ольге и ушёл, а она, едва переставляя ноги, возвратилась к бабушке.
– Господи, Олинька! Спасибо тебе, родная моя! Как камень с души! – сказала Анна Саввична, снова улёгшаяся в постель, но заметно повеселевшая.
– Я рада, бабушка, что вы довольны, – ответила Ольга. – Я всё сделала так, как вы велели… Я совершила преступление… Я предала одного благородного человека и обманула другого… Разве я гожусь в жёны ему? Разве я его стою?.. Господи, что же я наделала?!
– Да о чём ты? Какое преступление? Почему обманула? Почему не стоишь? У тебя не жар ли, часом?
– Если бы жар! Лучше бы мне вовсе не жить… Ах, бабушка, ведь вы ничего не знаете! – Ольга стиснула руками голову и выбежала из квартиры. Она бежала вниз по лестнице, пока не столкнулась лицом к лицу с поднимавшимся наверх Вигелем. От неожиданности Ольга отступила назад.
– Олинька, что-то случилось? – спросил Пётр Андреевич, чувствуя неладное.
– У нас только что был Сергей Сергеевич…
– И… что же?
– Он сделал мне предложение, Пётр Андреевич…
– Что?!
– И я согласилась…
Вигель прислонился и к стене и молчал несколько мгновений.
– Да как же вы могли, Ольга Романовна?! После всего, что было между нами?! Как вы могли?!! Как?!
– Ах, не виноватьте меня! Я уже сама себя хуже последней преступницы заклеймила… Мне нет прощения…
– Но – как?.. Почему?..
– Бабушка умирает, Пётр Андреевич… Её последняя воля, чтобы я вышла замуж за Сергея Сергеевича… Я не могла нарушить её… Простите меня, ради Бога!
– А он не постеснялся воспользоваться вашим положением? Скотина!
– Нет, умоляю вас, не говорите о нём дурно! Поверьте, его вины нет здесь… Сергей Сергеевич – благородный человек… И он очень несчастен…
– Несчастен? Он? А я?! Ольга Романовна, вы были так благородны! Вы в своём жертвенном порыве подумали обо всех: о бабушке, о сёстрах, о Сергее Сергеевиче… Пожалели всех! А обо мне вы подумали? Меня пожалели? Мне-то как жить теперь?! И как вы… жить будете?
– Не знаю, ничего не знаю… – Ольга закрыла лицо руками. – Простите меня, Пётр Андреевич! И прощайте! Навсегда прощайте!
Шорох платья по лестнице, стук каблуков, хлопок закрывшейся двери где-то наверху – всё стихло. А Вигель всё продолжал стоять на лестнице, обескураженный, раздавленный, уничтоженный… Глаза его застилали слёзы, а в ушах звенело одно лишь: «Прощайте! Навсегда прощайте!»
– Прощайте и вы, Ольга Романовна… – прошептал Пётр Андреевич, повернулся и медленно побрёл вниз по лестнице. Ему казалось, что жизнь его как-то разом закончилась, точно жестокий преступник нанёс подлый удар ножом из-за угла. Он шёл, не разбирая пути, по заснеженной Москве, среди веселящихся, празднично одетых людей, чужой на этом празднике жизни. Мимо проносились сани, и извозчики покрикивали на него:
– Посторонись – раздавлю!
Но он даже не сторонился… Ему было всё равно…
***
– Вигель! Вигель! Пётр Андреевич, горой вас раздуй, оглохли вы, что ли?
Вигель обернулся, с трудом приходя в себя. Перед ним стоял запыхавшийся Василь Васильич:
– Ну, вы, друг мой, и измотали меня! Не хуже Рахманова, чёрт подери! Я вас ещё с другого конца улицы заметил. Кричу вам, кричу, а вы не слышите! Насилу догнал вас!
– Простите, я и впрямь не слышал…
– Да вы, сдаётся мне, вообще ничего не слышали. Вигель, если бы вы взглянули теперь на себя в зеркало, то ужаснулись! На вас лица нет! Вы хорошо себя чувствуете?
– Вполне.
– Заметно, – усмехнулся Романенко. – Я, конечно, в ваши дела не лезу, но, мне кажется, вам не следует теперь одному бродить по улице. Я только что видел, как на вас чуть лихач не наскочил. Чего доброго, задавят вас: беда!
– Вы правы, Василь Васильич, я теперь несколько не в себе.
– В таком случае, кстати очень, что я вас встретил. Помните ли, мы с вами собирались отметить наше знакомство в «Палермо»? Уверяю, лучшего заведения в Москве нет! А там – по рукам да в баню! Вы – как?
– Я? С удовольствием! – кивнул Вигель. – Мне как раз больше всего хочется напиться…
– Напиваться не нужно! Это я по себе знаю. Нужно выпить столько, чтобы стало тёпло и весело! А больше – ни в коем случае. Идёмте же! Я угощаю! – и, хлопнув Вигеля по плечу, Романенко потащил его к расположенному неподалёку заведению, носящему элегантное название «Палермо».
Расположившись за столом, Василь Васильич хлопнул в ладоши:
– Эй, самбыел, иди сюда!
– Что угодно господам? – услужливо осведомился официант.
– Калачей фаршированных, корнбиф с рисом и водки. Кизлярской и «ерофеича». Вы ведь кизлярскую предпочитаете, если мне память не изменяет, Пётр Андреевич?
– Да, но, в принципе, мне нынче всё равно.
– Значит, всё, – повернулся Романенко к официанту. – Исполняй, Ганимед!