Приложение 2Свод летописных известий о Новгородской земле в хронологическом порядке за период времени от 1230 г. до падения самостоятельности Новгорода
Следуя принятому плану, по которому мы должны давать краткие исторические сведения о главных центрах удельной Северо-Восточной Руси, нужно сказать несколько слов и о Новгороде Великом.
Первоначальная история Новгорода, как и многих других древних городов, основана на полубаснословных или даже чисто баснословных сказаниях. Последние дошли до нас не в первоначальном виде, а в извлечениях, переделках и дополнениях позднейших бытописателей и историков. Так, сказание не дошедшей до нас Иоакимовской летописи о начале Словенска, на месте которого потом поставлен был Новгород, и о первом князе словен Гостомысле сохранилось в летописном своде Татищева[541], который, как и князь Щербатов, полностью принимает на веру это сказание. Гостомысл, по этой версии, был князем словен еще до Р. X.; он перешел со своим словенским племенем с Дуная на север Европы, где построил обширный город Словенск, в котором и скончался. Спустя несколько сотен лет из его потомков в сказании упоминаются Вандал, Избор, Владимир и многие другие, наконец, в девятом колене Буривой. Этот Буривой, не выдержав борьбы с варягами, бежал в город Бярмы и там скончался, а его враги овладели всей словенской землей и начали жестоко притеснять покоренных. Притесняемые словяне выпросили у Буривоя в князья себе его сына Гостомысла, который прогнал варягов и, как и подобает полубаснословному герою, начал спокойно и мудро править землей и быть грозой для соседей. Он имел четырех сыновей, которые еще при жизни его умерли бездетными, и трех дочерей, которые были замужем за соседними князьями. Гостомысла, как мудрого правителя, беспокоила мысль, что у него нет наследника. Два раза он вопрошал богов об этом и получал благоприятные ответы, хотя и не верил им, так как был стар и жены его не рожали. Наконец, он увидел во сне, что из чрева его второй дочери Умилы выросло плодовитое дерево, которое покрывало ветвями какой-то обширный город и плодами насыщало людей. Призванные им волхвы или сногадатели объяснили сон в том смысле, что один из сыновей Умилы будет его преемником и что земля удобрится его княжением. Все были рады этому обстоятельству и особенно тому, что преемником будет не сын старшей дочери, который «негож бе». Перед смертью Гостомысл созвал всех старейшин своей земли от славян, руси, чуди, мери, кривичей и дряговичей, рассказал им свой сон и отправил к варягам посольство просить князя себе в преемники. Таким образом и явились три брата: Рюрик, Синеус и Трувор с их родами.
Как выше замечено, Татищев, безусловно, верит этому сказанию Иоакимовской летописи и даже, неизвестно из каких источников, пополняет ее сведениями о дочерях Гостомысла. Иоакимовская летопись называет по имени одну только У милу, Татищев же говорит, что старшая была за князем Изборским, что от этого брака произошла Ольга (впоследствии жена Игоря); о младшей же дочери ничего не известно, но есть предположения, не была ли она матерью Вадима. Этот Вадим поднял новгородцев против Рюрика, от руки которого и пал. По безосновательным догадкам и предположениям Татищева (в его примечаниях к Иоакимовской летописи), Вадим был, возможно, внуком Гостомысла, как и Рюрик, но, происходя от старшей сестры, имел больше прав на власть, чем последний, почему и был убит младшим (двоюродным) братом. Эти сказания, основанные, вероятно, на желании дать естественное объяснение факту призвания князей, в позднейшее время (в XVII в.) досужими грамотеями, и особенно известным Каменевичем-Рвовским, переделывались по личному вкусу. Гостомысла, однако, они называют не князем, а новгородским старейшиной, избранным всенародно. Перед смертью он созвал всех начальных людей Русской земли и советовал им, по его кончине, отправить посольство в варяжскую землю и в Пруссию к тамошним самодержцам от рода Августа Кесаря и просить их к себе на княжение. По смерти Гостомысла, который был похоронен в Болотове[542], его сограждане долго не хотели привести его совет в исполнение и не имели князей, а избирали только посадников. Но беспрестанные междоусобицы заставили их, наконец, отправить послов в варяжскую землю и в Пруссию, к тамошнему курфирсту Рюрику, потомку Августа Кесаря в 14-м колене. Щекатов[543], говоря о начале Новгорода, делает общую ссылку на новгородских летописцев, под которыми, очевидно, понимает варианты одного и того же сказания. У него говорится, что задолго до построения Новгорода в версте или несколько выше последнего был построен город Славенск, который населен был славянами. Но его опустошили войны и моровое поветрие; уцелевшие жители перешли на берега Дуная и жили там долгое время, но потом (в середине V в.) вернулись на прежнее место и неподалеку от старого поставили Новый город; остатки же старого на месте, называемом Старое городище, видны и поныне.
Насколько в этих баснословных сказаниях сохранились элементы действительного происхождения Новгорода, судить, конечно, трудно. Но в основе этих сказаний, без сомнения, лежат отчасти действительные факты, а отчасти понятное желание как сравнительно древних летописцев, так и позднейших сводчиков летописных известий, хроникеров, найти начало и рациональное (естественное) объяснение того или другого явления, факта и пр. Факт призвания князей не подлежит сомнению. Чем же вызван этот факт? Предание могло сохранить его общую причину, а именно: отсутствие крепкой власти, которая могла бы сдерживать частные, эгоистические стремления, идущие вразрез с общим благом народа и производящие смуты и усобицы, и надо полагать, это так и было. Но позднейшие хроникеры и составители отдельных сказаний о тех или других явлениях Древней Руси, в противоположность своим первообразам, древнейшим летописателям, которые и разукрашенные народной фантазией предания вносили в свои бытописания, «не мудрствуя лукаво» (почему в них и можно до известной степени разобраться), давали полный ход своей необузданной фантазии: известный голый факт они старались обставить интересными, по их представлениям, подробностями; им нужны были действующие лица, почему-либо необыкновенные и часто с драматическим положением, — словом, хроникеры, еще мало способные к отвлеченному мышлению, старались изображать факты наглядно, конкретно, а для этого им приходилось выдумывать и действующих лиц, и названия топографические, географические и т. и., или, наоборот, от последних производить названия личные.
Был ли на самом деле Гостомысл, сказать трудно. Надо заметить, что у Нестора он не упоминается, но в позднейших летописных сводах[544], как Софийский (Софийская 1-я), говорится, что славяне, придя с Дуная, сели около озера Ильмень, прозвались своим именем, поставили город, который назвали Новым городом, и посадили у себя старейшину Гостомысла. Другой летописный свод (Воскресенская летопись) дополняет это известие некоторыми подробностями, говоря, что, придя с Дуная, славяне сели у Ладожского озера, а отсюда перешли к озеру Ильмень и назвались иным именем — Русью, по имени реки Руссы, впадающей в Ильмень; размножились здесь и посадили у себя старейшиной Гостомысла. А составитель Густинской летописи, как бы сомневаясь в существовании Гостомысла, только после передачи факта призвания князей, прибавляет: «Неции же глаголют, яко Гостомысл» и т. д., как в вышеприведенных сказаниях[545]. Предание о Гостомысле держалось еще в XVI в.: так, о нем упоминает Герберштейн, два раза посещавший Россию в первой половине XVI в. Что касается самого имени Гостомысл, то оно, несомненно, могло существовать у славян; Гостомыслы упоминаются также в древнейшей истории Мекленбурга[546].
Итак, первоначальная история Новгорода все-таки остается неясной, подернутой, так сказать, туманом баснословных сказаний, к составлению которых часто подавали повод, вероятно, названия географические, топографические и т. и. Надо полагать, таким-то именно образом и произошли, например, такие баснословные сказания, как приводимые Н. И. Костомаровым в его «Истории Новгорода»[547], где географические имена, как, например, реки Руса и Волхов и озеро Ильмерь (Ильмень), связываются с именами личными; название одного из новгородских концов Славянским, а самого города Новым могло привести к предположению о существовавшем когда-то старом городе, городе Славянске[548].
Таким образом, о древности Новгорода вообще и времени основания его в частности ничего определенного нельзя сказать. Но что Новгород в эпоху призвания князей имел уже весьма важное значение среди славянских поселений севера, это видно из того, что он стоял во главе союза племен, решивших призвать князей. Это обстоятельство, само собой, указывает на давнее возникновение города и на сравнительно высокое материальное развитие его еще до призвания князей.
Благосостояние Новгорода происходило не от главного общеславянского занятия хлебопашеством, для которого неудобна была болотистая почва занятой новгородскими славянами территории, а прежде всего от торговли, которая, в свою очередь, вызвала среди новгородцев сильное колонизационное движение на восток и северо-восток, в бассейн Волги и Ледовитого океана. Выгодное положение Новгорода при выходе Волхова из озера Ильмень в северной части великого водного пути «из варяг в греки» само собою определяло торговую деятельность новгородцев, и в первые годы своего исторического существования новгородцы, конечно, контактировали с югом по торговым делам; с юга же они получали и хлеб. Только впоследствии, когда Южную Русь начали терзать и разорять, с одной стороны, княжеские усобицы, с другой — набеги степняков, хищных азиатов, а Северо-Восточная Русь заселялась и обстраивалась городами и селениями и начала выступать главным историческим деятелем Северо-Восточной Европы, торговые интересы отвлекли новгородцев от юга на восток и северо-восток, а при дальнейшем развитии экономической жизни и на запад, где Новгород вошел в тесные сношения с Ганзой.