В этот момент мы увидели, что сани тети Эллы, которые ожидали ее внизу, чтобы отвезти на склад Красного Креста, подъехали ближе к ступеням. Тетя выбежала из дома в наброшенном на плечи манто. За ней бежала мадемуазель Элен в мужском пальто. Обе были без шляп. Они забрались в сани, которые тут же рванули с места и пропали из виду за углом сквера.
Произошло что-то ужасное. Сквер был черным от народа. Но никто не пришел к нам с вестью, которую мы боялись услышать, хотя уже больше и не сомневались в случившемся.
Наконец мы увидели медленно едущие назад сани тети, которые с трудом пробивались через собравшуюся перед домом толпу. Тети Эллы в них не было, только мадемуазель Элен. Она вылезла из саней и шла, с трудом передвигая ноги и ни на кого не глядя.
Толпа пришла в движение, словно издалека увидела нечто следующее за санями. Несколькими минутами позже гувернантка вошла в комнату. Ее обычно румяное лицо было смертельно бледным, губы посинели, она с трудом дышала, на нее было страшно смотреть. Мы бросились к ней и прижались, ни о чем не спрашивая. Бедная женщина не могла произнести ни слова, она, дрожа, обнимала нас и только нечленораздельные звуки срывались с ее губ. Но в конце концов ей удалось дать нам понять, что мы должны надеть пальто и следовать за ней. Ноги у меня подгибались. Никто не рассказывал нам подробности, но страшная картина произошедшего завладела моим воображением. Мы уже были в пальто, когда в комнате появился запыхавшийся генерал Лейминг.
„Великая княгиня не хочет, чтобы дети были там. Она послала меня вперед предупредить, – сказал он мадемуазель Элен. – Она даже не хочет, чтобы они стояли у окна“.
Мы поспешно отошли от окна и, напуганные и захлебывающиеся от рыданий, не решались уйти в другую комнату.
Не могу вспомнить, сколько времени прошло, прежде чем нам сказали, что произошло. Дядя Сергей был убит, разорван бомбой, когда направлялся в дом генерал-губернатора.
Генерал Лейминг последним разговаривал с ним. После завтрака он попросил дядю уделить ему несколько минут, чтобы поговорить о мандолине для меня, и получил разрешение ее купить.
Тетя Элла, как мы видели, спешила к трупу на снегу. Она собрала части тела мужа и положила их на армейские носилки, которые спешно доставили с ее склада. Солдаты из казармы напротив покрыли тело своими шинелями, подняли носилки на плечи, принесли под кров Чудова монастыря и поставили в церкви, примыкавшей ко дворцу, в котором мы жили.
Только тогда было позволено привести нас. Мы спустились на первый этаж и по маленькому коридору дошли до внутренней двери, ведущей в монастырь. Церковь была заполнена людьми, все стояли на коленях, многие плакали. Близ ступеней алтаря прямо на камнях лежали носилки. Они казались почти пустыми, то, что прикрывали шинели, представляло собой небольшую груду. С одного края из-под покрывала высовывался сапог. Капли крови медленно капали на пол, образуя маленькую темную лужицу.
Тетя на коленях стояла около носилок. Ее светлое платье выглядело довольно нелепо среди скромной одежды окружавших ее людей. Я не осмеливалась взглянуть на нее.
Испуганный священник вел службу дрожащим голосом. Хора не было. Из полутьмы, в которую была погружена церковь, подпевали молящиеся. У многих в руках горели свечи.
Служба закончилась. Все поднялись с колен, и я увидела приближающуюся к нам тетю Эллу. Лицо ее было белым и словно окаменевшим. Она не плакала, но в глазах было столько страдания; этого своего впечатления я не забуду, пока жива».
Каляев, установив «адскую машину», успел отойти в сторону от места взрыва и выжил.
Служение
Каляева арестовали и поместили в арестантский дом Якиманской части, а оттуда перевели в Пугачевскую башню Бутырской тюрьмы. Позже его отвезли в канцелярию арестантского дома Пятницкой части. Оказалось, что с ним хотела встретиться Елизавета Федоровна и подарить ему икону. Юрий Соболев, автор брошюры «Иван Каляев», выпущенной издательством «Красная новь» в 1924 г., передает разговор великой княгини и Каляева так, как будто сам присутствовал при нем: «Когда она, вся в черном, меленной походкой разбитого горем человека, со слезами на глазах вошла в комнату, Иван Платонович не узнал ее.
– Жена я его, – прошептала Елизавета, приближаясь к Каляеву.
Иван Платонович не встал перед ней, и она беспомощно опустилась на соседний стул и продолжала плакать.
– Княгиня, – после долгого молчания произнес Каляев, – не плачьте, это должно было случиться.
Снова наступило молчание.
– Но почему со мной говорят только после того, как я совершил убийство? – воскликнул Иван Платонович.
– Вы, должно быть, много страдали, что решились, – заговорила Елизавета Павловна.
Но тут же Каляев прервал ее и в большом возбуждении громко произнес:
– Что из того, страдал иль нет? Да, я страдал, но мои страдания я слил с миллионами людей. Слишком много вокруг нас льется крови, и у нас нет другого средства против этой ужасной войны! Ведь если бы я теперь пришел к великому князю и указал ему на все его действия, вредные народу, ведь меня посадили бы в сумасшедший дом или, что вернее, бросили бы в тюрьму, как бросают тысячи людей, страдающих за свои убеждения.
– Да, очень жалко, что вы к нам не пришли и что мы не знали вас раньше, – тихо проговорила Елизавета.
– Но ведь вы знаете, что сделали с рабочими 9 января, когда они пришли к царю! – воскликнул Иван Платонович. – Неужели вы думаете, что это может пройти безнаказанно? Вы объявили войну народу. Мы приняли вызов. Я отдал бы тысячи жизней, а не одну. Россия должна быть свободной! – с громким воодушевлением закончил Каляев» и т. д.
По поводу иконы, которую Елизавета Федоровна хотела передать Каляеву, автор пишет: «Он взял ее, как объяснил потом товарищам, потому, что в этой иконе видел знак той благодарности, которую Елизавета Федоровна испытывала к нему за сохранение ее жизни. Каляеву также казалось, что княгиня раскаивается за преступления ее мужа, а тем, что отдает икону революционеру, как бы успокаивает свою совесть. Разумеется, все это только казалось взволнованному необычным свиданием Каляеву. Совсем другие цели преследовала жена князя Сергея Александровича. Ей нужно было, чтобы Каляев принял ее иконку, – это дало возможность ей распространить клевету насчет Ивана Платоновича, который будто бы раскаялся в убийстве и так расчувствовался, что не только принял, но и поцеловал икону! Такая клевета с помощью услужливых газет была широко распространена по всей России, и Каляеву пришлось горько раскаяться в том, что он, поддавшись вполне естественной человеческой жалости, вступил в разговор с Елизаветой».
А вот как выглядел доклад об этой встрече, который получил император Николай II: «Ее Высочество изволила обратиться к нему с нижеследующими словами: „Удивляюсь вашему поступку. Он был доброго сердца человек, никому зла не сделал и исполнял свой долг“. На это злоумышленник, поднявшись со стула, ответил: „Про то знают те, которые поручили мне это сделать, я исполнил свое поручение, это результат существующего режима“. Тогда Ее Императорское Высочество изволила милостиво сказать: „Зная доброе сердце Покойного, Я прощаю вас“ и благословила убийцу, а засим попросила Градоначальника и окружающих удалиться и оставалась наедине преступником около 20 минут, причем слышался плач злоумышленника».
Интересно, что в черновом варианте доклада нет указаний не то, что Каляев плакал, зато есть его слова: «Великая Княгиня добрая, а вы все злые». Но позже, когда она отклонила его просьбы о повторной встрече, а газеты опубликовали отчеты о случившемся в арестантском доме, он написал ей возмущенное письмо, в котором обвинял великую княгиню в том, что она обманула его доверие и позволила газетам сеять «семена клеветы и тревоги за честь революционера» и подать их разговор как «торжество православия». Он утверждал: «Я не объявлял себя верующим и не выразил никакого раскаяния». Это письмо так и не передали великой княгине, но позже его опубликовали эсеры.
Великая княгиня Ксения Александровна записала в эти дни в дневнике: «Свой разговор с убийцей она скрывает. Элла только сказала, что, когда она к нему вошла, он спросил: „Кто вы?“ – „Я жена того, кого вы убили!“ Она ему простила и дала образок. Говорят, что он весь день лежит на койке, смотрит на образ и плачет!..»
А в изложении княгини Марии Барятинской эта история выглядит так: «Каляев (так звали убийцу) встретил ее очень грубо и агрессивно. Но великая княгиня своим благозвучным голосом и высокими религиозными принципами сумела втолковать ему, какое непоправимое зло он совершил. Он упал пред ней на колени, выпрашивая прощения за свое преступление, и великая княгиня пообещала ходатайствовать перед императором, чтобы заменить для него смертный приговор менее суровым. Однако его величество не мог изменить приговор, которого требовали законы государства, и Каляев был казнен. Великая княгиня Елизавета продолжала помогать семье этого человека после его смерти. Такой была ее возвышенная натура!».
Эти донесения, а также статьи о посещении Елизаветой Федоровной Каляева опубликовали во всех центральных газетах и перепечатали в провинциальной прессе. Репортеры сопровождали сообщение такими комментариями: «Ну да! Он тверд, безжалостен, он фанатик идеи и долга. Но эта женщина, явившаяся к нему из Царских чертогов, от неостывшего еще праха дорогого человека, столь дико изуродованного, к нему, не умывшему еще рук от крови жертвы, и принесшая вместо гнева – любовь – разве не тверже ее вера в ее идеал? С каким оружием, с какой адской бомбой ему выступить против ее любви и прощения? Он сдался. Он побежден. Как подкошенный упал он к ногам этой женщины – не великой княгини, а великой страдалицы».
Вероятно, мы так никогда и не узнаем, о чем говорили великая княгиня и Каляев. Существует легенда, что княгиня просила императора о помиловании убийцы своего мужа, но никаких документов, подтверждающих такую просьбу, не было обнаружено. Также нет документов, свидетельствующих о том, что Елизавета Федоровна помогала семье Каляева. «Версия Каляева» позже опубликована эсерами (именно на ее основе и напис