– Прощайте, Николай Степанович! – Романенко вышел.
Вигель раскланялся с Немировским и Кумариной и направился следом за ним.
Недолго думая, Василь Васильич отправился к себе на квартиру, где обрядился в простую одежду и наклеил себе окладистую бороду. В таком виде прибыл он на Вольное место, где, как водится, шла бойкая торговля. В одном месте были устроены петушиные бои, вокруг которых тотчас собралась толпа зевак. Подошёл и Романенко, любивший посмотреть на подобное зрелище.
– Давай его, давай! – кричали собравшиеся. – Ай, молодца!
Наконец, победитель определился. Им стал крупный петух, явно заграничной породы. Хозяин, дородный мужик с румяным лицом, гордо демонстрировал его собравшимся.
– Слушай, друг, продай его мне, а? – попросил хозяин побеждённого. – Я тебе много заплачу!
– Нет, друг, не продаётся, – улыбнулся тот, пряча победителя в мешок. – Этот петушок мне золотые яйца несёт.
– Представляешь, каждую неделю этот ухарь сюда приходит, и его петух всех других бьёт, – шепнул Романенко плюгавый, сильно пьющий старик в лаптях и обмотках вместо валенок.
– Да, отец, это не петух, а верзила настоящий, – согласился Василь Васильич.
– И не говори. Арабский! Ему чёрт этот гребень с серёжками срезал и сожрать дал, чтоб злобнее был. И такая ить злобная тварь вышла, что ужас! Пожалуй что, и нас с вами поклюёт! Мил человек, а ты кто таков будешь? Я на Вольном месте каждую собаку знаю, а тебя допреж не видывал… Из приезжих, что ли?
– Вроде того… Я, отец, днями от дяди выписался… Бутырскую академию закончил. Теперь, вот, гуляю!
– Вон оно что! – присвистнул старик. – Так за такое дело тяпнуть полагается.
– Тяпнем, отец! Обязательно! – пообещал Романенко, извлекая из кармана «красненькую». – На все и тяпнем!
Глаза старика загорелись, и он судорожно глотнул.
– Слушай, отец, – продолжал Василь Васильич, – ты, вот, сказал, будто каждую собаку здесь знаешь… Мне бы маруху мою бывшую сыскать. Давно не виделись! Говорят, что здесь она тоже околачивается.
– Кто такая?
– Волчихой кличут. Знаешь?
– Знаю, – кивнул старик. – Она на северной стороне торгует. Рукавицами, валенками, барахлом разным… Только зря ты к ней навострился.
– Это почему? – нахмурился Романенко.
– Да потому что не ждёт она тебя. С другим милуется. А этот другой – чёрт сущий… Рожа ошпаренная, глаза нет… А она прямо млеет… Видать сила у него большая! Так что имей ввиду… И, смотри, не учини поножовщины какой. Знаю я вашего брата!
– Что ж, он с нею живёт или как?
– Да нет… Так, наведывается иногда. Посшупать…
– Вот, сукино племя, а! – усмехнулся Василь Васильич. – Спасибо, что сказал, отец. На, вот, выпей за моё здоровье! За здоровья раба Божиего Василия! А за её, подлянки, не пей.
– Чего не хватало! – старик жадно схватил пятирублёвку. – Погужу за твоё здоровье на славу! Спасибо, мил человек! Счастья тебе!
Романенко быстро добрался до северной части Хитрова рынка и довольно скоро приметил торговавшую нужным товаром женщину с недобрым выражением лица и большим синяком под глазом.
– Ты Волчиха? – спросил Василь Васильич, подойдя к ней.
– Для кого и Волчиха, а для тебя, пёс, Марфа Никитична!
– Что ж так неласково-то?
– А что я с тобой ласковой быть должна? Ты, поди, покупать ничего не собираешься. А потому проходи лучше мимо.
– Я Калача ищу.
– Ну, и ищи себе на здоровье! Я при чём?
– А при том, что он к тебя в гости захаживает. А мне он до зарезу нужен.
– Ох, дьяволы, как же вы мне все осточертели! Все из одного теста, из одного места… Не знаю я, где его носит! Проваливай, сказано!
– А часто ли он бывает у тебя?
Волчиха прищурилась:
– Да ты лягаш ряженый… А ну, проходи! Я делов Калача не знаю и знать не хочу. И не донимай меня с тем!
– А ты поласковее, поласковее, – Василь Васильич надвинулся на Волчиху. – А то я ведь могу и вызнать, с кого твои валенки да прочие вещички сняты!
– Ты чего ж такое плетёшь, глаза твои бесстыжие? – испугалась Волчиха. – Я торговка честная…
– Это ты в следственной части рассказывать будешь! Вон, у тебя с краю валенки стоят. Дорогие! А сняты они с ограбленного на днях коллежского асессора Белкина…
– Не знаю я никакого Белкина!
– Зато Калач твой знает! А потому: или ты мне сейчас выкладываешь, где мне Калача искать, или я тебя со всей твоей рухлядью отправляю в участок, как пособницу и сбытчицу краденого!
– Да ты что? – Волчиха заплакала. – Я знать не знала, что они краденые… Ну, хочешь бери эти валенки даром и отдай своему Белкину, коли у него нет! Только оставь ты меня в покое!
– Значит, по-хорошему, договориться не хочешь? Что ж, ладно. Я сейчас же позову городовых и…
– Нет-нет! Что ты! – замахала руками Волчиха. – Калача тебе надо? Так я всё скажу… У меня он редко бывает… Он теперь в ночлежке хоронится. Что позади Вольного места. Там и ищи… Только не трожь меня, ладно? У меня дети малолетние: их кормить надо!
– Чёрт с тобою, не ори, – махнул рукой Романенко. – Если возьмём нынче Калача, то тебя на этот раз не трону. Но только на этот раз. Ещё раз краденые вещи у тебя увижу: пеняй на себя!
Скрипнув сапогами, Василь Васильич ушёл, оставив напуганную до смерти торговку, бормотавшую что-то бессвязное.
Разумеется, никакого коллежского асессора Белкина в реальности не существовало. Его и его украденные валенки Василь Васильич вдохновенно придумал только что, чтобы пугнуть несговорчивую Волчиху.
Едва выйдя с Хитровки, Романенко подозвал к себе одного из своих агентов и велел ему следить за Волчихой на случай, если Калач объявится у неё.
Вечером того же дня полиция оцепила район Хитрова рынка с тем, чтобы «ни одна мышь не проскочила», и Василь Васильич в сопровождении небольшой «свиты» явился в ночлежку «переписывать её постояльцев».
Сюда же прибыл и Вигель, стремившийся воочию увидеть всё, что будет происходить.
Перепуганный хозяин ночлежки отгородил для работы полиции угол. Василь Васильич опустился за стол. Рядом с ним сел, положив ногу на ногу, Вигель. В дверях замерли несколько полицейских.
– Начнём с Божьей помощью! – махнул рукой Романенко.
Одного за другим к столу стали подводить обитателей ночлежки. Надо сказать, что само помещение, в котором производилась перепись, было одной из комнат её, а потому отовсюду за работой полицейских следили недобрые глаза.
Пётр Андреевич никогда не бывал в подобных заведениях в отличие от Романенко, чувствовавшего себя здесь привычно, и с удивлением и ужасом наблюдал происходящее. Среди обитателей ночлежки оказывались люди самые разные: босяки, рабочие, разорившиеся крестьяне, клеймёные воры, бывшие интеллигенты, отставные военные, проститутки, дворяне… Каким-то невероятным роком свело этих опустившихся, спившихся, часто потерявших человеческий облик и разум людей в этом месте.
– Марков, Семён Григорьевич, отставной штабс-ротмистр… Награждения имею от самого Государя Императора… Кровь пролил за Отечество… – небритый, опухший человек, в армейской шинели шаркнул обутой в развалившийся сапог ногой и поднёс дрожащую руку к козырьку измятой и грязной фуражки. – Честь имею!
– Где же твои награждения? – грустно спросил Романенко.
Штабс-ротмистр опустил глаза:
– Похмелиться не на что было…
– Свободен!
На смену Маркову явилась женщина в мужских кальсонах, растрёпанная и пьяная. Она посмотрела на Вигеля и улыбнулась нагло:
– Ой, какой красавчик… Может, приласкаешь меня?..
Вигель отвернулся. Романенко покачал головой:
– Лялька, Лялька, в прошлый раз ты ещё в юбке была… В другой раз приду – голая скакать будешь?
– Для тебя, красавчик, хоть сейчас разоблачусь!
– Убрать её, – скомандовал Романенко.
С одной из коек послышался хриплый голос:
– Василь Васильич, может, вы меня по старой памяти так перепишите, не заставляя к вам подходить? Я Тихон. Самсонов Тихон.
– Самсонов Тихон? А, припоминаю! Артист!
– Артист, так точно-с…
– Отчего ж ты подойти не желаешь?
– Василь Васильич, дело в том, что на мне штанов нету… Неудобно-с без штанов-то…
– Куда ж ты их подевал, Тихон?
– В карты проиграл-с… Третий день с койки не схожу.
– Мурашов, – обратился Романенко к одному из полицейских, – найдите этому несчастному штаны…
– Слушаю, ваше благородие!
– Эх, Тихон, Тихон, артист ведь был! И не совестно?
– Жутко совестно, Василь Васильич… Сколько раз клялся завязать, а всё впустую… – всхлипнул Тихон.
– Экскюзе муа, – послышался голос прямо над головой у Вигеля, и оттуда свесилась к нему из-за ширмы чья-то рука. – Жё рёгрет боку, мэ пувэ ву мё донир де табак?16
Романенко, не оборачиваясь, протянул кисет, и Вигель передал его просящему.
– О, гран мерси, гран мерси!17 – кисет тотчас исчез за ширмой.
– Простите, с кем имею честь? – полюбопытствовал Пётр Андреевич.
– Моя фамилия Неверов. Мон гранпэр18 был помещиком в Тульской губернии…
Вигель удивлённо приподнял брови.
– Он говорит чистейшую правду, – подтвердил Романенко. – Дед его был помещиком, да отец его прокутил и помер рано, а Сергей Прокофьич тоже смолоду кутил… И докутился…
– Истинная правда… Се терибль!
– Сергей Прокофьич, вы бы спустились, однако, чтобы я мог вас переписать.
Из-за ширмы показались худые, обмотанные тряпьём ноги. Неверов спрыгнул на пол. Это был ещё нестарый человек, несмотря на нищенскую, драную одежду, сохраняющий остатки былого достоинства. Он был, в отличие от большинства своих соседей трезв и даже выбрит.
– Боже мой, как же вы здесь-то оказались? – спросил Вигель сочувственно.
– Эх, сударь, жизнь странная штука… Видать, должно кому-то в ней и в этих клоповниках подыхать… Почему ж не мне?
– По-моему, для вас это место не подходит.
– Вы так полагаете, сударь? Может быть, предложите мне лучшее?
– Человек не должен так жить…