[375]. В следующем, 1450 г. татары пошли по направлению к Рязанской земле. Великий князь, бывший тогда в Коломне, выслал против них того же Касима с татарами и воеводу Беззубцова с коломенской ратью, которые встретили врагов у р. Битюга, побили их и обратили в бегство[376]. Серьезнее было нападение татар в следующем, 1451 г. Великий князь неожиданно получил известие, что на Москву идет сын Седи-Ахмета царевич Мазовша. Не успев собрать всех ратей, он пошел к Оке с наличными немногочисленными полками; на пути он узнал, что Мазовша уже невдалеке от Оки, а потому воротился в Москву, послав со своими полками князя Ивана Звенигородского с тем, чтобы он по возможности задержал быструю переправу татар чрез Оку. Князь Звенигородский, однако, струсил и вернулся с дороги назад, но иным путем, а не по следам за великим князем. Василий Васильевич, встретив Петров день в Москве, со старшим сыном Иваном поехал к Волге, оставив в Москве в осаде мать, митрополита Иону, сына Юрия и множество бояр и детей боярских, а жену с малолетними детьми, по известию некоторых летописей, отправил в Углич. 2 июля татары подошли к Москве и зажгли окружные посады. Тогда стояла засуха, а потому огонь сильно и быстро разошелся; от сильного жара в самом городе загорались церкви; от дыма ничего нельзя было видеть; граждане впали в уныние. Татары хотя и подступали к городу, но неудачно… Пожар, наконец, затих, и дым рассеялся. Тогда граждане стали выходить из города и биться с татарами в открытом поле. Но вот в одну ночь, по известиям некоторых летописей, татары услыхали в городе шум: думая, что это пришел сам великий князь, они бежали так поспешно, что побросали на дороге все тяжелые вещи и полон. Получив от матери известие об отступлении татар, великий князь возвратился в Москву, слушал молебны и утешал граждан, говоря им: «Это случилось по моим грехам. Но вы не унывайте! пусть каждый из вас ставит хоромы на своих местах, а я рад жаловать вас и дать вам льготу»[377].
Несмотря на это беспокойное время, на набеги татар и крамолу Шемяки, обычные государственные дела шли своим порядком, и о них, как об обычных, летописцы ничего не говорят: если бы дела приняли иной оборот, они не преминули бы отметить это в своих трудах.
Отношения с другими князьями, кроме Шемяки, были также обычны. Кажется, к какому-нибудь из двух только что описанных годов, а может быть, к двум предшествующим, нужно отнести договор великого князя с Иваном Васильевичем Горбатым. Еще раньше, в 1446 г. (?), троюродные братья его, внуки Кирдяпы, Василий и Федор Юрьевичи, заключили договор с Шемякой, по которому, «когда Бог даст ему [Шемяке] достать свою отчину великое княжение», он отберет у князя Ивана Можайского Суздаль (Нижний, Городец и даже Вятку) с правом непосредственных контактов с Ордой. Теперь Иван Горбатый, после того как договор Юрьевичей рушился сам собой, также заключает с великим князем договор, по которому обязуется не заключать мира с Шемякой и отдать великому князю взятые у крымского хана старые ярлыки на Нижегородское и Суздальское княжения. Великий князь со своей стороны жалует ему Городец… Был договор и с Михаилом Андреевичем Верейским. По договору, 19 июня 1447 г. великий князь в числе прочего не берет с вотчины Михаила дани в течение двух лет; по новому же договору от 1 июля 1450 г. князь Верейский обязывается давать ордынский выход[378].
Но вернемся к прерванному нами рассказу.
Шемяка, бежавший после поражения 27 января 1450 г. в Новгород, вовсе не думал успокоиться. В декабре 1452 г. великий князь получил известие, что Юрьевич пошел к Устюгу. Отпраздновав рождественские праздники, Василий Васильевич 1 января выступил из Москвы; пробыв день Крещения в Троицком монастыре, он продолжал путь к Ярославлю. Здесь он разделил войска на два отряда: прямо к Устюгу отправил князя Василия Ярославича Боровского и своих бояр, двор, князя Семена Ивановича Оболенского, Федора Басенка и др.; второй отряд с великокняжеским сыном Иваном пошел на р. Кокшенгу, а сам великий князь пошел в Кострому, откуда послал в помощь сыну царевича Ягуба. Шемяка, узнав об этом, сжег только Устюжский посад и бежал. Между тем второй отряд взял городки Шемяки, доходил до устья Ваги и Осинова Поля, «землю ту всю пусту поплениша» и воротился с большим полоном. Шемяка с Двины бежал в Новгород и здесь скоропостижно скончался 18 июля 1453 г. от яда. Кто был виновником этого дела, столь противного, по выражению нашего историографа, вере и нравственности, осталось неизвестным; участвовал ли в нем сам великий князь — также неизвестно, но известно, что он весьма обрадован был вестью о смерти своего врага: подьячий Беда, привезший эту весть в Москву (23 июля), был пожалован в дьяки[379].
Итак, беспокойного, но энергичного врага великого князя не стало; с этой стороны у него руки были, так сказать, развязаны. Теперь он мог смелее действовать по отношению к другим князьям. Прежде всего он, естественно, направил свои удары на сподвижника Шемяки «за его, — как выражаются летописи, — неисправление». Как видно из письма митрополита Ионы к епископу Смоленскому, это неисправление состояло в том, что можайский князь не являлся на помощь великому князю при двукратном нашествии Седи-Ахметовых татар, несмотря на просьбы митрополита. Кстати заметим, что это письмо или послание имело и специальную цель. Василий опасался, чтобы Иван Можайский не вздумал подбивать против Москвы короля, с которым, как замечает послание, великий князь желал братства, любви и прочного доброго житья. Потому-то митрополит и говорит епископу Смоленскому: «Благословляю тобе, своего сына, чтобы еси того поберегл, чтобы как от того князя Ивана в вотчине великого князя пакости не было… А сыну нашему пану Михайлу канцлерю говори, чтобы также о том поберег, как сам ведает…» Иван Андреевич не думал о сопротивлении: услышав, что на него идет великий князь, он с семейством и со всеми приближенными бежал в Литву. Можайск присоединен был к Москве, и в нем великий князь оставил своих наместников[380].
Теперь великий князь обратил свое внимание на Великий Новгород. Впрочем, ему нужно было еще разделаться с набегом татар. В 1455 г. к Оке пришел сын Седи-Ахмета Салтан. Иван Васильевич Ощера, стоявший недалеко от берега Оки с коломенской ратью, боялся вступить в бой с царевичем, и татары свободно переправились чрез реку, безнаказанно грабили и опустошали край и с большим полоном пошли обратно. Тогда великий князь выслал против них своих детей, Ивана и Юрия, а потом и сам выступил. Но Федор Басенок опредил их: нагнал хищников, побил и отнял у них полон[381].
Причины гнева великого князя на Новгород заключались в том, что последний принимал к себе недругов Василия. Так, он принял к себе Шемяку, который там и умер. Митрополит Иона в своей переписке но этому поводу с новгородским владыкой настаивал в том числе на том, чтобы Шемяка прислал к великому князю посла с челобитьем и чистосердечным раскаянием в своем преступлении против старшего брата. Шемяка действительно присылал в Москву со своим боярином грамоты, но «с великою высостию», а о преступлении своем даже и не упоминал. Новгородский владыка объяснял радушный прием Шемяки в Новгороде старым обычаем, по которому всякий князь, прибегавший под кров Святой Софии, принимался с почетом; выставлял также на вид, что митрополит и сам называл Шемяку сыном. Иона, выставляя на вид вины и злодеяния Шемяки, не только отказывался от признания его своим сыном, но и заявлял, что вместе с ним, митрополитом, все владыки и все русское священство считают Шемяку отлученным от Божией церкви[382]. Другой князь, не ужившийся с Москвой и, следовательно, неприятный ей, перешел в середине июня 1455 г. из Пскова в Новгород, это — Василий Васильевич Гребенка, князь Суздальско-Шуйский. Недовольный своим уделом и вообще положением своего дома, он уехал сначала в Новгород, а потом, в 1448 г., переехал в Псков; в 1455 г., как сказано, он опять переехал в Новгород. Великий князь отослал в Новгород «грамоты взметныя» и выступил в поход в феврале 1456 г. В Волок собрались к нему все князья и воеводы, которые должны были принять участие в походе; сюда же явился новгородский посадник с челобитьем, чтоб великий князь на Новгород не шел и гнев свой отложил. Но Василий челобитья не принял. Вступив на Новгородскую землю, он послал князя Ивана Васильевича Стригу-Оболенского и Федора Басенка на Русу, граждане которой, не ожидая столь быстрого прибытия низовской рати, не успели вывезти или припрятать своих пожитков, так что московские воеводы должны были отправлять приобретенную добычу в свою землю с ратными людьми. Ратных людей осталось здесь, и с воеводами и с детьми боярскими, весьма небольшое число, менее двухсот. А между тем из Новгорода наступала пятитысячная рать. На совете воеводы решили выступить против этой рати, так как, говорили они, воспользовавшись добычей, они сами отпустили с ней ратных людей, сами же и должны, следовательно, выходить из критического положения. Притом же, говорили они, если не биться с новгородцами и не пасть в бою, все равно придется погибнуть за вину от своего государя. Место для битвы было весьма неудобно: враждующие стороны разделялись плетнем и снежными суметами. Московские воеводы, заметив, что на новгородцах очень крепкие доспехи, и поэтому их трудно будет одолеть, решили стрелять по коням, а не по всадникам; кони вследствие этого начали беситься и метаться в разные стороны, а неискусные и не обученные военному делу всадники, вооруженные длинными копьями, которыми не умели владеть, падали с коней и производили необыкновенное замешательство; наконец, новгородцы ударились в бегство, а московские воеводы преследовали их по пятам. Тут пойман был среди прочих посадник Михаил Туча. В полон много нельзя было брать по малочисленности московской рати, из которой, говоря современным языком, нельзя было отряжать большого конвоя к пленным. Новгород пришел в уныние, когда прибежали туда остатки разбитой рати. Удирили в вечевой колокол, собрались новгородские власти и граждане, но никто не знал, с чего и речь начать; наконец, как будто пьяные, говорили то, что придет в голову: одни — одно, другие — другое. Верх взяла мысль просить владыку, чтобы отправился к великому князю с челобитьем. Архиепископ хотя и заявлял, что за преступление новгородцев ему нельзя и на очи показаться великому князю, тем не менее, видя, в какой бе