Вы заметили, как с годами растет понимание такой своеобразной личности, как Остерман? Возможно, дело здесь не только в накоплении знаний, но и в изменении «нравственной парадигмы» историков, расширении границ приемлемого. Гордин ни в ком случае не пытается обелить Остермана, но опыт прошедших двух веков позволяет ему глубже понять и оценить мотивы, которыми он руководствовался. Идея «государства, как машины» или «государства, как Левиафана», упорядочивающего в спасающего от «войны всех против всех», которая является естественным состоянием человека, сформулирована еще в XVII веке английским философом Томасом Гоббом. В XIX веке акцент стали делать на естественных правах, от которых не может отказаться человек, даже во имя процветания государства, иначе это государство тут же станет аморальным. Но XX век научил нас понимать, что жестокость и бесчеловечность XVIII века может померкнуть перед жестокостью и бесчеловечностью решений, принятых во имя охраны естественных прав человека.
Так или иначе, а Остерман не самый худший сын своего времени, и его действия безусловно подчинялись внутренней морали, возможно не стандартной, но четко расставлявшей границы между «можно» и «нельзя».
Но возможен и другой ответ: Остерман так фантастически честолюбив, что ему не доставляли удовольствия никакие материальные доказательства его могущества. Ему достаточно было сознания, что все подчиняются его власти, что он все держит в своих руках. А мздоимство и взяточничество могли, напротив, ослабить и погубить его, как в результате они погубили его «заклятого друга» Меншикова. Возможно, отказываться от взяток его заставляли осторожность и предусмотрительность. Каждый, как водится, может сам решить, какая из версий нравится ему больше.
Во-вторых, «орудием», если не «оружием» юного Остермана стало неплохое образование и, по всей видимости, уважение к знаниям, к учености. Его отец, пастор, происходил из семьи уже давшей родному городу несколько священников, адвокатов и правоведов и даже одного бургомистра. Может быть, пастор Йоганн Конрад Остерман и был беден, как уверяет первый биограф его сына, – русский историк, князь Петр Владимирович Долгоруков, – но все же не настолько, чтоб не оплатить сыну обучение сначала в городской гимназии, а затем и в Йенском университете. Созданное сравнительно недавно, в середине XVI века, как школа протестантских пасторов, это учебное заведение сохранило тем не менее все традиции средневековых университетов – четыре классических факультета: изящных искусств, теологии, права и медицины. Особенно представительный философский факультет, его профессора были известны во всей Германии. Но Генрих выбрал для себя иную специальность, правоведение, надеясь, по-видимому, стать еще одним из длинной череды уважаемых и респектабельных юристов по фамилии Остерман. Соблюдались в университете также негласные традиции, в частности традиция студенческих дуэлей и пьяных драк в кабаках. Во время одной из таких то ли честных поединков, то ли поножовщин, крепко выпивший Остерман умудрился тем не менее заколоть своего противника, оказавшегося дворянином из хорошей семьи, и теперь победителю пришлось бежать из родной Германии.
Долгоруков пишет, что Остерман с детства был таким, каким его знали позже в России: «С ранних лет нрав холодный и, по-видимому, бесстрастный, ум острый, дальновидный и тонкий». Такая рано развившаяся рассудительность плохо согласуется с дуэльной историей. Вероятно, Генрих вы работал с годами бесстрастный холодный ум, и возможно, дуэль послужила хорошим уроком: как можно из-за минутной запальчивости лишиться всего и похоронить свои планы.
К. И. Крюйс
Но как бы там ни было, а жизнь теперь нужно строить заново, и Остерман бежит от судебного преследования в Нидерланды, в город Амстердам. Там он познакомился с небезызвестным Корнелиусом Крюйсом и тот взял юношу на службу секретарем.
Личность Крюйса в своем роде замечательная. Сын портного, уроженец Норвегии, нанялся на голландский корабль в 14 лет, после смерти отца, в 25 лет стал капитаном торгового судна «Африка». Не брезговал он и каперством – захватом торговых кораблей неприятеля (в данном случае французских) по «лицензии» одной из воюющих сторон (в данном случае – Нидерландов). Позже сидел во французской тюрьме, служил в амстердамском адмиралтействе, едва не уволили за растраты, но тут как раз молодой русский царь нанял Крюйса для строительства своего военно-морского флота.
Это было в 1697 году, во времена Великого посольства. Крюйс съездил в Россию, работал на верфях в Воронеже и в Архангельске, и в 1702 году вернулся в Нидерланды, для вербовки морских офицеров и матросов. Тогда он и нанял Генриха Остермана. Почему вдруг морскому капитану понадобился секретарь? Дело в том, что Крюйс по приказу Петра привез с собой 150 юнцов, почти подростков, которых должен был распределить на голландские корабли в качестве юнг и матросов. Но Крюйс задержался в пути и приехал в Голландию уже поздно осенью, когда большинство кораблей укомплектованы и готовились выйти в море либо уже ушли. К тому же многие из русских были слишком юны и не говорили ни на голландском, ни на каком другом иностранном языке, и капитаны просто отказывались брать их в команду. Крюйсу пришлось проявлять чудеса изобретательности, пристраивая русских – кого на китобойные суда, кого в учение к кузнецам, портным, плотникам, слесарям и другим ремесленникам. Самых способных он отдал в немецкие школы, и вообще заботился о юнцах, как о родных детях. Вся эта работа требовала заполнения большого количества бумаг, кроме того Крюйс ни на минуту не забывал о вербовке солдат и офицеров, так что расторопный и грамотный секретарь был ему необходим как воздух. И по-видимому, Крюйс остался доволен работой Остермана, потому что в 1704 году, когда пришло время возвращаться в Россию, пригласил его с собой. Остерман оказался в хорошей компании. Вместе с ним и Крюйсом в Россию приехали будущий великий полярный исследователь Витус Беринг, будущий адмирал Питер Бредаль, а еще художники, скульпторы и архитекторы, которым предстояло возводить и украшать новую столицу. Всего 450 человек и еще 177 человек прибыли годом позже.
Возможно, Остерман начал учить русский язык еще в Германии, улаживая многочисленные проблемы подопечных Крюйса. Возможно, он принялся за его изучение только в России. Бесспорно одно: через несколько лет он знал этот язык в совершенстве, что позволяло ему завоевывать друзей и не давало его врагам сговариваться за его спиной. Кроме родного немецкого и обязательной для будущего правоведа латыни, он также знал французский и итальянский языки, и был ценным приобретением, если не для русской армии, – а Остерман, кажется, никогда не желал сделать военную карьеру, то для русского двора.
2
Генрих был не первым Остерманом, отправившимся в Россию: несколькими годами раньше туда уехал его родной брат и теперь он служил учителем у дочерей Прасковьи Федоровны, вдовы старшего единокровного брата Петра, царя Иоанна. Возможно этим постом он также обязан Крюйсу и возможно именно он познакомил младшего брата с адмиралом.
По легенде именно Прасковья Федоровна стала называть Генриха Андреем Ивановичем. Но историки утверждают, что он принял это имя только перед женитьбой, т. е. в 1720 году. Как бы там ни было, но Остерман-младший вместе с Крюйсом вернулся в Россию, где вскоре на грамотного, расторопного и сметливого юношу обратил внимание Петр.
Теперь Остерман больше не работает на Крюйса. С 1708 года он служит в Посольском приказе «толмачем», получая 200 рублей в месяц – сумму вполне достаточную для безбедной жизни в Москве.
Через два года он отправляется в Польшу, Пруссию и Данию, чтобы известить их правителей о том, что русская армия взяла Ригу и побудить их принимать более активное участие в Северной войне.
В 1718 году вместе с русскими дипломатами и Борисом Петровичем Шереметевым и Петром Петровичем Шафировым, (главой посольской канцелярии и непосредственным начальником) он участвовал в подписании Прутского мира, спасшего русскую армию от полного уничтожения, но отнявшего у России только что захваченные порты на Азовском море. Сам Шафиров вместе с молодым графом Михаилом Шереметевым, старшим сыном Бориса Петровича, остался у турок в заложниках. Михаилу не суждено вернуться в Москву. Он проведет в заточении три года, сойдет с ума и умрет в Киеве, по дороге на родину.
Остерман же в феврале 1713 года отправился в Берлин к только что вступившему на престол прусскому королю Фридриху Вильгельму I. Он вез ему в подарок нескольких «великанов» – рослых русских солдат для отборной гвардии короля. Задача его была то же, что и в прошлый приезд: «перебить» предложения шведов и удержать Пруссию в союзе с Россией. Те же цели преследовал и сам Петр, встретившийся в том же феврале 1713 года с Фридрихом Вильгельмом в Ганновере. Тогда он писал Меншикову: «Здесь нового короля нашел я зело приятна к себе, но ни в какое действо оного склонить не мог, как я мог разуметь, для двух причин: первое, что денег нет, другое, что много псов духа шведского, а король сам политических дел не искусен, а тогда дает в совет министрам, то всякими видами помогают шведам, к тому же не осмотрелся. То видев, я, утвердя дружбу, оставил». И в самом деле, Фридрих Вильгельм одновременно вел переговоры со Швецией, не забывая об интересах Пруссии. В этой сложной обстановке начинающему дипломату Остерману также удалось «утвердить дружбу» и уже в феврале следующего, 1714 года в Россию прибыл прусский посланник В.А. Шлиппенбах и подтвердил, что Пруссия признает права России на Карелию и Ингерманландию, а 1 (12) июня 1714 года между Пруссией и Россией был заключен оборонительный союз.
Ознакомившись с результатами переговоров Остермана в Берлине, Петр приказывает руководителю российской дипломатической службы графу Головкину заключить с Остерманом долгосрочный договор. Документ гласил:
«Понеже секретарь Остерман обязался до окончания Шведской войны в его Царского величества службе пробыть, того ради я ему сим именем Его Царского Величества обещаю: