Но все же Михаил Михайлович, вероятно, быстро понял, что такая «микрополитика» и «микроэкономика» имеет свои преимущества: за всем можно было проследить лично. Сперанский взял за правило принимать и рассматривать все поступавшие к нему жалобы как письменные, так и устные, старался выносить решения без проволочек и контролировать их исполнение. Он приближал к себе способных молодых чиновников и сам обучал их, готовя себе верных помощников. А еще, легенда гласит, что он поделился с жителями Пензы рецептом чудесного эликсира от зубной боли, который потом долго продавался в пензенских аптеках под названием «капли Сперанского».
Однако объем работы, который он видел перед собой, порой приводил его в уныние. После своей поездки по губернии Сперанский писал: «Сколько зла, и сколь мало способов к его исправлению! Усталость и огорчение были одним последствием моего путешествия». И в то же время он рассказывал дочери, что «люди здесь предобрые, климат прекрасный, земля благословенная»…
Итак, Сперанский, хоть и медленно, но все же начал подниматься на колесе Фортуны. Житейский опыт советует в таких случаях сидеть тихо и не привлекать к себе лишнего внимания: все и так совершится само собой. Но, кажется, Сперанский уже не может ждать. Он посылает письмо за письмом в Петербург, к Аракчееву, к графу Несельроде, к графу Кочубею. Последнему он пишет без околичностей: «В письмах к Его Величеству и особенно к графу Аракчееву (из Великополья) я просил суда, и решения. Все опасности сего поступка я принимал на свой страх, а неприятелям своим предоставлял все способы поправить ошибку самым благовидным образом. На случай одной крайности присовокуплял я и другое средство – службу. Из двух однако ж, именно выбрали худшее и меня ни оправданного, но осужденного послали оправдываться, и вместе управлять правыми. Один Бог сохранил меня от печальных предзнаменований, с коими появился я в губернии. По счастью – и единственно по счастью – добрый смысл дворянства и особенно старинная связь моя со Столыпиными мало-помалу рассеяли все предубеждения…. Обращаясь лично к себе, я прошу и желаю одной милости, а именно, чтобы сделали меня сенатором, а потом дали в общем и обычном порядке чистою отставку. После чего я побывал бы на месяц или на два в Петербурге, единственно для того, чтобы заявить, что я боле не ссыльный и что изгнание мое кончилось. В постепенном приближении к сей единственной неподвижной цели, которую одну я буду преследовать не только постоянно, но даже с несвойственным мне упрямством, я буду всегда полагать свою надежду на сильное Ваше содействие, по мере случаев и возможности, кои представиться к тому могут».
Кочубей ответил ему длинным письмом, по словам Корфа «целою книгою», в котором подробно рассказывал о своем заграничном путешествии и между прочим заметил: «Вы пишете о намерении Вашем искать увольнения, но если бы предложено было вам здесь место, неужели не согласились бы вы, вместо сената, посредством такого перехода восстановить себя в том положении, коего вы после ссылки вашей желаете?» Он советует Сперанскому составить записку «о недостатках в губернии», и приехать с нею в Петербург «на самое короткое время… чтобы вполне оправдаться».
И.Б. Пестель
Видимо, Сперанский втайне надеялся именно на такой ответ (вернее: именно на такой вопрос). Он приступил к составлению доклада об улучшении дел в губернии, но закончить его не успел. Хотел он просить и об отпуске в Петербург, но Аракчеев отсоветовал обращаться с этой просьбой к государю.
И вот в марте 1819 году от Александра поступило новое распоряжение: «Нашел я полезнейшим, облеча вас в звании генерал-губернатора, препоручив вам сделать осмотр сибирских губерний и существующего до сего времени управления в оных, в виде начальника и со всеми правами и властью, присваиваемыми званию генерал-губернатора. Исправя сею властию все то, что будет в возможности, облеча лица, предающиеся злоупотреблениями, предав кого нужно законному суждению, важнейшее занятие ваше должно быть: сообразить на месте полезнейшее устройство сего отдаленного края».
Предшественником Сперанского на этом посту был Иван Борисович Пестель, отец будущего декабриста, имел «губернаторский стаж» 12 лет. Жил в Петербурге, Сибирью правил «дистанционно» с помощью верного ему иркутского губернатора Н.И. Трескина. Сперанский, познакомившись с ним лично, описывал его так: «…наглый, смелый, неглупый», но «худо воспитан» и «хитер и лукав, как демон». Известный публицист Николай Греч писал о Трескине: «Сибирь стонала под жесточайшим игом. Пестель окружил себя злодеями и мошенниками: первым из них был Николай Иванович Трескин, гражданский губернатор иркутский. До сих пор живо в Сибири воспоминание о тех временах». Тем не менее Пестеля только уволили от должности и он продолжал жить в Петербурге, пытаясь выпутаться из финансовых затруднений. Трескин по материалам расследования, начатого Сперанским, также уволен со службы и предан суду Сената, лишен чинов и права въезда в столицы.
Н. И. Трескин
«Чем дальше опускаюсь я на дно Сибири, тем более нахожу зла, и зла почти нестерпимого», – писал Сперанский. Он объехал все губернские города, а кроме того посетил Омск, Верхнеудинск, Кяхту, Семипалатинск. Из Нерчинского завода он написал дочери: «Вчерашний день я провел в аду. Я видел своими глазами последнюю линию человеческого бедствия и терпения…».
На этом посту Михаил Михайлович смог провести реформы, разрешил обращаться к нему напрямую в жалобами на самоуправство местных властей, сместил с должностей двух губернаторов – томского и иркутского и отправил под суд 680 чиновников. Им составлены «Учреждения для управления Сибирских губерний» и «Устав об управлении инородцев», снял все ограничения внутренней торговли, обеспечил Сибирь хлебом, подготовил административную реформу, в результате которой Сибирь была разделена на два генерал-губернаторства – Западное и Восточное, которыми управляли Главные управления из шести чиновников: трое по назначению самого главного начальника края, а трое представляли интересы министерства внутренних дел, финансов и юстиции. Кроме того, в каждом из генерал-губернаторств и во всех их округах и уездах были созданы коллегиальные органы местной законодательной власти. Эти коллегиальные советы стали гарантами законности принимаемых решений. Михаил Михайлович также заново открыл несколько ранее закрытых уездных школ и училищ.
Сперанский пробыл на посту Сибирского губернатора очень не долго, всего два года и не увидел результата многих своих начинаний. 21 июня 1821 года по указу императора создан I Сибирский комитет. Заручившись поддержкой Голицына, Кочубея и Аракчеева, Сперанский предложил комитету свои реформаторские проекты и получил одобрение. 22 июля 1822 года Александр подписал 10 законов особого «Сибирского учреждения»: «Учреждение для управления сибирских губерний и областей», «Устав об управлении инородцев», «Устав об управлении киргиз-кайсаков», «Устав о ссыльных», «Устав об этапах», «Устав о сухопутных сообщениях», «Устав о городовых казаках», «Положение о земских повинностях», «Положение о хлебных запасах», «Положение о долговых обязательствах между крестьянами и между инородцами».
В 1821 году Михаил Михайлович по приказу Александра вернулся в Петербург и назначен управляющим Комиссией составления законов, членом Государственного совета по департаменту законов.
7
Но работать под началом Александра, как в старые добрые времена, Сперанскому пришлось совсем не долго.
В тревожные дни декабря 1825 года, когда тело умершего императора везли из Таганрога, а в Петербурге не могли решить вопрос кто же взойдет на трон, именно Сперанский вместе с Карамзиным подготовил для Государственного совета Манифест великого князя Николая Павловича о наследовании им короны посла смерти Александра.
Декабристы рассчитывали на поддержку Сперанского, хотели видеть его в правительстве новой, республиканской России. Вместо этого он стал одним из их судей.
Но прежде Михаил Михайлович сам попал под подозрение. Что было вполне логично: многие из заговорщиков высказывали те же идеи, что и Сперанский в молодости. Правда, тогда эти идеи разделял и Александр. Теперь же Кондратий Федорович Рылеев заявил на допросе, что «Сперанский наш». Но Каховский, подтвердив, что пару раз уже слышал эти слова от Рылеева, добавил: «Рылеев очень часто себе противоречил, и потому я не дал много веры словам его». А сам Рылеев давая письменные показания, вдруг признался: «О Сперанском я никогда ничего не говорил подобного, что показал Каховский, но признаюсь, я думал, что Сперанский не откажется занять место во Временном правительстве. Это я основывал на любви его к отечеству». То же утверждал Бестужев и некоторые другие декабристы: они хотели после победы пригласить Сперанского в правительство (что было бы, согласимся, весьма логично), но никаких переговоров с ним по этому поводу еще не вели. Допросили также слуг Сперанского, но так и не смогли установить, что он вступил в сговор с декабристами. В конце концов непричастность Сперанского к заговору признали официально.
1 июня 1826 года Николай I подписал Манифест и указ Сенату об учреждении Верховного уголовного суда и одобрил подготовленный Сперанским общий порядок («обряд») судопроизводства и подчеркивал необходимость соблюдения в суде «справедливости нелицеприятной, ничем не колеблемой, в законе и силе доказательств утвержденной».
В состав суда вошли 72 представителя высших военных и государственных чиновников. Председателем суда был назначен председатель Государственного совета и Комитета министров князь Лопухин. Не мало времени занял вопрос о том, как рассадить судей за столом, чтобы никто из них не посчитал себя обиженным. «Чтобы не тронуть фамильную спесь, – писал Сперанский, – не лучше ли разместить Головкина и Строгонова генералами по старшинству их, а Кушникова поставить уже последним».
При принятии решения о наказании только Николай Семенович Мордвинов высказался против смертной казни. Остальные судьи, в том числе и Сперанский, приговорили к смерти не только 5 стоявших «вне разряда» декабристов, но и всех осужденных по первому разряду – 31 человек. От казни их спасло только помилование императора.