— Чудно! — хохотал неженатый Дубовик, мотая головой. — Хоро шо это — быть грамотным!
— Ну как устроились, товарищи? — спросил, входя в класс, комдив Примаков.
Комдив был удивительно молод — чуть постарше двадцати лет, — бритоголов и быстр.
За ним шел такой же молодой, только отпустивший широкую черную бороду, комиссар и по-настоящему старенький, в очках и линялой сатиновой рубашке, здешний учитель Петр Семенович, которого в селе звали просто «Семенычем».
— Устроились на славу!
— Подходяще устроились, товарищ комдив! — весело отвечали из разных углов конники.
— Будьте осторожны, товарищи, с окнами, не разбить бы стекол. Парт не ломайте — ребятишки по осени сядут за них учиться, — говорил комдив, оглядывая класс.
— Хорошо, что парты составлены в угол, — одобрительно заметил учитель, озабоченно смотревший на свое школьное имущество.
— Товарищ комдив, а вот мне еще за партой не довелось ни разу сидеть. Как бы это и нам немножко подучиться грамоте, — несмело обратился к Примакову Дубовик. — Пока наша бригада находится в лезерве, можно было бы… Пусть бы товарищ учитель позанимался с нами…
Дубовика со всех сторон поддержали красные казаки:
— Верно! Хорошо бы хоть трошки подучиться!
— А то ни карту тебе прочитать, ни какой документ…
— К тому же теперь школа не работает, и товарищ учитель свободен!
Старик учитель стоял, смущенно улыбаясь.
— Что ж, по-моему, хлопцы говорят дело, — оживился комдив, глядя на комиссара. — У них есть несколько дней — потом надо будет сменять вторую бригаду у хутора Преображенского. Попросим Петра Семеновича помочь нам. Верно?
— Попросим, — согласился комиссар.
— Я с полным удовольствием, — сказал Петр Семенович. — Только как же они будут учиться, если вон пушки палят?
— А мы, дорогой товарищ, до пушек привычные, — ответил за всех Костенко. — Под пушками мы не только что, а даже спимо!..
— Да, пушки нам нипочем, — улыбнулся Примаков. — Научите их чтению и четырем правилам арифметики!
— Вот-вот, товарищ комдив, и в этой самой арихметике мы тоже не очень, — признался Дубовик.
— Времени маловато, товарищ комдив, — почесал затылок учитель.
— А мы устроим, так сказать, вроде ускоренного выпуска, — улыбался Примаков. — У них не будет никакой службы, никакой работы, кроме азбуки.
— Постараюсь, товарищ комдив. Могу заниматься хоть целый день.
— Вот это хорошо! — потирал руки обрадованный Дубовик.
— Значит, Петр Семенович, с завтрашнего утра и начнем?
— Начнем, товарищ комдив, — ответил учитель.
— Знаете, я так люблю школу, — сказал Примаков, выходя с Петром Семеновичем из класса. — Мой отец был сельским учителем на Черниговщине. Я и сам, когда приезжал из гимназии на каникулы, помогал отцу. И до сих пор помню эти слоги в букваре: «Маша ела кашу…»
На следующий день школьный двор напоминал полковое собрание — был полон конниками. Погода стояла теплая, солнечная, и учитель, посовещавшись с комдивом Примаковым, решил устроить занятия прямо под открытым небом. Тем более, что класс не вместил бы всех желающих. Да в классной комнате было бы и несподручно работать: ученики повыросли из этих ребячьих парт.
Дубовик, ни разу не имевший удовольствия сидеть за партой, примерился было сесть, но чуть втиснулся за парту со своей шашкой и подсумками. Он сидел, и его лицо сияло от счастья.
Дрібен дощик іде,
А я в ямці сижу.
Не рухайте мене, хлопці,
Бо я мамці скажу!
Но веснушчатый озорной казак гаркнул над ухом:
— Встать, смирно-о!
Дубовик, затарахтев шашкой, с трудом поднялся из-за парты.
Конники потешались над ним:
— Твое счастье, что парта одна, а если бы стояла в рядах, ни за что бы ты не выбрался!
— Нет, лучше сидеть на чем стоишь, чем за этой штуковиной! — смеялся и сам Дубовик, оглядываясь на парту.
Красные казаки очистили на дворе место, поставили стол и школьную доску, а сами разместились прямо на земле: кто сел, поджав по-турецки ноги, кто прислонился к плетню. Лучше всех устроились пулеметчики: они сидели на своих тачанках. Сверху им было хорошо видно.
Занятия начались сразу же после чистки лошадей и завтрака. В назначенный час во двор вошел учитель. Вчера все видели его в старенькой черной косоворотке, а сегодня на Семеныче был пиджак, а на голове соломенная шляпа — солнце припекало порядком.
Из школы на крыльцо вместе с учителем вышел инструктор политотдела дивизии, светлоглазый, с журавлиной шеей, Виктор Горшков.
Увидев их, Дубовик, который сам вызвался дежурить, зычно скомандовал:
— Смирно-о!
Загремев ножнами сабель, казаки встали.
Учитель оторопело остановился на ступеньках крыльца. Он оглянулся на инструктора политотдела, не зная, к кому относится вся эта честь, и не зная, что делать ему дальше.
Но Виктор Горшков и не подумал сходить с крыльца.
— Это вам. Теперь вы у них начальник, — вполголоса сказал Семенычу инструктор политотдела и поспешил юркнуть за дверь, в сени.
Старый учитель, смущенно улыбаясь, пошел к столу, махая снятой шляпой:
— Садитесь, товарищи, садитесь!
И когда эти необычные ученики наконец уселись, начал свой первый фронтовой урок.
Уже солнце сошло с полудня, когда комдив Примаков вернулся в Перво-Константиновку. Он ездил в свою дежурную вторую бригаду. Бригада красных казаков стояла у хутора Преображенского и занимала фронт от Черного моря до Сиваша. Ее задачей было наблюдать за Перекопским валом, за которым укрепился — и думал, что сидит в полной безопасности, — барон Врангель.
Вернувшись к себе в штаб дивизии, Примаков тотчас же спросил у комиссара, как идут занятия у Петра Семеновича.
— Занимаются усердно, Виталий Маркович, — ответил комиссар.
И он рассказал, как проходит обучение грамоте.
Накануне учитель с помощью инструктора политотдела дивизии заготовил большие буквы. Их намалевали тушью на картоне и оберточной бумаге. Семеныч по многолетней привычке начал урок с обычных, самых легких, знакомых слов: «ма-ма», «па-па». Он не учел того, что у многих его бородатых и седых учеников «мамы» давно нет и что большинство этих конников сами стали «папами».
— Как же Семеныч не сообразил, что «мама» и «папа» уже не годятся для наших «студентов»? — сказал Примаков.
— Казаки, Виталий Маркович, так ему сразу же и выложили. Нам, говорят, не худо бы читать какие-либо другие слова. Семеныч быстро нашелся. Взял для складывания новые слоги: «же-на», «де-ти».
— Это уже ближе к действительности. Но можно бы еще лучше. Ему подскажут, я в этом уверен! — говорил Примаков.
— Не знаю, как после обеда, а до обеда он обходился этими словами.
— А Семеныча накормили обедом? — забеспокоился комдив. — У него дома, поди, негусто после врангелевского постоя?
— У нас, Виталий Маркович, тоже нынче постные щи. Но не беспокойтесь — наш рыжий Алей постарался для Семеныча: он сам хочет учиться грамоте, — улыбаясь, рассказывал комиссар о штабном поваре-татарине.
— Ну что ж, пойдем посмотрим, как идет учеба, — предложил Примаков.
И они пошли к школе.
Чтобы не смущать ни учителя, ни учеников, комдив с комиссаром стали у коновязей и прислушались.
Семеныч уже учил складывать еще более понятные всем, подходящие к моменту, близкие слова: «На-род», «Ле-нин».
— Вот видите, товарищ комиссар, учитель знает, о ком надо говорить, — удовлетворенно сказал комдив Примаков. И, уходя от коновязей, прибавил: — Беляки в свободное время грабят жителей, а мы в свободное время — учимся грамоте!
1964
НИКОЛАЙ МОСКВИННОЧНОЙ БРОД
Торопясь и спотыкаясь, мы бежали по лесу. Наш командир роты Петр Димитрич нашел на своей карте червячка с ножками-черточками, обращенными внутрь. По топографическим обозначениям это была лощина. Она должна была укрыть нас. Мой взвод отставал: командира отделения Карпова, раненного в ногу, тащили на руках, тащили быстро, до выдоха, но частая смена людей около Карпова задерживала весь взвод.
Время от времени появлялся Петр Димитрич. Не глядя на нас, а всматриваясь в прогалины леса, он покрикивал: «Давай, давай!» — и бежал вперед на своих коротких, гнутых, как у кавалериста, ногах. Он торопился к лесной лощине, которая должна была нас спасти. Но мне казалось другое: тут, на ветру, в лесу. Петр Димитрич не мог ни подумать, ни решить, а там, в укрытой тишине лощины, легче будет смыслить происшедшее полчаса тому назад.
А случилось это как-то сразу.
Гулко гремя сапогами по зыбким доскам, наша авангардная рота пробежала по понтонному мосту и залегла, собираясь защищать предместье.
Деникинская артиллерия, которая не мешала нашим саперам наводить мост, теперь вдруг ударила по нему. Трех-четырех попаданий было достаточно, чтобы понтоны разошлись на звенья и куски моста с нависающими досками, по которым мы только что пробежали, мирно поплыли вниз по реке.
Мы были отрезаны от своего полка, который должен был следовать за нами, мы были одни на чужом берегу.
Покончив с мостом, артиллерия стала накрывать нас. Впереди показался взвод — наше охранение. Отползая и перебегая, он приближался к нам. Первым прибежал белобрысый запыхавшийся Пантюшин с запиской от взводного, где сообщалось, что слева показались деникинцы. Петру Димитричу ничего не оставалось делать, как устремиться к лесу, лежащему от нас справа. Мы подождали наше охранение и, выбросив вперед отделение в разведку, побежали вдоль реки, закрываясь высоким берегом.
И вот мы бежим по лесу к спасительной лощине. Пантюшин, что был в охранении, с возгласом «Смотри, ребята!» вдруг с бега присаживается на корточки и начинает щипать землянику. Его обегают. Раненый Карпов просит остановиться своих носильщиков. Пантюшин из другого взвода, но при формировании полка он был у него в отделении, и Карпов вложил какой-то труд в этого парня. Прихрамывая, он подходит к земляничному пиршеству.