язь удовлетворился этим объяснением. Делатор выехал из Москвы 12 апреля 1492 г., а 6 мая великий князь вновь отправил в Германию Траханиота и дьяка Михаила Яропкина, которым приказано было тайно разузнать о положении дел в Венгрии и об отношениях Максимилиана с соседними государствами, а также тайно разузнать и о браке Максимилиана и в случае возможности возобновить сватовство. Послы вернулись в Москву в июле 1493 г., но не видно, чтобы это посольство имело какие-нибудь практические результаты[467].
В то же время (1490–1492 гг.) великий князь вел переписку со сватом своим, господарем молдавским (волошским) Стефаном, на дочери которого в 1482 г. женился наследник московского престола Иван Иванович Младой. Предметом этих контактов были, в частности, дела польские[468]. В 1491 г. для заключения союза с великим князем приходил из Чагатайской Орды посол, богатырь Урус, от султана Гуссейна, правнука второго Тамерланова сына Омара[469]. В следующем, 1492 г. в Москву прибыло посольство из единоверной нам Иверской земли (Грузии) от тамошнего князя Александра — просить покровительства великого князя (против Персии). Называя себя холопом последнего, князь Александр в чисто восточном вкусе делает такое обращение к великому князю в своем письме: «Темным еси свет зеленого неба, звезда еси, христианская еси надежа, веры нашие крепости всесветлый Государь, всем еси государем прибежище, всем еси государем закон, бедным еси подпора и бесерменом еси надея, законной земли грозный Государь, всем еси князем справедливая управа, всем князем вышний князь, земли еси тишина, обетник еси Николин»[470].
В следующем, 1493 г. Иван Васильевич сам посылал послов, грека Мануила и Даниила Мамырева, в Венецию и Милан. Эти послы возвратились в 1494 г. с иностранными мастерами: стенным, палатным, пушечным и др.[471] В мае того же 1493 г. в Москву прибыло посольство от Конрада, князя Мазовецкого, бывшего тогда во вражде с сыновьями Казимира. Эта вражда сама собой указывала на естественный союз Конрада с князем Московским, к которому он и прислал посла Ивана Подосю, варшавского наместника, сватать за него одну из дочерей великого князя. Иван Васильевич хоть и находил этот брак выгодным для своей политики, но не торопился с ним, а хотел сначала заключить с Конрадом договор о помощи, какую окажет мазовецкий князь против Казимировичей, и о назначении для будущей супруги его вена: великий князь хотел, чтобы дочь его по выходе за Конрада имела в собственном владении некоторые города и волости в Мазовии. Для заключения этого договора Иван Васильевич отправил в Мазовию послов, но неизвестно, с чем вернулись послы. Контакты эти не имели никаких последствий, вероятно, как справедливо предполагает наш историограф, от перемены обстоятельств[472].
Наконец, к тому же 1493 г. относится начало контактов Москвы с Данией. Датский король Иван находился в дружественных отношениях с польским королем Казимиром, а потому, когда в 1492 г. московские послы к германскому императору, Траханиот и Яропкин, ехали чрез Данию в Любек, они испытали в Дании некоторые неприятности, что делалось, конечно, в угоду польскому королю. Но неприязненные отношения Дании к Швеции, с которой и великий князь Московский входил в частые столкновения, указали датскому королю на естественный союз с Москвой, и вот в июле 1493 г. в Москву прибыл посол из Дании «о братстве и любви»: договор был заключен. В том же году великий князь отправил в Данию своих послов, Димитрия Ралева и дьяка Зайцева, которые «привели короля к целованию на докончальных грамотах, и грамоты розняша»[473].
Мы не говорим подробно о контактах Ивана Васильевича с Менгли-Гиреем, потому что только перечень посольств занял бы много места: достаточно заметить, что союз и дружба их направлены были против Литвы и Золотой Орды. Другой союзник на юге был молдавский господарь Стефан, с которым великий князь часто контактировал и даже, как мы видели, породнился. Но в этих союзах, кроме политических интересов, Иван Васильевич видел еще интересы торговые: московским купцам выгодно было вести торговлю в Азове и Кафе. Так как последней управляли константинопольские паши, великому князю невольно приходилось сделать шаг к сближению с султаном. По торговым делам с Кафой ему помогал Менгли-Гирей; но многого он, как зависимый от султана, сделать не мог. Ивану Васильевичу нужно было выжидать такого случая к сближению с главой правоверных, от которого не ронялось бы его достоинство. Такой случай представился. Паши султана в Белгороде имели однажды разговор с великокняжеским дьяком Федором Курициным и упомянули о желании султана жить в дружбе с великим князем; Иван Васильевич поручил Менгли-Гирею разведать об этом, и последний получил от Баязета II такой ответ: «Ежели государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне брат»; затем представился самый удобный случай для Ивана Васильевича завязать сношения с султаном. Русские купцы перестали ездить в Азов и Кафу, потому что им причиняли там обиды; кафский паша обвинял в этом перед султаном Менгли-Гирея, и последний обратился к Ивану Васильевичу с просьбой оправдать его в глазах Баязета: великий князь отправил к султану письмо, в котором обвинял в насилиях азовских и кафских чиновников, почему русским купцам и запрещено было им, великим князем, ездить во владения султана; в конце письма великий князь напоминал, что отец Баязета, Магомет II, был государь великий и славный, что он хотел отправить послов с дружеским приветствием к нему, великому князю, но, по воле Божией, его намерение не исполнилось… «Для чего же не быть тому ныне?» — в заключение спрашивает великий князь и выражает надежду на получение от султана ответа. Письмо написано 31 августа 1492 г. Друг великого князя, Менгли-Гирей, старался укрепить дружбу между Иваном Васильевичем и султаном. Но последний долго медлил ответом. В 1497 г., когда великий князь узнал, что к нему послан был султаном посол, который почему-то не доехал до Москвы, то сам решился отправить в Константинополь посла, дьяка Михаила Андреевича Плещеева, который должен был хлопотать перед султаном, чтобы русским купцам безопасно и свободно торговать во владениях султана. Менгли-Гирей снабдил Плещеева рекомендательными письмами и провожатыми. Наказ, данный великим князем послу, исполнен был в точности, но грубо и шероховато, почему посольство и имело не совсем благоприятные результаты. Так, Плещееву приказано было, чтобы он, изъявляя султану и сыну его Магмеду Шиходзе, кафскому султану, дружбу великого князя, для соблюдения достоинства последнего правил поклон стоя, а не на коленях, чтобы говорил только с султаном, а не с пашами и пр. Гордость московского посла удивила весь двор султана. Хотя паши обходились с ним ласково, он относился к ним высокомерно: так, не хотел ехать к ним на обед, не взял их даров и денег, назначенных ему на содержание, и гордо заявил, что он будет говорить только с султаном. Тем не менее султан исполнил все, о чем просил его великий князь относительно торговли русских купцов в его владениях, и ласково отпустил Плещеева. В письме к Менгли-Гирею Баязет как бы с сожалением говорит, что русский государь, с которым он желал быть в любви, прислал к нему какого-то невежду; что он не посылает своих людей на Русь, опасаясь, как бы их не оскорбили там: ввиду этого султан предоставляет контакты с великим князем сыну своему, кафскому султану. Впрочем, в письме к самому Ивану Васильевичу Баязет не жаловался на его посла и называл последнего добрым мужем, конечно, из любезности. В 1499 г. великий князь, отправляя грека Димитрия Ралева в Венецию, послал и к Баязету и сыну его Алексея Голохвастова с любезными письмами. С Голохвастовым по Дону отправилось и много купцов в Азов. Цель посольства состояла в том, чтобы исходатайствовать московским купцам некоторые льготы в торговле в султанских владениях. Голохвастов возвратился уже в 1500 г. с послом от кафского султана[474]. Здесь же отметим, что в том же 1499 г. в Москву приходил посол из Шемахи, где правил тогда султан Махмут, уже независимый от Персии (от которой зависели его предшественники) и потому желавший поддерживать отношения с соседними независимыми государями. На любезные и ласковые речи его посла в Москве отвечали тем же, но дальше этого дела с Махмутом не пошли[475].
К чему привели все эти контакты? К прочному, долговременному ни к чему они не привели и имели только временное политическое значение и временную славу княжения Ивана III. Только в одном они пережили свое время — в отношении развития на Руси ремесл и искусств: из Западной Европы вывозили в Москву ремесленников и художников, у которых, нет сомнения, русские люди могли кое-чему научиться. Искусством этих иноземцев Иван Васильевич пользовался в разных областях: в строительном искусстве, литейном, в горном деле и пр. Не будем указывать все случаи, где прикладывались к делу европейские знания; укажем только один, весьма важный в то время для великого князя, по горному делу. Драгоценные металлы в старой Руси получали благодаря внешней торговле вообще и в частности — меновой торговле с сибирскими народцами. Так называемое закамское серебро, известное еще вольным новгородцам, давно уже было забыто, потому ли, что истощились его источники, или потому, что с падением Новгорода пала торговля с упомянутыми народцами, — неизвестно. В княжение Ивана III, когда делались значительные постройки, собирались громадные ополчения, происходили сношения с иностранными дворами — когда требовалось немало денег на дары и благовидные подкупы разных лиц для достижения известных целей, казна должна была сильно истощаться, должен был чувствоваться недостаток в драгоценных металлах. А между тем по слухам знали, что земли около Каменнаго Пояса (Уральского хребта) изобилуют такими металлами, и вот два немца, Иван и Виктор, с Андреем Петровым и Василием Болтиным отправлены были в Печеру искать серебряную руду. Эти рудознатцы возвратились в Москву в 1492 г. и сообщили, что в вотчине великого князя на р. Цильме они нашли серебряную и медную руду на пространстве десяти верст. Важность этого открытия очевидна сама собой