[453]. Последний безропотно покорялся горькой участи, а великий князь выжидал только случая, чтобы окончательно порешить с Верейским уделом, и случай скоро представился. В октябре 1485 г. Елена Степановна, дочь молдавского господаря, вступившая в брак с сыном великого князя Иваном Ивановичем в 1482 г.[454], родила сына Димитрия. По этому случаю Иван Васильевич хотел подарить невестке некоторые из тех драгоценных вещей, которые принадлежали первой жене его, Марии Тверской. Но эти вещи отданы были Софьей Фоминичной в приданое ее племяннице Марии, греческой царевне, вышедшей в 1480 г. за сына Михаила Андреевича, Василия. Иван Васильевич в гневе приказал отобрать у последнего все приданое своей первой жены и даже «хотел его [Василия Михайловича] и со княгинею поимати». Но молодая чета бежала в Литву. У великого князя был теперь благовидный предлог еще сильнее налечь на верейского князя: за вину его сына он отобрал у Михаила Андреевича его отчину: Ярославец, Белоозеро и Верею, но потом возвратил их ему в пожизненное владение, обязав Михаила новым договором[455], по которому весь Верейский удел по смерти Михаила переходит к великому князю. По этому же договору Михаил Андреевич обязывается не ссылаться с своим сыном «никоторою хитростию». Вскоре, а именно в 1485 г., несчастный старик скончался. В духовной грамоте он говорит, что отдает «свою отчину господину и государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси»[456].
Из родных братьев Иван Васильевич в особенности недолюбливал Андрея Васильевича Углицкого, может быть, потому, что он, пользуясь особенною любовью матери, вел себя самостоятельнее других братьев по отношению к старшему брату. Мы уже видели, что мать проявляла особенное участие к Андрею. Но в 1485 г. 4 июля Мария Ярославна скончалась[457], и последняя связь, еще единившая братьев, порвалась. В следующем, 1486 г. после завоевании Твери Иван Васильевич заключил новые договоры с братьями; по ним братья обязывались не вступать в уделы: Верейский, Дмитровский, Тверской и в Вологду, принадлежавшую Андрею Васильевичу-меньшому, и не сноситься с Литвой, с изменником Михаилом Борисовичем, беглым князем Тверским, с Новгородом и Псковом[458]. Вообще, великий князь стал по отношению к братьям более прежнего недоверчив. Андрей Васильевич мог догадываться, что рано или поздно ему придется поплатиться своим уделом, а может быть, и свободой, и потому должен был видеть единственное спасение в бегстве с Московской земли. В 1488 г. боярин Андрея Васильевича Образец «скоромоли» своему князю, что Иван Васильевич хочет его схватить. Перепуганный Андрей хотел тайно бежать из Москвы, но, одумавшись, обратился к князю Ивану Юрьевичу Патрикееву с просьбой узнать, зачем великий князь хочет его схватить. Иван Юрьевич хотя и в большой силе был при дворе, но отказался от исполнения такого щекотливого поручения. Тогда Андрей сам явился к брату за объяснением. Иван Васильевич «клятся ему небом и землею и Богом силным Творцем всея твари, что ни в мысли у него того не бывало». По розыску оказалось, что великокняжеский боярский сын, Мунт Татищев, «сплоха пришед пошутил» с Образцом относительно его князя, а Образец, бывший в немилости у Андрея, желая выслужиться, передал ему плохую шутку Татищева. Великий князь приказал предать Татищева торговой казни и вырезать язык, но митрополит «отпечалова его»[459].
В 1491 г. в мае в Москву пришла весть, что ордынские цари, Сеид-Ахмет и Шиг-Ахмет, идут на друга великого князя крымского хана Менгли-Гирея. Иван Васильевич послал на ордынцев воевод, князя Петра Оболенского и князя Ивана Оболенского же Репню, а также царевича Сатылгана (Салтагана), сына Нордоулата, племянника Менгли-Гирея; в этот же поход по приказанию великого князя и казанский царь Махмет-Аминь должен был послать свое войско; князьям Борису и Андрею Васильевичам, братьям великого князя, также приказано было послать своих воевод. Но Андрей Углицкий не исполнил приказания, и в следующем году 20 сентября, когда он приехал в Москву и посетил великого князя, тот приказал схватить его и заключить в Москве на казенном дворе, а детей его отправить в заключение в Переяславль[460]. Таким образом и Углицкий удел присоединен был к Москве.
Казимир, занятый чешско-венгерскими делами на западе, где шла борьба между сыном его, Владиславом Чешским, и венгерским королем Матвеем, не мог открыто действовать против Москвы, но не упускал удобного случая возбуждать против нее Орду и Новгород. Мы видели, что при нашествии Ахмата он должен был действовать против Москвы совместно с последним, но был отвлечен в сторону. В 1482 г., когда к великому князю перебежал от Казимира князь Федор Иванович Бельский, в Москву приезжал из Литвы один пан, чрез которого митрополит извещал великого князя, что у него, митрополита, польский король отнял много вещей, которые он вез из Царьграда ему, великому князю. Но тогда Иван Васильевич, отпуская посланца, которого почему-то долго держал, сказал ему, что из-за этого не приходится воевать с королем. Но в том же году великий князь посылал в Крым Михаила Кутузова, который должен был поднимать хана на Казимира. Вследствие этого посольства в 1484 г. «по слову великого князя Ивана Васильевича» Менгли-Гирей взял и сжег Киев «за неисправление королевское, что приводил царя Ахмата… на великого князя», взял большой полон и вообще «землю учини пусту Киевскую».
Из награбленной добычи он прислал великому князю золотой дискос и потир из Софийского собора. Есть известие, что в том же году Казимир поставил в Смоленске заставу из 10 000 ратных людей, вероятно, ввиду заметного тяготения подручных ему князей к Москве и вообще вследствие угрожающего положения, какое принял по отношению к Литве Иван Васильевич. Но великий князь сам ничего не предпринимал против Литвы, хотя, как мы видели, мог действовать против нее не только с севера, но и с юга. Хотя опустошение Киева и тамошней святыни и оскорбило москвичей, но Иван Васильевич, преследуя политические цели, чрез особого посла благодарил хана, напоминая ему, что и он со своей стороны старается сделать ему угодное: так, он содержит не без убытка для казны его братьев Нордоулата и Айдара и готов помогать ему против Золотой Орды. Вскоре действительно великому князю пришлось оказать помощь своему другу. Хан Муртоза в 1485 г. от жестокой стужи пришел из донских степей к Тавриде со своим улусом. Менгли-Гирей захватил его в плен и разбил улус другого ордынского князя, Темира. Но тот на следующее лето в рабочую пору напал на Тавриду, освободил Муртозу, едва не захватил в плен самого Менгли-Гирея и с большой добычей ушел в степи. Великий князь немедленно отправил войска на улусы Ахматовых сыновей; крымские пленники, которых отбили у них московские воеводы, были отосланы к Менгли-Гирею[461].
Отношения между Московским и Литовским государствами связаны с их отношениями с татарами, особенно золотоордынскими и крымскими. Каждый старался привлечь на свою сторону того или другого хана и через него действовать во вред своему противнику. Мы сейчас сказали, что Менгли-Гирей сжег в 1484 г. Киев «по слову» великого князя. В том же году в Крым отправлен был князь Ноздреватый с наказом «беречь накрепко, чтоб царь с королем не заключал мирнаго договора» (не канчивал). Такой же наказ дан был в 1486 г. другому послу, боярину Семену Борисовичу, с добавлением, чтобы он, посол, если царь спросит о контактах великого князя с королем, отвечал, что «послы между ними ездят о мелких делах порубежных, а гладкости никакой и мира господарю нашему великому князю с королем нет». Посол должен был говорить хану, чтобы он послал своих людей на землю короля, потому что он недруг и ему, хану, и великому князю. А если Менгли-Гирей скажет, что он идет на короля, а великий князь идет ли? — то отвечать так: «Захочешь свое дело делать, пойдешь на короля, — сделаешь доброе дело; когда дашь об этом знать господарю моему, то он с тобой один человек на короля; и твое дело и свое делает, как ему Бог поможет» и пр.[462]
Поводы к столкновениям с Литвой часто подавали мелкие пограничные князья, находившиеся в зависимости или от Москвы, или от Литвы. Между этими князьями возникали споры большей частью из-за границ земельных владений, а иногда и просто бывали обоюдные набеги с целью грабежа. Так, однажды посол Казимира жаловался, что подручные Москве князья Одоевские нападают на князей Мезецких, Глинских, Кроменских, Мосальских, что люди князя Ивана Михайловича Воротынского, перешедшего со своею отчиной в 1490 г. от Казимира к великому князю, нападают на литовские владения, что король еще не выпустил его из присяги и записи. Послу отвечали, что князья Мезецкие первые начали нападать, что Одоевские только мстили за их нападение, что Воротынский сам бил челом великому князю о принятии его на службу, что он сложил присягу перед королем чрез своего человека, а потому в Москве не понимают, как это король слугу великого князя называет своим. В том же году на службу великого князя перешли: князь Димитрий Федорович Воротынский, князь Иван Михайлович Перемышльский и князь Иван Белевский. Великий князь чрез посла Григория Путятина извещал об этих переходах Казимира, но тот заявил, что не выпускает из подданства ни князей Воротынских, ни Белевского князя, указывал на то, что Димитрий Воротынский перешел с «дольницей» (долей, уделом) брата своего, князя Семена, всю казну последнего взял себе, бояр и слуг его всех захватил и насильно привел к присяге на свою службу. Иван Васильевич отвечал на это, что князья Одоевские и Воротынские, как то известно было его предкам, великим князьям, да и литовским великим князьям, служили на обе стороны с отчинами, и теперь эти старые слуги приехали служить к ним, великим князьям, в Москву. Случалось и так, что одни из князей-родичей служили Москве, другие — Литве, как было с князем Одоевскими. Одоевские князья — Семеновичи, служившие Москве, — заняли отчину Федора Ивановича Одоевского, схватив его мать, когда сам он был в отсутствии. Король извещал об этом великого князя. Такая же история случилась и с князьями Белевскими, Андреем и Иваном Васильевичами, из которых последний перешел на службу в Москву, взяв себе отчину брата Андрея, а третьего брата, Семена, насильно заставил целовать крест на том, что он не будет служить королю. Относительно Одоевских