казывают ему, как ему управлять? какое после того будет государство его? Послы отвечали, что они не чинят урока государству своих государей, но что они не знают «низовской пошлины», как государи держат свое государство в Низовской земле. Великий князь объявил чрез бояр, какому государству его быть в Новгороде, а именно: вечевому колоколу не быть, посаднику тоже, а все государство держит великий князь; великий князь хочет иметь волости и села, как и в земле Московской; древние великокняжеские земли, неправо присвоенные новгородцами, отныне будут составлять собственность великого князя. Но и великий князь, в свою очередь, из Новгородской земли людей обещает не выводить, в вотчины боярские не вступаться и суд оставить по старине. Шесть дней новгородцы думали об этом государстве; наконец, 14 декабря явились к великому князю послы и просили того, что уже дано было Новгороду; но в то же время, боясь, что их обманут, просили, чтобы великий князь целовал крест, в чем им было отказано; просили, чтобы целовали крест бояре или будущий наместник, и в этом было отказано; просили, наконец, об опасной грамоте, но и в этом было отказано. Когда узнали об этом в Новгороде, многие опять решили защищать свободу и положить свои головы за Святую Софию. Но то была минутная вспышка: благоразумие взяло верх, и все успокоились. Послы оставались в московском стане до конца декабря, а между тем новгородский воевода, князь Василий Шуйский-Гребенка, сложил крестное целование к Новгороду, в котором жил после того два дня (а новгородцы, боясь великого князя, не смели ему и слова сказать); потом он перешел на службу к великому князю, который принял его с почетом и, по некоторым известиям, дал ему Нижний Новгород. Наконец, 29 декабря послы выразили желание, чтобы они, если уж им отказано в крестоцеловании, «своего государя жалованье от уст его слышали сами без высылок» (бояр). Великий князь лично заявил им о своем жаловании, и послы, поклонившись, вышли от него. Но бояре великого князя догнали их и передали, что великий князь требует волостей и сел, с чем можно было бы ему держать свое государство в Новгороде. После некоторых требований со стороны князя и обоюдных уступок Иван Васильевич взял десять волостей владычних, половину монастырских и все новоторжские, кому бы они ни принадлежали. Что касается дани, то великий князь согласился брать один раз в год по полугривне с сохи (= 3 обжам, обжа = пашущему на одной лошади) как в новгородских волостях, так и на Двине и в Заволочье, со всякого, обрабатывающего землю. Великий князь удовлетворил также просьбу новгородцев, чтобы они сами собирали дань и отдавали, кому он прикажет, а не писцы и даныцики его, которые обычно очень притесняют народ. Затем великий князь приказал очистить для себя Ярославов двор и привести всех новгородцев к присяге по заранее составленной и просмотренной новгородцами присяжной записи, причем великокняжеские бояре взяли устное обещание с новгородцев не мстить как своим собратьям, находящимся на службе великого князя, так и помогавшим последнему псковичам; решение споров с псковичами о землях возлагалось на наместников; пригороды, заволочане и двиняне отныне должны целовать крест на имя великих князей, не упоминая о Новгороде.
18 января новгородские бояре, дети боярские и простые люди били челом великому князю о принятии их к себе на службу, а чрез два дня (20 января) Иван Васильевич послал в Москву гонца к матери, митрополиту и сыну Ивану с известием, что он привел Великий Новгород «в всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве». 22 января Иван Васильевич назначил наместниками в Новгород боярина князя Ивана Васильевича Стригу и брата его Ярослава, приказав им «стати на своем дворе великого князя Ярославле», сам же пока не хотел въезжать в Новгород, потому что там свирепствовал мор, и только 29 января он с троими братьями и Василием Верейским слушал в храме Софии литургию, после которой отправился опять на Паозерье и здесь, с теми же братьями, владыкой, новгородскими боярами и многими жителями обедал «да и пил с ними»; тут же принимал и дары от владыки. Затем 1 февраля великий князь приказал схватить купеческого старосту Марка Панфильева, на следующий день — Марфу Борецкую с ее внуком Васильем Федоровым, отец которого умер в муромской тюрьме, потом — пять человек из простых и приказал отправить их в Москву, а имения их отписать на себя. Наконец, Иван Васильевич приказал князю Ивану Стриге отобрать у новгородцев все докончальные грамоты их с литовскими князьями и польским королем, и крестоцеловальную грамоту их против него, великого князя, и прибавил к прежним наместникам еще двоих: Василия Китая и Ивана Зиновьева. Перед отъездом (17 февраля) великий князь еще раз слушал литургию у Святой Софии, угощал обедом владыку, бояр и жителей и принимал дары от первого. 5 марта 1478 г. Иван Васильевич, по известиям литовских летописей, с 300 возов «перел, злата и сребра и камений многоценных» прибыл в Москву, а за ним привезен был и вечевой колокол, символ новгородской вольности, «и вознесли его на колокольницу на площади (Успенский собор) с прочими колоколы звонити»[422]. Так рушилась навсегда вольность Господина Великого Новгорода!
От Новгорода теперь придется отвлечься на некоторое время в противоположную сторону.
Мы видели, что войны с Казанью не имели почти никаких положительных результатов. Только последний поход 1470 г. был удачнее предыдущих: Ибрагим бил челом великому князю на всей воле его. Последующие события указывают, однако, на то, что Ибрагим тяготился отношениями с великим князем и ждал только удобного случая к разрыву с ним. Случай этот, хотя и обманувший казанского царя, скоро представился. По некоторым летописным известиям, еще раньше похода Ивана III на Новгород и в начале самого похода Ибрагим уже совершал нападения на Вятку[423]. В 1478 г., когда великий князь был еще в Новгороде, в Казань пришло ложное известие, что великий князь Новгорода не взял, что новгородцы разбили его войска и что он сам-четверть, израненный бежал от Новгорода. Ибрагим хотел воспользоваться этим и двинул войска на Вятку[424]; но, получив верные известия о падении Великого Новгорода, приказал войскам возвратиться домой, и те с такой поспешностью пустились в обратный путь, что побросали даже котлы с готовившейся в них едой. Великий князь не хотел оставить этой дерзости безнаказанной и в том же году двинул на Казань многочисленную рать под началом воевод Василия Образца (судовая рать) и Бориса Слепца (он же Тютчев). Рать прибыла к Казани в мае, и воеводы начали готовиться к приступу, но сильная буря с дождем заставила их отодвинуться к Волге. Между тем вятчане и устюжане опустошали берега Камы и забирали жителей в полон. Ибрагим вынужден был бить челом великому князю и заключить с ним мир на всей воле его[425].
Года через два после этого большую тревогу произвело в Москве известие о походе хана Золотой Орды на великого князя. Мы видели, что после первого нашествия Ахмата (в 1472 г.) между Москвой и Ордой состоялось нечто похожее на заключение мира: мы говорили, что в 1474 г. с Никифором Басенком приходил из Орды в Москву Ахматов посол Каракучук, а в 1476 г. приходил другой посол, Бочука, со свитой в 50 человек; с ним было до 550 гостей с конями и разным товаром[426]. С этим послом великий князь отправил в Орду своего посла, Бестужева, но что ему поручено было, не знаем. Все это указывает на мирные отношения между Москвой и Ордой, но к 1480 г. эти мирные отношения рушились. Какие же были причины? По некоторым известиям, мало, впрочем, вероятным, хан прислал в Москву послов с требованием дани; великий князь в ответ на это требование взял басму (изображение хана в виде куклы, а по другим — нечто вроде портрета) или, как выражается Казанская летопись, «прием Басму лица его и поплевав на ню», изломал ее, бросил на землю и растоптал ногами; затем приказал убить послов, кроме одного, которому велел передать хану, что с ним будет поступлено так же, как с басмой и послами, если будет беспокоить его, великого князя. Едва ли Иван Васильевич, вообще весьма осторожный, мог так поступить, особенно ввиду того, что Ахмат еще не так был слаб, что сам великий князь — это сейчас увидим — по приближении хана к русской границе как будто струсил и растерялся. Другие более достоверным признают иное известие, по которому Иван Васильевич решил порвать узы двухвекового с лишним рабства под влиянием Софии, указывавшей ему на оскорбительную зависимость от степных варваров[427]. Но есть еще известия, по которым Ахмат двинулся на Москву по подстрекательству Казимира, и эти известия, нам кажется, должны считаться несомненными. Не надо забывать, что борьба Москвы с литовско-польским государством особенно усилилась с Ивана III, борьба на жизнь и на смерть: речь шла о том, какому из двух родственных племен господствовать на северо-востоке Европы! Казимиру, как и всякому польско-литовскому государю, желательно было ослабить Москву и подчинить ее себе; но ему не удалось отбить для себя Новгород от Москвы, и он старается поднять хана, чтобы одновременно напасть на Русь с двух сторон. Хан согласился и летом 1480 г. выступил в поход. Союзникам сулило успех и то, что великий князь был в то время во вражде с братьями, Андреем Углицким и Борисом Волоцким[428]. Заслышав о приближении Ахмата, Иван Васильевич отправил в Серпухов сына Ивана, брата Андрея-меньшого — в его удел Тарусу, а прочих князей и воевод распределил на разные пункты по берегу Оки, куда, по договоренности с Казимиром, должен был идти хан. Но, узнав о таких распоряжениях московского князя, хан направился к литовской границе, намереваясь вторгнуться на Московскую землю чрез р. Угру. Однако великий князь опередил его: он приказал сыну и брату поспешить к Калуге и стать на левом берегу Угры, и те прежде татар заняли перевозы и броды; сам же великий князь, подчиняясь советам некоторых приближенных к нему бояр, приказав сжечь городок Каширу, оставил войско на берегу Оки и с князем Федором Палецким отправился обратно в Москву, где находились «в осаде»: мать его, инокиня Марфа, князь Михаил Андреевич Верейский, князь Иван Юрьевич Патрикеев, московский наместник, с дьяком Васильем Мамыревым, митрополит Геронтий и умный и энергичный владыка ростовский Вассиан. К ним-то, по некоторым известиям, и поехал Иван Васильевич «на совет и думу». Из приближенных великого князя одни не советовали ему стоять на границе, указывая на пример его отца, попавшегося в плен к казанским татарам в суздальском бою; советовали, напротив, удалиться на север, указывая на пример Димитрия Донского, удалившегося при нашествии Тамерлана в Кострому. На этом настаивали его любимцы — бояре, Иван Васильевич Ощера и Григорий Андреевич Мамон; другие же, и преимущественно владыка Вассиан, настаивали, что великий князь должен находиться при войске. В народе также слышался явный ропот на трусость Ивана Васильевича: так, когда великий князь приехал (30 сентября) с Оки в Москву на совет с блюстителями последней, отдав приказание князю Даниилу Холмскому, чтобы он по первому требованию из Москвы ехал туда с великокняжеским сыном Иваном Ивановичем, народ, перебиравшийся в столицу из окрестных посадов и селений в осадное сиденье, явно в