ан Васильевич уверял хана в своей неизменной дружбе и предлагал ему помириться с Литвой. Хан справедливо укорял великого князя, что он сделал такое дело без его ведома, что он, хан, напротив, никогда не изменял великому князю в дружбе. Впрочем, Менгли-Гирей клялся все-таки умереть верным союзником Ивана Васильевича и готов был заключить мир с Литвой, только бы Александр вознаградил его за убытки, понесенные в войне. Великий князь писал Александру, что если Менгли-Гирей не согласится на мир, то Москва будет помогать Литве против ее врага, но требовал, чтобы Александр выполнил то, о чем прежде уже были переговоры: чтобы построена была домовая церковь для Елены, чтобы последнюю не принуждали носить польское платье, чтобы титул московского князя прописывался весь и чтобы жена Бельского была отпущена в Москву, куда бежал ее муж. Со своей стороны Иван Васильевич отозвал из Вильны своих бояр, которых Александр почему-либо считал вредными для себя.
Но под теми или другими благовидными предлогами Александр не хотел исполнить ни одного из требований Ивана Васильевича. К этим огорчениям со стороны зятя присоединилось еще новое: султан по просьбе великого князя строго запретил притеснять московских купцов в своих владениях и отправил в Москву посла с дружественными уверениями, но Александр не пропустил их чрез свои владения, извещая тестя, что турецкие послы никогда не ездили в Москву чрез Литву, что он не пропустил их, так как они могли быть и лазутчиками. В то же время литовский князь по совету окружавших его панов хотел дать в удел младшему брату Сигизмунду Киевскую область. Иван Васильевич, бескорыстно желая зятю добра, чрез Елену предостерегал его от опасности, исходящей от раздвоения власти, между тем как Александр винил тестя в том, что он вмешивается в его дела; Иван Васильевич в письмах к Елене спрашивал, почему ее муж не хочет жить с ним в любви и братстве, и получил от зятя ответ, что он поступает так потому, что тесть завладел многими городами и волостями литовскими, что он, великий князь, не устроил мира между ним, Александром, с одной стороны, и ханом Крымским и господарем Молдавским — с другой. Жалобы эти были безосновательны, так как после договора с Александром Иван Васильевич не захватывал ни волостей, ни городов литовских.
Упрямство Александра привело к тому, что великий князь Московский продолжал контакты с Менгли-Гиреем в прежнем духе. 11 сентября 1496 г. к крымскому хану отправлен был боярин князь Звенец, чрез которого Иван Васильевич извинялся перед ханом, что из-за плохого пути он не известил его вовремя о сватовстве Александра, и просил забыть прошлое; мир с Литвой оставлял на волю хана и говорил, что если князь Литовский окажется кому-нибудь из них врагом, то они вместе пойдут на него. Тогда же великий князь посылал и к Стефану и писал ему, вероятно, о том же. В 1497 г. великий князь Литовский и брат его Альбрехт, король Польский, хотели идти на Стефана войной; Иван Васильевич через посла требовал, чтобы Александр «докончания своего не рушал, а на свата на Стефана ратью не ходил». Вследствие этого Александр вернулся из похода, но своих князей с войсками все-таки послал на помощь к брату[479].
Но обратимся к другим соседям Москвы, и прежде всего к ливонцам и шведам, и посмотрим, в каких отношениях Иван Васильевич за последнее время находился с ними.
В 1492 г. великий князь приказал заложить напротив Нарвы на Девичьей горе новую крепость, которую назвал по своему имени — Ивангород. Конечно, это не могло понравиться ливонским немцам, это беспокоило их и было, кажется, причиной того, что они продолжили мир с Москвой еще на десять лет[480]. Вскоре после этого в Ревеле, по известию одного немецкого историка, сожгли одного русского, который уличен был в каком-то гнусном преступлении; ревельские граждане говорили тогда соотечественникам сожженного, что за такое преступление они сожгли бы даже и самого их князя. Эти безрассудные слова, согласно тому же историку, переданы были Ивану Васильевичу, который до того разгневался, что изломал свою трость, бросил ее на землю и, взглянув на небо, грозно произнес: «Бог суди мое дело и казни дерзость»[481]. Русские источники несколько иначе передают этот эпизод. В 1495 г. Иван Васильевич отправил в Новгород дьяка Василия Жука и Даниила Мамырева к наместникам с приказанием учинить расправу с немецкими купцами из Колывани (Ревеля), «их в тюрму посажати, и товар их справадити к Москве, и дворы их гостиные в Новегороде старые и божницы отнята» за то, что колыванцы причинили «новгородским гостям многия обиды и поругания, а иных людей живых в котлех вариша»; кроме того, они чинили поругание и послам московским, ходившим в Рим и Фряжскую землю. Великий князь решился на эту меру после того, как ливонское правительство не исполнило его требования — выдать ему ревельский магистрат. Немецких купцов находилось тогда в Новгороде 49 человек из Гамбурга, Любека, Люнебурга и других городов. Это обстоятельство встревожило всю Германию. Ливонские немцы, «познав свою вину и неправду пред великим князем», обратились к нареченному зятю Ивана, князю Александру, с просьбой, чтобы он «печаловался тестю своему за их преступление и неправду». Послы от Александра, Великого магистра и семидесяти немецких городов прибыли в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцов. Больше года немецкие гости томились по тюрьмам; наконец великий князь смиловался, освободил их (уже в 1496 г.). Это обстоятельство совершенно убило немецкую торговлю, так как немецкие купцы боялись после этого ездить в Новгород[482].
Некоторые, между прочим, думают, что великий князь поступил так с немецкими гостями в угоду датскому королю, который находился в неприязненных отношениях с Ганзой. Неизвестно, насколько это справедливо, но знаем, что в то время датский король и великий князь Московский заключили какой-то союз. Датскому королю важно было иметь союзника и против шведов. Кажется, благодаря упомянутому союзу в том же 1496 г. великим князем посланы были под Выборг воеводы Даниил Щеня, боярин Яков Захарьевич и князь Василий Федорович Шуйский. Еще раньше (в конце 1495 г.) Иван Васильевич посылал в Псков гонца с требованием, «чтобы отчина Псков послужила [ему] на Свею, на немцы». Впрочем, русские войска не смогли взять город и ограничились тем, что на несколько десятков верст вокруг опустошили селения. Но этим великий князь не хотел удовольствоваться: в том же 1496 г. он сам поехал в Новгород с сыном Юрием и внуком Димитрием, оставив в Москве при Софии старшего сына Василия. В Новгороде архиепископ и граждане торжественно встретили его крестным ходом, «яко же бо бе лепо государьству их… и бысть тогда радость велика о приезде его». После молебна и литургии у Святой Софии великий князь со всей свитой обедал у архиепископа. Тем временем московские воеводы по его приказу опять ходили на шведов; поход был удачен: воеводы вернулись с большим полоном. После этого похода, по некоторым летописным известиям, Иван Васильевич уехал в Москву, кажется, потому, что его туда требовали казанские дела. Но далее те же известия передают, что по его приказанию московские воеводы ходили в Каянскую землю «на десять рек». Князьям Ушатым, которых послал туда великий князь, били челом те обитатели Каянии, которые жили по р. Лименге, — били челом «за великого князя» и вместе с воеводами приезжали в Москву их представители, которые клялись быть подданными великого князя Московского. Шведы не хотели остаться в долгу: на 70 легких судах они приплыли в Нарову из Стокгольма и взяли Иван-город. Князь Юрий Бабич, сидевший в городе, при их приближении ушел, а воеводы Иван Брюхо и Гундоров, стоявшие неподалеку, не хотели почему-то помочь городу. Шведы, не надеясь по отдаленности удержать крепость за собой, предлагали ее ливонцам, которые, однако, отказались от нее. Шведы ушли, захватив с собой 300 пленников. От этой войны выиграл, кажется, только датский король, который после войны объявлен был и королем Швеции. Само собой разумеется, что король Дании и Швеции за оказанную ему великим князем любезность платил тем же; полагают даже, что он отдал Ивану Васильевичу некоторые места в Финляндии, и в таком случае обмен посольствами в 1500 и 1501 гг. должен был иметь целью утверждение границ между обоими государствами[483].
У других соседей Москвы, восточных, положение дел было смутное. Царь Казанский, Магмет-Аминь, держался по отношению к великому князю, как его присяжник. Но своей жестокостью и угнетениями он возбудил против себя народ и вельмож: последние вошли в тайные сношения с царем Шибанской Орды Мамуком, которого приглашали к себе. Магмет-Аминь извещал Ивана Васильевича, что на него идет Мамук, что князья Казанские чинят ему насилие, и просил помощи. Великий князь послал к нему воеводу князя Ряполовского с сильною ратью, вследствие чего Мамук удалился от Казани, а недовольные царем казанские князья бежали к нему. Когда опасность миновала, Магмет-Аминь отпустил Ряполовского, а Мамук, пользуясь этим, опять подступил к Казани и выгнал оттуда Аминя, который бежал в Москву. Это было в 1497 г. Великий князь принял и держал его «честью». Между тем Мамук оказался едва ли не хуже Магмет-Аминя: отнимал у купцов товары, у вельмож — богатства; главных доброжелателей своих, предавших ему Казань, посадил в тюрьму. Казанцы ждали только удобного случая отделаться от него, и случай скоро представился: Мамук пошел на Арск, но городка не взял, а возвратиться в Казань не мог, так как жители хотели встретить его с оружием в руках. Он вынужден был удалиться восвояси. Тогда казанские вельможи отправили в Москву послов бить челом великому князю, чтоб он пожаловал их — «нелюбки и вины» их отдал, но Аминя не посылал бы к ним, а дал им второго Ибрагимова сына, Абдыл-Летифа (пасынка Менгли-Гирея). Великий князь отправил в Казань князя Семена Даниловича Холмского и князя Федора Палецкого, которые возвели Абдыл-Летифа на Казанское царство и заставили граждан присягнуть великому князю в верности «по их вере». Чтобы удовлетворить и Магмет-Аминя, великий князь пожаловал его Каширой, Серпуховом и Хотунью и отпустил из Москвы