Но у нового императора нет времени для скорби, ему нужно принимать решения. Он приказывает армии контролировать вместе с полицией порядок в столице, перевозит семью в Гатчинский дворец, поручает Отдельному корпусу жандармов провести расследование и в кратчайшие сроки предать суду убийц Александра II. Суд начинается 26 марта, менее чем через месяц после взрывов на Екатерининском канале.
Но еще до этого Александру III пришлось решать важнейший вопрос, который не решил его отец – вопрос о введении в стране конституции, проект которой разработал по поручению Александра II министр внутренних дел граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов. Она предусматривала разовый созыв представительного органа с законосовещательными правами, по сути – еще одной «Уложенной комиссии». Право законодательной инициативы, как и в проекте Сперанского, сохранялось за монархом. 1 марта перед тем, как ехать в Михайловский манеж, император сообщил Лорис-Меликову, что через четыре дня проект будет вынесен на обсуждение Совета министров.
М. Т. Лорис-Меликов
Елизавета Алексеевна Нарышкина гофмейстерина двора, вспоминает:
«Атмосфера для всех была тяжелая, все говорили о страхах и опасностях. По настоянию Баранова царская чета лишала себя иногда присутствия на панихидах в Петропавловский крепости, собиравших весь двор, все общество и всех иностранных дипломатов и иностранных принцев, командируемых своими державами. Это производило удручающее впечатление. Разговоры не умолкали со всей страстностью напряженного состояниея ума. Спрашивалось, какое направление принять правительству нового царствования? Не остановится ли вовсе течение, избранное покойным государем или наступит реакция? На первом Совете министров 8 марта Лорис-Меликов представил свой проект с одобрительной подписью государя Александра II. Это знаменательное заседание хорошо известно; некоторые периодические издания, пользуясь официальными документами, воспроизвели его дословно и с большей точностью, чем я могла бы сделать. Министр военный Дмитрий Александрович Милютин и финансов Александр Агеевич Абаза защищали программу Лориса, Победоносцев говорил последний. В пламенной речи, весь бледный и потрясенный негодованием и скорбью, он начал с того, что программа эта есть начало конституции и что осуществление ее будет распадом России, что придется тогда сказать: „Finis Russie!“, – и окончил свою речь красноречивым указанием на Петропавловскую крепость, видимую из окон, со словами, что теперь, когда в этом храме лежит еще не погребенное тело царя-мученика, убитого революционной партией, не время усилить ее течение новыми законами, в ее духе. Эта речь произвела громадное впечатление. Государь остался в раздумии и отложил всякое решение. Идея Победоносцева совпала с его личным чувством».
В самом деле раздумье государя было непродолжительным. Александр немедленно отправляет Лорис-Меликова в отставку и пишет на его докладе: «Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к Конституции не был сделан, и весь этот фантастический проект был отвергнут в Совете министров весьма незначительным меньшинством».
Но через год, в мае 1882 года, новый министр внутренних дел Н.П. Игнатьев вернулся к идее создания представительного органа, на этот раз в виде реанимированного земского собора. В составлении этого проекта принимал участие уже знакомый нам Иван Сергеевич Аксаков. Победоносцев снова возражал, и проект снова не приняли, а его авторы потеряли свои должности. Через два года Победоносцев писал императору о самой идее конституционного правления: «Ныне оно уже дискредитировано всюду, но всюду ложь эта въелась, и народы, уже не в силах от нее освободиться, идет навстречу судьбе своей… Как же безумны, как же ослеплены были те, quasi-государственные русские люди, которые задумали обновить будто бы Россию, и вывести правительство из смуты и крамолы, посредством учреждения какой-то палаты представителей! Как лекарство от болезни, состоящей в расслаблении власти. Как были легкомысленны те, которые были готовы уступить им и принять сочиненный рецепт. Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия графа Игнатьева была еще нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы земского собора. Что сталось бы, какая вышла бы смута, когда бы собрались в Москве, для обсуждения неведомо чего, расписанные им представители народов и инородцев империи, объединяющей вселенную, наполненной пустынями империи, в коей иной приход Якутской области (1.100 верст длиной), или уезд сибирской может вместить пространство целой Франции. Кому была бы от этого радость и победа, так это полякам, которые, несомненно стоят, скрытые, в центре всякого так называемого конституционного движения в России.
Тут было бы для них полное поле деятельности, вольная игра – и гибель России… Это – самая страшная опасность, которую я предвижу для моего отечества и для вашего величества лично. Доколе жив, не оставлю сей веры, не перестану твердить то же самое и предупреждать об опасности. Болит мой душа, когда вижу и слышу, что люди, власть имущие, но, видно, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся еще о конституции. Пусть они иногда еще подозрительно на меня озираются, как на заведомого противника этой роковой фантазии. Я жив еще и не затворяю уст своих, но когда придется мне умирать, я умру с утешением, если умру с убеждением, что ваше величество стоите твердо на страже истины и не опустите того знамени единой власти, в котором единственный залог правды для России. Вот где правда, а тем – ложь, роковая ложь для судеб России».
Очень скоро имя Победоносцева стало символом реакционного правления Александра III. Наверно, многие из вас помнят строки Александра Блока:
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи
А только – тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна;
Апологеты Победоносцева полагают, что возможно в этих строках скрыта похвала обер-прокурору Синода, так как сова является символом мудрости. Но окончание этой строфы не оставляет сомнений в том, каково было отношение Блока к Победоносцеву:
Под умный говор сказки чудной
Уснуть красавице не трудно, –
И затуманилась она,
Заспав надежды, думы, страсти…
Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил,
Которые рукой железной
Зажаты в узел бесполезный…
Колдун одной рукой кадил,
И струйкой синей и кудрявой
Курился росный ладан… Но –
Он клал другой рукой костлявой
Живые души под сукно.
К слову, не у одного Блока Победоносцев ассоциировался с совой. На зарисовке Репина к картине «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения», рядом с наброском Константина Петровича в круглых роговых очках написано: «Так совсем Сова, удлинить очки». Блок задумал свою поэму только в 1910 году, так что о ее влиянии на восприятие Репина говорить не приходится. Видимо, Репин действительно изменил форму очков, как и собирался, но Победоносцев на картине подслеповато щурится, и все равно напоминает сову. Кем же был этот «колдун», обнявший своими «совиными крылами» всю Россию?
2
О человеке могут многое рассказать воспоминания людей, знавших его в детстве, знавших его родителей, бывавших у них дома «запросто», видевших в каких условиях он рос, каким было его детское прозвище, его характер, какие забавные истории с ним происходили. Ничего этого о Победоносцеве мы не знаем. Все, чем мы располагаем из рассказов о его детских годах – строки из его собственного письма Николаю II, в которых он повествует о своей биографии весьма формально, и, я бы сказала, «житийно». Это, конечно, не детство будущего святого, наполненное чудесами и предзнаменованиями, но детство будущего патриота и идеального государственного чиновника, с юных лет получившего надлежащее воспитание и твердые моральные устои. Вот что пишет Победоносцев: «Родился я в Москве в семье профессора Моск. университета. У отца моего было 11 человек детей, кои все устроены трудами отца. Воспитан в семье благочестивой, преданной царю и отечеству, трудолюбивой. Меня, последнего сына, отец свез в Петербург и успел определить в 1841 году в училище правоведения. Я кончил курс в 1846 году и поселился в родном доме в Москве, на службе в Сенате. По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работой, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения». Собственно вот и все сведения о детстве и юности Константина Петровича. Наверное, такую автобиографию мог бы написать Молчалин, с его «умеренностью и аккуратностью», доведись ему сделать блистательную карьеру и переписываться с Государем Императором.
В 1859 году Победоносцев защитил магистерскую диссертацию «К реформе гражданского судопроизводства» и был избран профессором юридического факультета Московского университета по кафедре гражданского права. В том же году он публикует памфлет «Граф В.П. Панин. Министр юстиции», который выходит в Лондоне VII книжкой «Голосов из России» в… типографии А.И. Герцена. В этом произведении он призывает правительство вернуться к истинному пониманию своей задачи – как служении России и ее народу. «Идея о патриотизме, которую покойный государь открыто стремился превратить в понятие о службе правительству, как будто вовсе исчезла из сознания наших правителей от мала до велика; служба государственная почти повсеместно – сделалась службою – лицу Начальника, или службою маммону». И высказывает идею, которая позже станет одной из его «любимых», о самодержавии, как самом естественном пути, если не для всего мира, то точно – для России. Самодержавие – это утраченный идеал, к которому необходимо вернуться. «Императорская власть, при нынешнем развитии Министерской, сделалась мифом, не имеющим существенного значения. Государь вверяет власть свою Министрам, все, что знает, знает от них и покрывает все их действия своим именем! Не так бывало прежде, при Петре, при Екатерине, – но преемники их к несчастию пожертвовали отвлеченной пустой идее власти всем существом ее…»