Ред.).
Но какие бы раны ни нанесли этой стране шведы, татары или поляки в период ее слабости, за сто пятьдесят лет своего могущества она сумела рассчитаться за них в десятикратном размере. Ее стремительное превращение в начале этих лет из жертвы любого агрессора в потенциального завоевателя любого народа, с которым она вступает в контакт, в угнетателя из угнетенного практически не имеет аналогов в истории народов. И все это было сделано руками одного правителя. Он сам, будучи недостаточно образованным, развивал среди миллионов варваров науку и литературу, дал им флот, армию, научил торговле и искусствам. Под Полтавой он заставил их встать лицом к лицу и победить непобедимых прежде шведов (и до Полтавы русские били шведов много раз. – Ред.). Он привил русским ту храбрость и упорство, чувство беспрекословного подчинения, что сейчас считаются неотъемлемыми чертами русского солдата (это черты национального характера. Петр I их просто умело использовал. – Ред.).
Русский царь своими свершениями очень напоминает Филиппа II Македонского. Но их отличает то, что в молодости Филипп получил в Южной Греции блестящее гражданское и военное образование; он учился у лучших философов и полководцев своего времени (будучи заложником в Фивах. – Ред.). Петр вырос в обстановке грубого невежества. Повзрослев, он попытался покончить с ним, отказавшись от всех соблазнов царившей при его дворе обстановки лени и похоти (здесь вся суть западноевропейского понимания России и русских. – Ред.). Он стремился учиться за границей. В Голландии и Англии он, скрывая свое имя, поработал на верфях и др., с тем чтобы, вернувшись, научить своих подданных строить корабли, налаживать торговлю и развивать культуру. Здесь его свершения видятся нам еще более героическими, чем деяния Филиппа II Македонского. Филиппу II удалось сделать Македонию империей. Он сумел поднять народ, который презирали более цивилизованные южные соседи, и заставить их внушать страх этим соседям. Вместо ополчения он создал храбрую, дисциплинированную армию. Он построил флот, постоянно создавал и усовершенствовал порты и склады. Филипп II, невзирая ни на какие преграды, упорно шел к поставленной цели. Он был лично храбрым человеком. Он был привержен грубым увеселениям и забавам. Во всем этом его напоминает основатель Российской империи. Правда, чтобы быть до конца справедливым, следует отметить, что Филипп II не был подвержен приступам той дикой жестокости, которая так портила характер русского царя.
Рассматривая результаты поражения, которое шведская армия потерпела под Полтавой, а также анализируя возможные последствия, которые имели бы место в случае, если бы сражение для них закончилось удачно, следует помнить не только о том плачевном состоянии, в котором Петр принял свое царство, и сравнивать его с величием нынешней империи. Необходимо иметь в виду и то, что во время Полтавской битвы его реформы еще не были закончены, а новое государство еще не успело окрепнуть. Он сломал старую Россию, а новая Россия, которую он создавал, была еще в стадии созидания. И если бы Петр I потерпел поражение под Полтавой, его смелые замыслы, возможно, были бы похоронены вместе с ним. И (повторяя слова Вольтера) «самая обширная империя мира снова вернулась в то состояние хаоса, из которого она только что возникла». Поэтому победу над Карлом XII следует считать критической точкой в судьбе России. Угроза, которой она подверглась спустя столетие с вторжением Наполеона, на самом деле представляла для страны намного меньшую опасность, чем времена борьбы с Карлом XII. И это несмотря на то, что Наполеон как военный гений был неизмеримо выше шведского короля, а по сравнению с той армией, которую привел в Россию французский император, войско Карла кажется совершенно незначительным. Но, как говорил Фуше, когда он безуспешно пытался отговорить Наполеона от безнадежного похода в империю русских царей, разница между Россией 1709 и 1812 гг. была более значительной, чем разница между государством Карла XII и державой французского императора. «Если за спиной этого короля-героя, – говорил Фуше, – не стояли, как за спиной вашего величества, армии половины Европы, то и у его противника царя Петра не было 400 тыс. солдат и 50 тыс. казаков». Историки, описывавшие состояние Московитской империи, когда она столкнулась с армией революционной и имперской Франции, справедливо отмечали, что «во времена Французской революции эта огромная империя, занимавшая примерно половину Европы и Азии, населенная терпеливым и упорным народом, который всегда был готов променять роскошь и приключения на юге на тяжелый однообразный труд на севере, с каждым днем становилась все более опасной для свобод Европы. К тому времени стойкость русской пехоты давно уже считалась непреодолимой. Огромное население, превышавшее население Европы примерно на 35 млн человек (неверно. Население России к 1812 г. составляло 45 млн. Население одной только Франции в 1812 г. было не менее 30 млн (в 1801 г. – 27,5 млн). – Ред.), служило неиссякаемым источником для пополнения армии. Ее солдаты, с детства привычные как к жаре, так и к холоду, с искренней преданностью своему царю, сочетали в себе упорство и храбрость англичан с настойчивой энергичностью французов».[39]
Кроме того, вероломная агрессия Бонапарта «всколыхнула национальные чувства от берегов Березины до Китайской стены и объединила против него дикие нецивилизованные массы населения обширной империи, скрепленные любовью к своей религии, своему правительству и своей стране. Это приняло характер суровой жертвенности, которой он не мог предвидеть».[40]
Но в 1709 г. у России еще не было таких сил, чтобы противопоставить их захватчику. Все ее население тогда составляло 16 млн человек (менее 14 млн. – Ред.). И, что более важно, у этого населения полностью отсутствовали воинский дух, чувство патриотизма (?! – Ред.). Оно не было спаяно всеобщей преданностью своему правителю.
Петр упразднил старую русскую кадровую армию, так называемых стрельцов. Но у построенного по новому иностранному образцу войска, офицерами в котором в основном были иностранцы, до шведского вторжения не было возможности на деле доказать свою преданность и надежность. В многочисленных столкновениях со шведами солдаты Петра бежали, как зайцы, даже от противника, которого они превосходили количественно. (После Нарвы (1700) в подавляющем большинстве сражений шведы были биты. Полтава стала только завершением. – Ред.) Во всех слоях общества зрело недовольство теми коренными изменениями, которые вводились властью великого императора. Многие из них шли вразрез с традиционными национальными предрассудками его подданных. До побед и грозного величия было еще далеко, поэтому они еще не могли уберечь Петра I от народного недовольства. А чувство преклонения перед царем, как перед божеством, еще не успело войти в кровь и плоть населения (успело. Автор фантазирует. – Ред.). Занятие Москвы войсками Карла XII сразу же покончило бы с сопротивлением русского народа (вряд ли. Вспомним 1610—1612 гг. – Ред.), как это случалось во времена Бату-хана (Батыя) и других завоевателей старых времен, которые занимали столицу ранней Московии. Насколько такой триумф имеет мало значения для того, чтобы подчинить современную Россию, раз и навсегда продемонстрировала судьба Наполеона.
Характер Карла XII долгое время был излюбленной темой произведений историков, моралистов, философов и поэтов. Но на страницах данной книги будет рассмотрено его поведение как полководца во время войны с Россией. В своих мемуарах, которые Наполеон диктовал на острове Святой Елены, он дал развернутую критическую оценку всем своим походам, в том числе и Русской кампании. Император попытался доказать, что в России он соблюдал все основные принципы ведения наступательных боевых действий. Там же он, используя полную палитру красок, рисует войну своего шведского предшественника. Возможно, Наполеон так критически подходит к поведению Карла XII – полководца, чтобы на этом фоне в более выгодном свете представить собственный военный талант. После тщательного анализа этой части воспоминаний французского императора нам остается только признать правоту его критических замечаний по поводу тактики Карла XII. Приходится согласиться и с его жестким, но справедливым замечанием, брошенным в адрес шведского короля, где Наполеон отмечает, что, в отличие от своего великого предшественника Густава II Адольфа, Карл XII ничего не смыслил в военном искусстве. Он был всего лишь отважным солдатом. Но в начале русского похода шведского короля его современники относились к нему совсем по-другому. Его многочисленные победы, собственная доблесть, а также та слава, которой пользовалась шведская армия издревле, вызывали в Европе восторг и одновременно беспокойство. Как отмечал Джонсон, при одном упоминании имени Карла XII правители бледнели. Даже Людовик XIV Великий настойчиво просил его о помощи. А герцог Мальборо, в то время находившийся на пике своей славы, был специально направлен английским двором в лагерь Карла XII, чтобы заручиться поддержкой героя севера в деле союза и не допустить, чтобы шведский меч был брошен на чашу весов на стороне французского короля. Но Карл XII в тот момент был полностью поглощен своей мечтой лишить трона русского монарха, повторив то, что он уже успел сделать с королем Польши (в 1706 г. Карл XII вывел из борьбы Августа II, лишив его польского трона (оставив лишь Саксонию). – Ред.). И вся Европа была уверена, что ему удастся сокрушить русского царя и в Кремле продиктовать условия мира.[41]
Карл XII и сам был полностью уверен в успехе. Он с каждым днем все более очевидно демонстрировал миру романтическую экстравагантность своей натуры. Его аппетиты постоянно росли. «Он полагал, что для завоевания России будет достаточно одного года. Затем настанет черед дать почувствовать силу его гнева папскому двору в Риме, поскольку папа осмелился осудить дарованную протестантам в Силезии свободу вероисповедания. В то время никакое предприятие не казалось Карлу XII невозможным. Он успел отправить нескольких своих офицеров в Азию и Египет для съемки планов городов и оценки военной силы и ресурсов этих стран».