[567], в Новгород прибыл Михаил, первый русский митрополит, с епископами Добрыней и Анастасом, тем самым корсунским священником, при помощи которого Владимир взял Корсунь. По пути к Новгороду греческие епископы истребляли идолов, крестили народ и основывали храмы. Христианство, однако, туго принималось на севере, где по соседству с новгородскими славянами жили исключительно язычники и не могло быть таких контактов с христианским миром, какие были на юге, в Киеве, по соседству с христианской Византией. В 991 г. в Новгород и Псков был назначен епископом Иоаким Корсунянин, и ему вновь пришлось сокрушать идолов и разорять требища[568]. Говоря о крещении новгородцев в 990 г., Никоновская летопись ничего не передает о том, что новгородцы оказали хоть какое-либо сопротивление греческим епископам — не говорит об этом и при втором истреблении идолов и капищ. Но так называемая Иоакимовская летопись, известия которой сохранились у Татищева[569], передает весьма характерный и, кажется, правдоподобный рассказ о втором истреблении идолов и требищ в Новгороде: по этой летописи, в Новгород отправились с епископом Иоакимом Добрыня и тысяцкий Владимира Путята с ратной силой; в Ростове они увеличили последнюю за счет новокрещенцев-ростовцев и пошли далее; по дороге силы их прирастали другими новокрещенцами, так что к Новгороду эта духовно-военная миссия пришла с весьма внушительным количеством рати. Новгородцы собрались на вече и решили не пускать в город пришедших с Добрыней и не выдавать богов; мост на Волхове был разобран, а на берегу выставлены каменометные орудия. Более решительное сопротивление готовилась оказать левая сторона (по течению Волхова), почему Добрыня с духовенством и ратными людьми сначала занял правую, Торговую сторону, где в течение двух дней крещено было несколько сотен человек. Между тем на левой стороне главный жрец Богумил, прозванный за его сладкоречие Соловьем, приглашал граждан крепко стоять за веру отцов, а тысяцкий Угоняй, разъезжая по городу, кричал: «Лучше нам умереть, чем отдать на поругание наших богов». Путята ночью с 500 ростовцев переправился на левую сторону и благодаря тому, что новгородцы той стороны приняли их за своих, проник в город; Угоняй и некоторые другие мужи были схвачены и отправлены на другую сторону к Добрыне, о чем не замедлила разнестись по городу молва. Народ рассвирепел: новгородцы-язычники, мирно жившие до тех пор с бывшими среди них христианами, у которых была церковь Преображения Господня, теперь в ярости разметали эту церковь, пограбили и разорили дома христиан[570]; до пяти тысяч новгородцев вступили в жестокую сечу с ростовцами, приведенными Путятой. Тогда Добрыня так же, как и Путята, пользуясь ночной темнотой, переправился на левую сторону, зажег дома по берегу реки и тем произвел всеобщее замешательство: народ бросился тушить пожар, а лучшие люди (аристократия) послали к Добрыне просить мира, и тот приказал спасать город и прекратить грабеж. Но теперь дошла очередь до богов: деревянных идолов сожгли, а каменных побросали в реку; новгородцы напрасно умоляли пощадить их святыню. Отсюда-то и пошла пословица, что Путята крестил новгородцев мечом, а Добрыня — огнем. Одна из Новгородских летописей[571] передает, что главный идол Перуна, когда его бросили в реку, начал кричать: «О горе мне, ох! достался я немилостивым судиям», потом бросил на мост палицу и сказал: «Поминайте меня этим, новгородцы!» Идол, которого запрещено было извлекать из воды, доплыл до р. Пидьбы[572] и остановился у берега; местный житель-гончар, собиравшийся плыть по реке в город для продажи горшков, увидев идола, оттолкнул его от берега шестом и сказал: «Довольно ты, Перунище, поел-попил, плыви теперь прочь». Таким образом, Новгород оказался покоренным силой оружия, и Владимир, следовательно, мог располагать им по личному усмотрению.
К концу X в. печенеги сильно беспокоили Киев, и Владимир, находя местные силы недостаточными для борьбы со степняками, в 997 г. отправился в Новгород «по верховение вое на печенегы»[573]; новгородцы, кроме того, обязаны были платить киевскому князю 2000 гривен в год и 1000 гривен давать на княжеских гридней; управление Новгородом Владимир поручил первоначально Вышеславу, а после туда перешел из Ростова Ярослав. Однако, располагая судьбами Новгорода, как покоритель, Владимир не уничтожил его внутреннего самоуправления: мы видим там посадников, которые собирали дань и отдавали ее поставленному над ним князю. Хотя и нет прямых указаний на то, в каких отношениях был посадник с новгородским князем, но факт его существования и его обязанность собирать дань указывают на то, что он был как бы посредником между народом и его непосредственным князем точно так же, как этот последний был посредником между управляемой им землей и великим князем Киевским; как посадник доставлял собираемую им дань князю Новгородскому, так и последний ту же дань должен был доставлять в Киев. Ярослав, однако, не доставлял отцу дани, по скупости ли, каковое качество отмечают у него скандинавские саги, или почему-либо другому, неизвестно, — так что Владимир вынужден был поднять оружие на сына, чтобы заставить его исполнять свой долг по отношению к великому князю. Ярослав, узнав о намерениях отца, бежал к варягам, не надеясь, вероятно, на помощь новгородцев, которым все равно кому было давать дань — Ярославу или Владимиру. Варяги, приведенные Ярославом в Новгород, хозяйничали как люди, в которых нуждались: своевольничали и насиловали новгородских жен, так что выведенные из терпения новгородцы составили заговор и в каком-то «дворе Поромони» перебили варягов, но, как увидим, не всех, а, вероятно, более беспокойных и наглых[574]. Это заставило Ярослава удалиться в Раком[575], откуда он послал сказать новгородцам: «Уже мне не воскресить убитых» — и приглашал к себе зачинщиков заговора, вероятно, для примирения. Последние доверчиво явились, но были перебиты.
В ту же ночь из Киева пришла весть, что великий князь скончался, что Святополк, намереваясь завладеть великим княжеством, убил младших братьев Бориса и Глеба. Теперь Ярослав волей-неволей вынужден был поклониться новгородцам: он сам вышел в поле на вече и просил прощения. «Если, князь, наша братия изрублена, — отвечали новгородцы, — то мы можем постоять за тебя». Надо полагать, со стороны Святополка Новгороду угрожала какая-то опасность, почему они теперь и приняли такое участие в деле Ярослава[576]. Если верить летописи, то у Ярослава составилось громадное ополчение: варягов было 1000 человек, вероятно оставшихся от избиения, а остальных — 40 000. После первой стычки с Святополком Ярослав, как победитель, занял Киев и раздал помогавшим ему новгородцам по 10 гривен.
Но Святополк не пал духом и не хотел так легко уступить Киев: в 1018 г. он привел польского короля Болеслава Храброго, на дочери которого, по свидетельству Дитмара, был женат. Враги встретились на берегах р. Буга. Разбитый наголову Ярослав, у которого кроме Руси (полян) были наемные варяги и славяне (новгородцы), только сам-пят успел бежать в Новгород. Но и здесь он не надеялся удержаться и хотел опять бежать за море, для чего уже заготовлены были лодки. Однако новгородцы по почину сына Добрыни Константина, истребив лодки, удержали князя и предложили ему свою помощь. Сделали складчину: положено было взять от старост по 10 гривен, от бояр — по 18, а от мужчин — по 4 куны. Собранное на эти средства ополчение оказалось, однако, недостаточным, почему опять привели варягов из-за моря. Между тем Святополк, отплативший Болеславу за его помощь черной неблагодарностью[577], уже не рассчитывая на польского короля, обратился к печенегам. Братья-враги[578] встретились (в 1019 г.) на берегах р. Альты (впадающей в Трубеж), где Святополк первым пролил кровь брата Бориса. Победа теперь осталась за Ярославом, который в благодарность за помощь наградил новгородцев деньгами, дал им «Правду» (судебные уставы) и грамоту или «Устав». «И отпусти их всех, — говорит летописец, — домов, и дая им правду и устав списав, глаголав тако: по сей грамоте ходите, яко же писав вам, тако же держите»[579].
Этот устав составляет эпоху в жизни новгородцев: Новгород становится вполне самостоятельным, главой всей Новгородской земли, и только Ладога отдана была в управление шведу Рагнгвальду. Но и этот пригород после смерти последнего опять воссоединился с Новгородской землей[580]. Впрочем, в вопросе о полной самостоятельности Новгорода, дарованной ему грамотой Ярослава, наши историки не вполне согласны. С. М. Соловьев[581] утверждает, что грамоты Ярослава касались только финансовых льгот, а не административных, что Новгород зависел от киевского князя, и, как на доказательство, указывает на то, что в Новгород князья посылались, а не избирались самими новгородцами, что даже посадники присылались в Новгород из Киева: так, после Изяслава Новгородом управлял присланный из Киева посадник Остромир. К тому же мнению склоняется и К. Н. Бестужев-Рюмин[582], который указывает на то обстоятельство, что новгородцы впоследствии ссылались на не дошедшие до нас грамоты Ярослава только в финансовых вопросах. Другие историки, как Костомаров и Беляев