Вскоре Рузвельт возобновил свою политическую деятельность. В 1928 году он был избран губернатором своего родного штата Нью-Йорк. Это был последний беззаботный год ревущих двадцатых, когда казалось, что дела идут в гору, и формировался американский образ жизни с потреблением как признаком ее качества, с машиной в гараже и бурно развивающейся индустрией развлечений, породившей эпоху джаза. Осенью 1929 года произошел крах Уолл-стрит, и, как всегда, когда США, этот центр капитализма, погрузились в кризис, последствия наступили для всего мира. Начались годы Великой депрессии, и американское правительство с президентом-республиканцем Гербертом Гувером, похоже, не имело представления, как вывести страну из кризиса, и не могло удовлетворить потребности людей. В ноябре 1932 года подавляющее большинство избирателей и избирательниц выбрали человека, преодолевшего собственный кризис. Знакомясь и общаясь с другими больными полиомиелитом – особенно на лечебном курорте, который он открыл в Уорм-Спрингс, штат Джорджия, – Рузвельт научился сострадать другим людям и осознал их нужды, которых привилегированный выходец из высшего класса не замечал, пока не заболел.
В предвыборной кампании Рузвельт излучал оптимизм и уверенность, придававшие людям храбрости перед лицом трагических обстоятельств того времени. Его выступления сопровождались песней с говорящим названием Happy days are here again[246]. В наше время круглосуточных новостных передач, расследовательской и сенсационной журналистики, блогов и социальных сетей, где правда и ложь распространяются в режиме реального времени, трудно себе представить удивительную сдержанность средств массовой информации того времени. Существует лишь несколько фотографий той эпохи, на которых заметна инвалидность Рузвельта. Когда он упорно сражался со своим устройством для ходьбы, опирался на руки своих сыновей или помощников, и, обливаясь потом, выходил на сцену или трибуну, камеры кинохроники оставались выключенными. В ходе избирательной кампании 1932 года и в последующие 12 лет многие американцы едва ли осознавали, насколько их президент был ограничен в возможностях. По представлениям того времени он был калекой.
У Рузвельта не было универсального рецепта для преодоления экономического кризиса, но он начал обширную программу государственного вмешательства и создания рабочих мест, которая вошла в историю под названием New deal [247]. Некоторые меры сработали, другие оказались неэффективны. В США не было полной занятости до начала Второй мировой войны. Но политическое величие Рузвельта обусловлено прежде всего его хорошим знанием психологии. В своей первой инаугурационной речи 4 марта 1933 года он задал тон, произнеся знаменитые слова: «The only thing we have to fear is fear itself»[248],[249]. В ходе кампании, организованной его партией и дружественными средствами массовой информации весной 1940 года, на фоне войны в Европе, Рузвельта «просили» снова стать президентом. В типичной для политиков манере Рузвельт заявил, что, к сожалению, не сможет выполнить эту просьбу, и кокетничал, говоря о своем уходе из власти. В июле 1940 года съезд партии демократов в Чикаго заставил президента изменить свое мнение. Спектакль, если не сказать цирк, разыгранный 16 июля на стадионе Чикаго, несомненно, был одним из самых безвкусных инсценированных волеизъявлений в истории американских партийных съездов. Любой из оппозиции, кто предполагал, что Рузвельт придерживался диктаторских наклонностей, находил подтверждение своих подозрений в театральности партийного съезда. Он походил на церемонии, которые были частью агитационной программы на партийных выступлениях в тогдашней Европе. В Чикаго имело место «спонтанное» выражение предполагаемой воли народа, или скорее заранее определенной воли членов партии. Из невидимой кабинки, спрятанной в подвале стадиона, человек, занимающий весьма подходящий пост, суперинтендант Управления канализации Чикаго Том Гарри, инициировал своего рода организованную массовую истерию через громкоговоритель. Гарри нараспев произносил: «We want Roosevelt! The party wants Roosevelt! The world needs Roosevelt!»[250] Следующие 45 минут, согласно другому подсчету, следующие 53 минуты, члены партии скандировали «Рузвельт! Рузвельт! Рузвельт!» с песнопениями, парадом и экстатическим топотом. Стадионный органист, естественно, исполнил гимн избирательной кампании 1932 года Happy days are here again.
Одним из посетителей, которому хореография начальника канализации особенно сильно напомнила излюбленные ритуалы его родной страны, был молодой советский дипломат Андрей Громыко. Почти 40 лет спустя он стал угрюмым лицом советской внешней политики, прежде чем был низведен на представительский пост главы СССР[251] последним партийным лидером Михаилом Горбачевым. Громыко писал под впечатлением: «Предполагается, что весь этот крик – в пользу демократов. Но что касается самого содержания криков, сливающихся временами в сплошной гул, будто где-то рядом начинается землетрясение, то никто ничего не может понять. <…> За шумом все же нетрудно было заметить, что упоминание имени Рузвельта вызывало у делегатов взрывы одобрения» [252][253].
Рузвельт стал первым американским президентом, правившим страной более восьми лет.
Слегка двусмысленное увещевание оппозиции: «No man is good enough three times»[254], не возымело действия: многие американцы не хотели менять лошадей на переправе – во время мировой войны, проходившей (до сих пор) без американского участия. 4 ноября 1940 года Рузвельт был переизбран. А четыре года спустя ни у широкой общественности, ни у большинства средств массовой информации не было сомнений в том, что президент собирается завершить работу. Летом 1944 года не оставалось сомнений, что Соединенные Штаты и их союзники были близки к победе в войне. В Тихом океане японцы были отброшены далеко назад; их когда-то грозный флот несколько раз терпел серьезные поражения. В Европе 6 июня последовал так называемый День «Д»: союзники высадились в Нормандии и начали освобождать Западную Европу, оккупированную нацистской Германией; на Восточном фронте вермахт больше не мог сдержать Красную армию. Однако президент уже не был тем, кем являлся в начале войны.
Американский новостной журнал Life в выпуске от 31 июля 1944 года опубликовал фотографию, которая напугала многих его читателей. На снимке, сделанном на неизвестной военной базе, президент Рузвельт сидел за столом перед микрофоном. На этой фотографии он выглядел совершенно иначе, чем на тех, которые считались для него типичными и имели высокую узнаваемость – тех, где он был запечатлен с сияющей улыбкой, мундштуком между губами и выставленным вперед твердым подбородком. Казалось, у человека на снимке в журнале Life нет ничего общего с этой харизматичной личностью. Лицо Рузвельта выглядит изможденным и пугающе постаревшим; его рот приоткрыт, а взгляд устремлен в пустоту. Светлый костюм висит на исхудавшем теле; штанины кажутся пустыми. Мышечную атрофию в результате полиомиелита можно увидеть так четко всего лишь на нескольких фотографиях. Фигура президента с опущенными плечами создает впечатление, что Рузвельт в любой момент может упасть. Это образ физического упадка. Лица членов семьи, сидящих на снимке справа, дополняют мрачную атмосферу: его жена, его сын Джеймс в форме полковника и жена его брата Джона. Выражения на их лицах выглядели бы уместно на похоронах.
Снимок, сделанный фотографом журнала Life Джорджем Скэддингом, вызвал тревогу в Белом доме. Пресс-секретарь Рузвельта Стив Эрли, который на протяжении почти десяти лет был вестником хороших новостей из резиденции президента, выплеснул свою досаду на Грейс Талли, секретаря президента (после чего, предположительно, последовал гневный телефонный звонок главному редактору Life): «Я был ужасно разочарован, когда увидел фотографию президента, сделанную во время его благодарственной речи. Не могу представить, что было не так со Скэддингом, его камерой или объектом съемки. Но что-то было не в порядке. Фабрика сплетен работает сверхурочно, распространяя слухи и ложь о здоровье президента»[255].
Со Скэддингом и его камерой все было в порядке, чего на тот момент уже нельзя было сказать о честности, искренности и чувстве реальности Эрли и других близких соратников Рузвельта. И тот, кого фотографировал Скэддинг, тоже был не в порядке. Это первый случай, когда механизмы сокрытия информации и отрицания Белого дома, который всегда и при всех президентах был крайне деликатен, потерпели неудачу. Что еще хуже, за несколько страниц до сомнительной фотографии журнал опубликовал портрет личного врача Рузвельта, Росса Макинтайра, военно-морского врача в чине адмирала. Диагноз и прогноз Макинтайра – при резком контрасте с внешностью Рузвельта – обнадеживали. Помимо периодических проявлений переутомления и возрастных изменений, президента беспокоят только придаточные пазухи носа. Макинтайра описывали как компетентного врача-отоларинголога, который поддерживает состояние здоровья 62-летнего президента в наилучшем состоянии. В заключение в статье говорилось, что президенту предстоит еще много тяжелой работы в последние месяцы его третьего срока и Макинтайр позаботится о том, чтобы он был в должной физической форме.
Описывая Макинтайра и его работу с Рузвельтом, журнал показал не решение проблемы, а одну из ее причин. Потому что врач был совершенно потрясен переменами, произошедшими в психическом и физическом состоянии Рузвельта за годы войны. В переломный период Макинтайр не осознавал серьезности заболевания. Напротив, даже когда диагноз уже нельзя было отрицать, он делал все, что в его силах, чтобы скрыть правду. Макинтайра поддерживал другой врач, имевший уникальный опыт обмана общественности. Одним из ближайших друзей Рузвельта со времен его работы в должности губернатора Нью-Йорка был медик, хорошо знавший Белый дом: военно-морской врач и адмирал Кэри Т. Грейсон. Мы уже знакомы с ним. Когда Вудро Вильсон в октябре 1919 года перенес тяжелый инсульт, Грейсон вместе с первой леди Эдит Вильсон и личным секретарем президента входил в состав троицы, систематически лгавшей американцам о состоянии президента, который уже давно был не способен исполнять свои обязанности, что препятствовало работе правительства.