многих взяли в плен. Царевичи-победители остановились в Евфимиевом монастыре, откуда послали одного татарина в Москву с известием о пленении великого князя, а в доказательство этого татарину дан был для предъявления великим княгиням снятый с Василия Васильевича крест-тельник. В Москве сделался страшный переполох: все думали, что татары придут в столицу, где искали спасения и жители окрестных селений. Сумятица усилилась еще потому, что 14 июля (по Софийской 1-й — 24-го) произошел пожар, истребивший, по преувеличенному, кажется, выражению летописей, весь город. В это смутное время великие княгини — мать и жена Василия — с семейством и своими боярами уехали в Ростов, многие жители также начали выезжать из города. Тогда черные люди, которым нечего было терять, принялись укреплять городские ворота; выезжавших из города брали, истязали и ковали в цепи. Волнение, наконец, улеглось, и оставшиеся в столице жители начали сообща укреплять город и обустраиваться… Между тем татары, простояв под Суздалем три дня, пошли мимо Владимира к Мурому, а отсюда — в Нижний Новгород. В конце августа (25-го) Махмет с детьми своими и со всей Ордой своей пошел к Курмышу, захватив с собой и пленников. Тогда же он послал к Димитрию Шемяке посла Бегича с известием о взятии великого князя в плен. Шемяка, воздав большую честь послу, отправил с ним к хану дьяка Федора Дубенского, который должен был хлопотать о том, чтобы Василия не выпускали из плена. Бегич и Дубенский были уже в Муроме, как Махмету пришло в голову, что посол его убит Шемякой. Благодаря, кажется, этому обстоятельству ускорилось освобождение великого князя из плена. 1 сентября 1446 г., будучи в Курмыше, Махмет и его сын Мамутек утвердили великого князя крестным целованием на том, что он даст за себя и других пленных откуп, и отпустили его в Москву, а с ним князя Михаила Андреевича и др., в сопровождении послов с многочисленной татарской свитой. Чрез два дня по выходе из Курмыша великий князь послал в Москву Андрея Плещеева с сеунчем (известием) к великим княгиням и всем родным о своем освобождении. Между тем Бегич и Дубенский отправились из Мурома к Нижнему Окой, отпустив Плещку Образцова с конями берегом. Тот, встретившись по дороге с Плещеевым и узнав от него об освобождении великого князя, догнал Дубенского и Бегича и передал им слышанную от Плещеева новость. Те возвратились в Муром, где князь Василий Иванович Оболенский схватил и заковал Бегича в цепи. Шемяка, узнав об этом, бежал в Углич. Василий Васильевич, пробыв некоторое время в Муроме, чрез Владимир поехал в Переяславль, где его ожидали мать, жена, сыновья — Иван и Юрий, — князья, бояре и пр. 17 ноября великий князь подъехал к Москве и остановился в Ваганкове (за городом), в доме матери, откуда потом переехал в город, в дом князя Юрия Патрокеевича[368].
Несмотря на счастливый оборот дел Василия Васильевича, враги его не успокоились. Шемяка всеми мерами старался очернить Василия и представить его врагом Руси и тех князей, которых он надеялся привлечь на свою сторону. С великим князем из плена вышло множество татарских князей и простых татар; многим из них он раздал в кормление города и волости. Этих, так сказать, татар-нахлебников великие князья приручали, ласкали и использовали против их же единоплеменников, и за такую политику, кажется, нельзя порицать московских князей. Но враги Василия воспользовались этим и указывали на раздачу волостей и городов татарским выходцам как на оскорбление русских людей. Вероятно, народ был обременен налогами, к чему великого князя могло вынудить обязательство дать откуп Улу-Махмету. И этим враги Василия пользовались и мутили народ. Вот почему мы видим, что в Москве много было недовольных великим князем как между боярами, так и между гостями и даже чернецами; главным между ними выставляется какой-то Иван Старков. Шемяка прежде всего обратился к князю Ивану Можайскому и передал ему (в народе ли ходила такая молва, или сам Шемяка выдумал это, неизвестно), что великий князь выпущен из плена потому, что обещал на крестном целовании отдать Улу-Махмету Московское княжение и все русские города и волости других князей, а сам сесть на Тверском княжении. Деятельными помощниками Шемяки выставляются здесь какие-то Константиновичи — может быть, бояре его. К Шемяке и Ивану Можайскому вскоре пристал и Борис Тверской, которому они сообщили замыслы великого князя, хотя это известие, судя по последующим событиям и поведению Бориса, подвергается сомнению. Эти союзники следили через своих московских сообщников за каждым шагом Василия Васильевича, выжидая удобного случая напасть. Случай такой скоро представился. Василий Васильевич, по примеру своих предшественников, вероятно, в благодарность за избавление из плена, собрался с детьми своими, Иваном и Юрием, поклониться живоначальной Троице и мощам преподобного Сергия. Враги его находились в то время в Рузе, откуда поддерживали связь со своими московскими единомышленниками. Узнав от последних, что Василий с небольшой свитой уехал в Троицкий монастырь, они бросились к Москве и 12 февраля 1446 г. взяли город, который отворили им их соучастники. Обе великие княгини были схвачены, казна великого князя и матери его захвачена, великокняжеские бояре переловлены, а казны их разграблены, ограблены были и многие из граждан.
В ту же ночь Шемяка отправил в Троицкий монастырь своего соучастника, князя Ивана Можайского, со многими его и своими людьми. На следующий день, во время литургии, когда великий князь был в церкви, к Троице прискакал какой-то Бунко с известием, что Шемяка и князь Можайский идут на великого князя. Но Василий не поверил Буйку, как прежде еще перебегавшему на сторону Шемяки, приказал прогнать его с монастырского двора, неподалеку от которого его даже побили сторожевые ратные люди. «Сии смущают нас, — говорил Василий Васильевич по поводу известия Бунка, — а яз с своею братьею в крестном целовании, то како может быти тако?» Тем не менее он послал к Радонежу сторожевых людей. Князь Можайский, чтобы благополучно пробраться к Троице, применил хитрость: изготовлено было множество саней с рогожами и полостями, под которыми скрывалось по два вооруженных ратника, а третий при каждых санях должен был идти сзади, как будто извозчик за обыкновенным возом. Когда эти возы минули великокняжескую стражу, вооруженные ратники повыскакали из саней и напали на сторожевых людей, которым невозможно было спастись хотя бы бегством, так как везде лежал глубокий снег. Когда великий князь сам убедился в истине известий Бунка, когда враги его уже подошли к монастырю, он бросился в конюшню, но наготове не было ни одного коня, так что ему пришлось скрыться в Троицкой каменной церкви, где его запер пономарь. Прежде всех на монастырский двор прискакал один из Константиновичей, советников Шемяки, Никита, а потом и сам князь Иван Можайский, который спрашивал, где великий князь. Услышав знакомый голос, Василий Васильевич сказал: «Брате! помилуйте мя, не лишите мя зрети образа Божиа и пречистыя Матери Его и всех святых Его; не изыду из монастыря сего и власы главы своея зде остригу». После этого он сам отомкнул двери храма и с иконой вышел к князю Можайскому, которому напомнил об обоюдном крестном целовании на том, чтобы не мыслить друг другу лиха. Князь Иван сказал, что над ними самими учинится лихо, если они пожелают лиха ему, великому князю; «но се творихом, продолжал князь Можайский, христианства ради и твоего окупа: видевше бо се татари пришедшия с тобою облегчать окуп, что ти царю давати». Великий князь, поставив икону на место, с горьким плачем начал молиться; князь же Иван, выходя из церкви, приказал Никите Константиновичу взять его. «Пойман еси Богом и великим князем Дмитреем Юрьевичем», — сказал Никита великому князю, когда тот по окончании молитвы спросил, где брат его, князь Иван. «Да будет воля Божия!» — сказал великий князь на слова Никиты. В простых санях Василия отвезли в Москву. Но враги его, увлекшись, забыли про его детей, которые укрылись на монастырском дворе. Они с оставшимися при них людьми в ту же ночь бежали к Юрьеву в село Боярково к князю Ивану Ряполовскому, который вместе с братьми своими, Семеном и Димитрием, и со всеми людьми своими бежал в Муром и здесь затворился с детьми Василия. Между тем 14 февраля Василия привезли в Москву и посадили на Шемякином дворе, а 16 февраля ночью ослепили и вместе с великой княгиней Марией отослали в заточение в Углич, а мать его Софью отправили в Пухлому. Чтобы придать законную силу своим действиям и поступкам, враги Василия перед ослеплением исчисляли его вины. «Чему еси, — говорили они, — татар привел на Русскую землю и городы дал еси им и волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром». Такие обвинительные пункты были выставлены со стороны Шемяки. Нельзя не заметить, что когда он привлекал на свою сторону других князей, то выставлял другую вину великого князя: обязательство отдать хану великое княжение и княжения других князей. Между тем приверженцы Василия Васильевича, князь Василий Ярославич Боровский, шурин Василия, и князь Семен Иванович Оболенский бежали в Литву, а дети боярские и все люди московские били челом Шемяке и приведены к крестному целованию. Не хотел только присягать воевода Федор Басенок, и Шемяка приказал заковать его в цепи. Но Басенок сошелся с своим приставом и вместе с ним бежал в Коломну, где некоторое время скрывался у своих приятелей, а потом привлек на свою сторону многих людей, пограбил с ними Коломенский уезд и ушел в Литву к Василию Ярославину. Тот получил от великого князя Литовского в вотчину Брянск, Гомей, Стародуб, Мстиславль и другие места. Первый из названных городов он отдал князю Оболенскому и Басенку… Но возвратимся к Москве. Непрочность Шемяки на великокняжеском столе сказалась в первые же дни его княжения: все негодовали на него, желая видеть на великокняжеском столе Васили я, и не только негодовали, «но и на самого мысляху», — так что когда Шемяка узнал, что дети Василия заперлись в Муроме, то сам боялся забрать их, а призвал к себе рязанского (и муромского) епископа Иону и, обещая дать ему митрополию, а также освободить Василия Васильевича и дать ему «отчину… доволну», просил отправиться в Муром и взять детей Василиевых под свое святительское ручательство в их безопасности («на свой патрахель»). Епископ отправился в Муром и передал князьям Ряполовским желание Шемяки. Ряполовские на совете пришли к тому заключению, что лучше положиться на слова святителя, чем ожидать, когда их с княжичами Шемяка возьмет силой. Они сказали епископу, что исполнят требование Шемяки, но только «без крепости» не отпустят детей великого князя, а потому владыка должен взять их в соборной Рождественской церкви «у Пречистые с пелены на свой патрахель». Так и сделали. Это означало, что владыка ручается, своим святительским саном, за безопасность принимаемых им детей великого князя. Иона с детьми Василия прибыл 6 мая в Переяславль, где тогда находился Шемяка. Последний принял княжичей с притворною лаской, звал к себе на обед и одарил их, а на третий день, в сопровождении того же епископа Ионы, отправил их в Углич к отцу в заточение. Братья Ряполовские, видя коварство Шемяки, начали придумывать средства к освобождению великого князя. К ним в то