Молодого доктора звали Рене Теофиль Гиацинт Лаэннек, и он еще в годы учебы убедился, насколько важно научиться диагностировать туберкулез. В Париже его учителями были Ксавье Биша, который считался основоположником гистологии и умер от туберкулеза в возрасте всего 30 лет, когда Лаэннек учился на втором курсе, и Жан-Никола Корвизар. Последний рекомендовал не только слушать сердце (прижимая ухо прямо к грудной клетке пациента), но также применять метод перкуссии легких, предложенный австрийским врачом Леопольдом Ауэнбруггером, при котором врач постукивает пальцами по грудной клетке. Резонанс дает опытному медику информацию о том, заполнены ли легкие жидкостью и в каких сегментах (долях). Однако Лаэннек нашел метод, который оказался еще лучше. Быть может, это только легенда: недалеко от Лувра он наблюдал, как мальчики играли с веткой. Один из ребят прикладывал к уху, а другой царапал гвоздем противоположный конец. Учитывая то, какое воодушевление вызывало у детей это занятие, медик пришел к выводу, что царапающий звук был слышен через кусок дерева гораздо лучше, чем рядом с мальчиком с гвоздем. Очевидно, дерево передавало звуки лучше, чем воздух. Вскоре, вероятно, осенью 1816 года, Лаэннек применил этот опыт в медицинской практике. К нему на прием пришла молодая женщина с избыточным весом и больным сердцем. Лаэннек счел неприличным прикладывать ухо к груди женщины, как он обычно делал. Также он сомневался, что сможет что-либо услышать, учитывая ее комплекцию: «Необычайный размер ее груди был физическим препятствием для этого метода». Лаэннек знал, что делать: «Я плотно скрутил лист бумаги в некое подобие цилиндра и приложил один конец к области ее сердца, а другой – к своему уху. Я немало удивился и обрадовался, услышав сердцебиение более ясно и отчетливо, чем мне когда-либо удавалось при непосредственном прикладывании уха. В тот момент я представил, что смогу оценить не только сердцебиение, но и все специфические шумы, вызванные движениями внутренних органов грудной клетки». С тех пор Лаэннек экспериментировал с различными материалами и, наконец, остановился на деревянной трубке длиной около 25 сантиметров и диаметром 3 сантиметра. Конструкцию можно было разобрать и взять с собой в случае вызова на дом; насадка, вставлявшаяся в ухо, была металлической. В 1818 году Лаэннек представил прибор, который он назвал стетоскопом, на конференции Академии наук в Париже; в следующем году был опубликован его двухтомный труд Traité de l’auscultation mediate et des maladies des poumons et du coeur[222]. Он использовал свой новый инструмент в первую очередь для аускультации (выслушивания) легких больных туберкулезом пациентов и отличал шумы туберкулезных каверн от шумов других заболеваний легких, таких как пневмония (воспаление легких) и эмфизема легких[223].
Одной из пациенток была ставшая символом ранней смерти от туберкулеза Вирджиния Элиза Клемм, чей муж выразил свою скорбь в нетленных произведениях, считающихся шедеврами англоязычной литературы. Вирджиния вышла замуж в возрасте всего лишь 13 лет (в свидетельстве о браке был указан возраст 21 год) за своего двоюродного брата, писателя Эдгара Аллана По, которому на то время было 27 лет. Брак был отмечен большой взаимной нежностью и любовью; присутствовало ли здесь изначально сексуальное влечение, остается предметом споров среди биографов По. Угрюмый по своей натуре поэт, большую часть своей писательской жизни страдавший от финансовых проблем, сам болел туберкулезом. В Вирджинии и ее матери Марии он видел две добрые души, которые трогательно о нем заботились. В этой бледной, хрупкой молодой женщине было что-то ангельское, и По был глубоко шокирован, когда однажды вечером в январе 1842 года (ей было 19 лет) у Вирджинии, которая в тот момент играла на пианино, внезапно потекла кровь изо рта. В течение следующих двух недель она, казалось, металась между жизнью и смертью. По был потрясен до глубины души. По словам биографов Эдгара Аллана По, именно брак с Вирджинией подарил ему поразительную психическую стабильность и не давал прикладываться к бутылке, так что его творческий талант смог раскрыться. Один из бывавших у супружеской четы приятелей вспоминал, что, когда поднялся вопрос о возможной смерти Вирджинии, «[это] совершенно свело его с ума»[224]. До ее смерти 30 января 1847 года у них оставалось еще пять лет. Рисунок молодой женщины на смертном одре – единственный известный портрет Вирджинии. Мотив скорбящего, поглощенного тоской по умершему партнеру, неоднократно появляется в произведениях По, например, в стихотворениях «Аннабель Ли» и «Линор». В последнем есть такие строки: «Печальный гимн былых времен о жертве молодой, / О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!»[225]. Самое известное произведение По, «Ворон», написанное за два года до смерти Вирджинии, вероятно, было вдохновлено болезнью его жены и перспективой неминуемой окончательной разлуки. Стихотворение рассказывает о ночном переживании, когда ворон реагирует на тоску рассказчика по ушедшей возлюбленной единственным жестоким словом: «Никогда!» Эдгар Аллан По пережил свою Вирджинию чуть более чем на два года.
Возможно, самым известным литературным произведением, посвященным туберкулезу, стал роман Томаса Манна «Волшебная гора», опубликованный в 1924 году. Декорацией к нему служит один из тех санаториев, которые вошли в моду со второй половины XIX века, а в Швейцарии стали важным экономическим фактором и способствовали процветанию Швейцарской Конфедерации. Их задачей было остановить болезнь благодаря чистому горному воздуху. Томас Манн познакомился с жизнью в санатории, когда в 1912 году приезжал в Давос, о чем сто лет спустя будут емко писать в прессе: «Давос, 11 000 жителей, 20 000 гостевых мест. Самый высоко расположенный город в Европе, который никогда не стал бы таким большим, если бы не туберкулез в начале XX века, который был причиной каждой седьмой смерти в Европе. Давос считался единственным местом, где можно было вылечить это заболевание. Одна русская пациентка тогда написала: “Давос – колыбель новой надежды, долина смерти и возрождения”. Катя Манн, супруга писателя, приехала в Давос, потому что у нее диагностировали катар легких, который считался началом туберкулеза»[226].
Возбудителя туберкулеза обнаружил Роберт Кох под своим микроскопом в 1882 году. Публичное объявление об этом, возможно, величайшем открытии золотого века бактериологии – конца XIX века – состоялось 24 марта того же года на медицинской конференции в Берлине. Ежегодно отмечаемый 24 марта Всемирный день борьбы с туберкулезом призван напоминать об этой болезни, до сих пор оказывающейся эпидемиологической, а во многих местах и социальной проблемой. По оценкам экспертов, почти треть людей инфицирована возбудителем, что, к счастью, не означает, что инфекция активна, а инфицированные обязательно заболеют и станут переносчиками. В первую очередь, появление СПИДа привело к тому, что число случаев заболевания туберкулезом с 1980-х годов снова начало расти. Лечить туберкулез стало сложнее, поскольку у возбудителей выработалась устойчивость к проверенным лекарствам, таким как стрептомицин. Чахотка никогда не была красивой, но всегда оставалась жестокой болезнью. Слова великого поэта-романтика лорда Байрона – всего лишь выражение его живой фантазии и принятого в XIX веке иррационального приукрашивания страдания: «Мне хотелось бы умереть от чахотки, потому что дамы станут говорить: посмотрите на бедного Байрона, каким интересным он выглядит на пороге смерти»[227].
Пациент-ипохондрик. Гитлер
В 30-е годы прошлого века в бывшем лазарете в Пазевальке в Передней Померании был открыт мемориал. В центре находился зал, в который – как предполагалось – посетители входили в торжественной тишине. Взгляды автоматически падали на бюст на высокой стеле – бюст человека, знакомого каждому. На стене позади него было высечено неполное предложение: И Я РЕШИЛ СТАТЬ ПОЛИТИКОМ.
В этом лазарете в последние недели Первой мировой войны ефрейтор Адольф Гитлер пережил свой «опыт политического пробуждения». Вечером 13 октября 1918 года на холме к югу от Вервика немецкие солдаты попали под многочасовой ураганный огонь газовых гранат, который продолжался всю ночь, то затихая, то усиливаясь. К полуночи многие из них погибли, включая нескольких сослуживцев Гитлера. Он тоже почувствовал боль и в семь утра, спотыкаясь и пошатываясь, вернулся, чтобы доставить свое последнее донесение. Он оказался в военном госпитале Пазевальк в Померании, где его настигла новость о том, что он называл «величайшим позором столетия».
Для Гитлера этим «позором» была революция, которая привела к падению монархии Гогенцоллернов и открыла дорогу Веймарской республике, им глубоко презираемой. Решение сменить профессию с художника на политика, столь героически изображенное в его воспоминаниях, стало началом его долгого пути к цели: положить конец этой республике, что ему удалось в 1933 году.
В конце Первой мировой войны Гитлер временно лишился зрения.
Как и в случае со многими другими подробностями его жизни, биографы Гитлера анализировали обрушившуюся на него в последние недели войны слепоту и много спорили о ее природе. Так называемая истерическая слепота идеально соответствовала бы особенностям характера Гитлера. Но подтверждений этому нет, и офтальмолог из Тюбингена, эксперт по медицине времен национал-социализма, профессор Йенс Мартин Рорбах предполагает, что применявшийся отравляющий газ оказал прямое воздействие, которое привело к ожогу поверхности глаза: «С офтальмологической точки зрения “истерическая слепота” Гитлера не могла случиться во время Первой мировой войны. Ни один исследователь до сих пор не смог с достаточной уверенностью представить доказательства “истерической слепоты”. Скорее всего, с 14 октября 1918 года Гитлер действительно ослеп, по крайней мере, на несколько дней или недель. Причина такой слепоты может быть во временном, очень сильном блефароспазме [спазматическом закрытии век] в результате токсического конъюнктивита, связанного с действием горчичного газа»