Во время Русско-турецкой войны на собственные средства она организовала санитарный отряд и собирала во дворце женщин, желавших бесплатно работать, готовя перевязочный материал для раненых. Здесь трудились бок о бок и дамы из высшего света, и девушки из магазинов и швейных мастерских.
Впрочем, в свете многие ее считали тщеславной и неискренней. Небезызвестный граф Сергей Дмитриевич Шереметев пишет о Николае Николаевиче: «Он был достоин лучшей участи, он был достоин большего к нему внимания, большей заботливости, большей сердечной теплоты, но всего этого не могла дать ему Александра Петровна. С ним она была резка и насмешлива. Отталкивала его резко, холодно непозволительно. Она жаждала деятельности, искала популярности, изображала из себя русскую царевну, не понимая духа Православия, любила суету благотворительности как спорт, а не влечение сердца. Горделивая, сухая, властная, но и необыкновенно остроумная и саркастическая, она охотно прикидывалась смиренной и простой. Ей, по ее честолюбию, нужен был муж большого ума и силы воли».
Деспотичная балерина и кроткая монахиня
Справедлив этот отзыв или нет, но несомненно одно: Александра Петровна действительно умела быть решительной и способна на большое самообладание. И она в полной мере проявила эти качества, когда ее жизнь буквально разлетелась на части: великая княгиня тяжело заболела и узнала, что у ее мужа есть любовница.
После войны Николай Николаевич вернулся к своим государственным обязанностям. Но все больше времени он проводил у балерины Екатерины Гавриловны Числовой. Эта очень симпатичная женщина, похожая на ребенка, с милым открытым лицом, доверчивым и наивным взглядом, «соболиными» бровями и улыбкой девочки-отличницы, была на свой лад сильной и волевой. Она родила великому князю четырех детей – Ольгу, Владимира, Екатерину и Николая, получивших фамилию Николаевых, и сделала из него настоящего подкаблучника. Петербуржцы передавали друг другу по секрету, что Екатерина Гавриловна весьма своенравна, и если что не по ней, то она колотит своего любовника снятой с ноги туфелькой.
Еще в 1875 г. Милютин записывает в дневнике: «В Петербурге главный предмет разговоров со вчерашнего дня – высылка Числовой – любовницы великого князя Николая Николаевича. Сам он вызван был внезапно в Ливадию, откуда ему было велено ехать на Кавказ и там провести некоторое время, пока возлюбленная его будет удалена из Петербурга. Арбитральное это распоряжение признано было необходимым для прекращения открытого скандала и для предохранения великого князя от разорения».
Екатерина Числова
Но удалить госпожу Числову из Петербурга оказалось не так-то просто. Двумя годами позже Половцов писал в дневнике о сложной ситуации, в которой неожиданно оказался главноуправляющий Царским Селом Константин Григорьевич Ребиндер: «Ребиндер, полагаясь на общие отзывы, думал спокойно жить на новом своем месте, но вместо того с первых же пор подвергся докучливым посягательствам.
Главная приманка для надоеданий – цветы и фрукты из императорской теплицы. Не только все обшитое какими-то придворными галунами стало заявлять требования, но переехавшая на дачу отставная танцовщица Числова, любовница великого князя Николая Николаевича, потребовала от Ребиндера не только фруктов, но сообщения ей всякого рода военных и придворных новостей, и это в форме письма к человеку, которого никогда не видела. Ребиндер отвечал на подобную дерзость молчанием, но вслед за этим получил письмо от великого князя Николая Николаевича, рекомендовавшее ему госпожу Числову, окрещенную Николаеву, с детьми ее, объясняя, что в этом семействе сосредотачивается все, что он любит, и прося пересылать ему, великому князю, письма Числовой и наоборот. Ребиндер отвечал на это письмо весьма достойно, говоря о преданности своей императорскому семейству и отклоняя от себя посредничество в любовной переписке».
Но на этом беды главноуправляющего не кончились. Рассказав о его единоборстве с Числовой, Половцов продолжает: «Вслед за Числовой напала на Ребиндера княжна Долгорукая…», которая потребовала высылать ей фрукты, предназначенные императору, тогда как Ребиндер был обязан посылать их туда, где сейчас находилась императрица. Княжна Долгорукая – любовница и будущая морганатическая жена императора Александра II. Если она могла настолько явно «заявлять о себе», то и Числова не видела смысла церемониться. А министрам было трудно просить Александра приструнить брата, потому что это могло бы выглядеть как намек на слишком вольное поведение самого императора. Между тем, какие-то действия были необходимы. Нам известно, что великие князья нередко заводили себе любовниц, и, как правило, это никого не смущало. Но на этот раз речь шла не только «о нравах», но и о деньгах. Числова буквально разоряла великого князя и его законную семью.
Только в сентябре 1888 г. он вынужден взять в долг 100 000 руб. «с начислением 6 % в год» и теперь каждый год должен был выплачивать по 12 000 руб. В случае же его смерти остаток долга кредиторы получили бы из имущества великого князя «немедленно и прежде всего». В 1889 г. Николай Николаевич «разделил оставшиеся бриллианты императрицы Александры Федоровны, подаренные его жене с тем, чтобы переходили из рода в род, между двумя сыновьями, и каждому досталось на 89 тыс.».
У самой же Александры Петровны, как замечали придворные, «вообще ничего нет. Государь ей дает из своей шкатулки 17 тыс. в месяц. Она всегда без денег и на днях еще получила от царя подарок в 75 тыс.».
Но все же либерализм Александра II не зашел так далеко, чтобы разрешить своим братьям разводиться с принцессами из венценосных семей и жениться на балеринах. А вот Николай Николаевич, кажется, совсем потерял голову и решил любой ценой расстаться с нелюбимой женой. При Дворе ходили слухи, что он (вероятно, по наущению Числовой) пытался обвинить жену… в любовной связи с ее духовником.
В 1879 г. великая княгиня уехала на лечение за границу и больше не возвращалась в Петербург. Здоровье ее и правда все еще оставляло желать лучшего, она почти не вставала с кресла и полгода жила на Средиземном море: сначала в Неаполе, потом на острове Корфу.
В 1881 г. она побывала на Афоне. Но не на самой горе, куда вход женщинам был запрещен. Корабль, на котором плыла Александра Петровна, остановился вблизи берега, великую княгиню посещали афонские старцы, приносили ей почитаемую в монастыре чудотворную икону Божией Матери «Млекопитательницы» и святые мощи – стопу святого апостола Андрея Первозванного.
Потом Александра Петровна вернулась в Россию и поселилась в Киеве. Она купила усадьбу на Вознесенской горе, основала Свято-Покровский женский монастырь и монастырскую больницу, включавшую в себя терапевтическое и хирургическое отделения, аптеку с бесплатной выдачей лекарств, приют для слепых и неизлечимых больных, лечебницу для приходящих, училище для девочек-сирот, приют для хронических больных женщин и первый рентгеновский кабинет в Киеве.
Откуда Александра Петровна брала деньги на такое масштабное строительство? Она продавала свои драгоценности и потом говорила гостям, показывая монастырские постройки: «Это здание – мои серьги, здесь – мое ожерелье, а сюда ушли все мои кольца». Также великая княгиня получала финансовую помощь от нового императора – Александра III, который очень тепло к ней относился.
Отец и сыновья
Меж тем в Петербурге подрастали два сына Николая Николаевича и Александры Петровны. Разумеется, разлад в родительской семье не мог не сказаться на них.
Еще в 1888 г. старший брат, Николай Николаевич Младший, послужил причиной очередного скандала в императорском семействе. Он влюбился в замужнюю женщину и мать двоих детей и более того – попросил у Александра III разрешения на брак!
Государственный секретарь Половцов пишет по этому поводу: «Приходит ген. Галл, бывший адъютант вел. кн. Николая Николаевича старшего, впоследствии опекун его старшего сына, доселе заведующий имущественными делами этого князя. Галл очень встревожен слухом, будто бы государь разрешил Николаю Николаевичу младшему жениться на некой Бурениной, дочери гостинодворского лавочника, состоящей поныне в замужестве за каким-то другим лавочником, имеющей от него двух дочерей, но никогда не имевшей детей от вел. князя.
Тотчас по уходе Галла фельдъегерь приносит мне возвращенный из Гатчины рескрипт мой с такою надписью государя: „Меня это не удовлетворяет, много лишнего. Вообще я нахожу, что рано ему давать св. Андрея и лучше подождать“. Одновременно фельдъегерь передает мне приказание вел. князя немедленно приехать к нему, прибавляя, как это бывает в экстренных случаях, чтобы я не надевал вицмундира, а ехал в том платье, в каком меня застанет приглашение. Отправляюсь к вел. князю и застаю его чрезвычайно встревоженным. Сетует на государя за то, что он не сдержал слова и поставил его в ложное положение, но еще более его возмущает распространившийся в городе слух, будто государь разрешил вел. кн. Николаю Николаевичу младшему жениться на его любовнице, какой-то Бурениной. Женщина эта дочь какого-то гостинодворского лавочника, состоящая до сих пор замужем за каким-то царскосельским купцом, от которого имеет двух взрослых дочерей, достигла уже сорокалетнего возраста. „Я не знаю, – говорит вел. князь, – почему же тогда не разрешить моим братьям Константину и Николаю точно так же жениться на своих любовницах. Я вижу, что у царствующего императора есть желание по возможности всех членов своего семейства, кроме братьев и сыновей своих, отодвинуть в толпу; что я стану делать с шестью своими сыновьями – всякая кокотка, имея пред глазами примеры, будет иметь основательную надежду выйти за одного из них замуж“».
В Петербурге рассказывали, что раздосадованный император воскликнул: «Я в родстве с многими дворами Европы, но не с Гостиным двором!».
А через несколько дней Половцов описывает окончание этой истории: «Оказывается, что дело было так: на основании заявления вел. князя о том, что его отец разрешил ему эту женитьбу, государь дал с своей стороны позволение; между тем раздосадованный Николай Николаевич старший сказался больным. Посетивший его Михаил Николаевич узнал от брата, что тот никогда своего согласия не давал, и сообщил это Воронцову. В субботу 2 января у вел. кн. Алексея Александровича был обед для всех своих братьев. С обеда государь поехал в Аничков дворец, а императрица в Михайловский театр, откуда вернулась домой в сопровождении вел. кн. Сергея Александровича. Дорогою вел. кн. Сергей Александрович рассказал императрице всю историю женитьбы Николая Николаевича. Императрица была тем более возбуждена этим повествованием, что ей никто еще ни слова об этом не говорил. Вернувшись в Аничков дворец, она имела горячее объяснение с мужем, в коем, между прочим, высказала, что подобное дело затрагивает и ее, так как у нее тоже есть сыновья. Под впечатлением этого объяснения государь немедленно написал письмо своему дяде, в коем три раза говорил, что просит у него извинения. Николай Николаевич был очень обрадован таким письмом; на другое утро в воскресенье в десять часов надел мундир (sic) и поехал в Аничков, но государь одевался в это время и приказал ему явиться в 1 час. Тут последовало дружеское объяснение, вполне удовлетворившее Николая Николаевича».