Цель и целесообразность принятия подобного указа очевидна – управленец должен быть грамотным и образованным, иначе он не сможет достояно исполнять свои обязанности. Но складывалась довольно щекотливая ситуация: мы уже знаем, что среди принимающих экзамен университетских профессоров незначительная часть дворян и много разночинцев. Теперь именно они определяли, может ли дворянин подняться выше по служебной лестнице.
О Сперанском было пущено немало сплетен: его называли масоном, иллюминатом[31], говорили, что Наполеон обещал ему польскую корону за ослабление России (Сперанский сказал на это, «что за корону все же не так обидно продать отечество, как за деньги»). По поводу этих обвинений Сперанский писал Александру в феврале 1811 года, т. е. за год до своего падения: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства и сделался, наконец, записным иллюминатом. Толпа подьячих преследовала меня за указ 6 августа эпиграммами и карикатурами. Другая такая же толпа вельмож со всею их свитою, с женами и детьми, меня, заключенного в моем кабинете, одного, без всяких связей, меня ни по роду моему ни по имуществу не принадлежащего к их сословию, целыми родами преследует, как опасного уновителя. Я знаю, что большая их часть и сами не верят сим нелепостям, но скрывая собственные страсти под личиной общественной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именем вражды государственной; я знаю, что те самые люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всем с ними буду согласен, когда предполагали найти во мне простодушного клиента и когда пользы их страстей требовали противуположить меня другому».
В самом деле эти нелепые светские сплетни не возымели бы никакого действия, если бы Александр был уверен во взятом им курсе. Но в ситуации близкой войны с Наполеоном (никто не сомневался, что мирная передышка продлится недолго) глобальные реформы, даже «щадящие», которые предлагал Сперанский во «Введение к уложению государственных законов», были все еще слишком опасны.
17 марта 1812 года император вызвал Сперанского в Зимний дворец и объявил о его отстрании от должности. По-видимому, для Михаила Михайловича это известие оказалось большой неожиданностью. Историк, специалист по эпохе Александра I Андрей Зорин рассказывает: «По сути дела, Александру пришлось сдать Сперанского. Он уволил его без объяснения, сказав лишь: „По известной тебе причине“. Опубликованы многословные письма Сперанского Александру, в которых он пытается понять, в чем же причина немилости государя, и заодно оправдаться… Про последний разговор Александра со Сперанским ходило много легенд. Якобы император сказал ему, что он должен удалить Сперанского, потому что иначе ему не дадут денег: что это могло значить в условиях абсолютной монархии – понять трудно. Говорили, что, объявив Сперанскому об отставке, Александр обнял его и заплакал: он вообще был легок на слезу. Одним он потом рассказывал, что у него отняли Сперанского и ему пришлось принести жертву. Другим – что разоблачил измену и даже намеревался расстрелять предателя. Третьим объяснял, что не верит доносам и, если бы его не вынуждал недостаток времени перед войной, он бы потратил год на подробное изучение обвинений. Скорее всего, Александр не подозревал Сперанского в предательстве, иначе он вряд ли бы затем вернул его к государственной службе и сделал бы пензенским губернатором и губернатором Сибири. Отставка Сперанского была политическим жестом, демонстративным принесением жертвы общественному мнению, и он сильно укрепил популярность Александра перед войной».
Михаила Михайловича официально обвинили в тайных сношениях с французским послом (Сперанский действительно переписывался с ним, но вполне легально по поручению Александра). Дома его уже ждал министр полиции Балашов с предписанием покинуть столицу. Свет ликовал. Варвара Ивановна Бакунина, жена Михаила Михайловича Бакунина, санкт-петербургского гражданского губернатора, в те дни записывает в дневнике: «Велик день для отечества и нас всех – 17-й день марта! Бог ознаменовал милость свою на нас, паки к нам обратился и враги наши пали. Открыто преступление в России необычайное: измена и предательство. Неизвестны еще всем ни как открылось злоумышление, ни какия точно были намерения и каким образом должны были приведены быть в действие. Должно просто полагать, что Сперанский намерен был предать отечество и Государя врагу нашему. Уверяют, что в то же время хотел возжечь бунт вдруг во всех пределах России и, дав вольность крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян. Изверг, не по доблести возвышенный, хотел доверенность Государя обратить ему на погибель. Магницкий, наперсник его и сотрудник, в тот же день сослан… 17-го ввечеру Сперанский был призван к Государю, который, как уверяют, долго его увещевал, надеясь и ожидая признания, но тщетно: ожесточенный изменник твердо уверял о своей невинности, наконец, уличенный доказательствами, кои были в руках Государя, бросился к ногам его и рыдал горько, от страху ли то было или досады, что открылось, или от раскаяния – Богу одному известно. После сего разговора был он отправлен с полицейским чиновником, как говорят, в Нижний, Магницкий – в Вологду».
Михаил Леонтьевич Магницкий, один из друзей, единомышленников и ближайших сподвижников Сперанского, работавший под его началом в «экспедиции государственного благоустройства», а затем департамента законов, теперь разделил с ним опалу.
Александру тяжело далось этой решение. Его близкий друг князь Александр Николаевич Голицын вспоминает, что застал императора очень мрачным и спросил: «…не болен ли он. – Александр ответил: „Если бы у тебя отсекли руки, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моей правой рукой“».
Веком позже Лев Толстой сделает Сперанского одним из героев романа «Война и мир». Михаил Михайлович будет начальником князя Андрея, тот познакомится с ним в 1809 году и будет работать под руководством Сперанского в комиссии по составлению воинского устава. Князь сначала восхищается Сперанским, потом приходит к выводу, что вся их совместная деятельность не имеет смысла. «Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза, и ему стало смешно, как он мог ждать чего-нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского». На следующий день он едет с визитом к Ростовым, вновь встречается с Наташей и вскоре делает ей предложение, выбрав «живую жизнь», а не бюрократические игры и пустые мечты о преобразовании России.
По воле Толстого, вернувшийся из-за границы князь Андрей получает известие об отставке Сперанского и об измене Наташи почти одновременно. Пьер Безухов приезжает проведать друга и застает его оживленно беседующим с отцом и еще одним гостем – князем Мещерским: «Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что-нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то все хорошее сделано им – им одним». И потом добавляет: «Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость». И Пьер «узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли».
Возможно, князь Андрей защищает Сперанского из присущего ему правдолюбия и чувства справедливости, возможно, чтобы избежать мысли об измене Наташи. А может быть на миг он почувствовал сходство своей ситуации с ситуацией Сперанского, оба были «отправлены в отставку», без вины, получили весьма ощутимый пинок от той самой «живой жизни», и она обернулась к ним не самой привлекательной стороной.
6
Сперанский отправился в ссылку в Нижний Новгород, а затем в Пермь, затем в свое имение Великополье. Армия Наполеона сожгла Москву, потом откатилась назад, к реке Березине, умер Кутузов, начался заграничный поход русской армии, Александр с триумфом вошел в Париж – Сперанский оставался осужденным и сосланным.
В 1816 году в Великополье приезжает фельдъегерь. Аракчеев, новый ближайший друг и правая рука императора, сообщает Сперанскому, что по его поводу издан новый указ. В этом документе Александр пишет: «Перед началом войны в 1812 году, при самом направлении моем к армии, доведены были до сведения моего обстоятельства, важность коих принудила меня удалить от службы тайного советника Сперанского и действительного статского советника Магницкого, к чему во всякое другое время не приступил бы я без точного исследования, которое в тогдашних обстоятельствах делалось невозможным. По возвращении моем приступил я к внимательному и строгому рассмотрению поступков их, и не нашел убедительных причин к подозрениям. Потому, желая преподать им способ усердною службою очистить себя в полной мере, всемилостивейше повелеваю: тайному советнику Сперанскому быть Пензенским гражданским губернатором, а действительному статскому советнику Магницкому – воронежским вице-губернатором».
На новом месте Сперанского поддержали старые друзья – семья Столыпиных, «богатые и значущие помещики Пензенской губернии», как пишет Корф. Решительные действия нового губернатора при подавлении крестьянского бунта в селе Кутли также прибавили к его репутации несколько очков: «убедились, что он не поддерживает затейливых притязаний крестьян, не потакает им, и с тех пор губерния стала иначе смотреть на нового своего начальника», – объясняет тот же Корф, и тут же в примечаниях рассказывает, как Сперанский осудил и сослал в Сибирь помещика, который засек своего крепостного до смерти. Образ «строгого, но справедливого» начальника, нелицеприятного блюстителя закона помог Сперанскому заслужить уважение пензенских обывателей. Сперанский был человеком замкнутым (что не удивительно, если вспомнить его биографию), в быту непритязательным, он спал в своем кабинете на диване (эта привычка появилась у него еще в Петербурге), целые дни проводил за работой. Он вставал в 6, а иногда в 5 часов утра, и мог работать по 18 часов в сутки. Разумеется масштаб новой деятельности был не соизмерим с тем, к которому привык Сперанский. Да и сотрудники были уже не те, что прежде. Корф пишет: «Тот секретарь губернского правления, которого Сперанский застал при своем определении, страдал запоями, а секретарь приказа общественного призрения, исполнявший должность губернаторского, был страстный картежник и не умел составить ни одной бумаги, хотя бы несколько выходившей из общей колеи. Заменить их было некем и оттого губернатор все, сколь-нибудь важное, должен был писать сам».