оличество четырьмя. Однако в одном из стихов{29} Корана, допускающем двоякое истолкование, содержится намек на допущение так называемой мута, временной, договорной формы брака, в отличие от пиках, обозначающей совершение ортодоксальной брачной церемонии. По преданию, Мухаммед мирился с браками мута в среде своих последователей. В брак, обозначаемый словом «никах», можно было вступить со свободной мусульманской женщиной после совершения соответствующей церемонии и должно было вступать в подобный брак (по крайней мере, иметь такое намерение) на всю жизнь. Брак мута мог быть заключен со свободной женщиной-иноверкой, не сопровождался традиционной церемонией и совершался по взаимной личной договоренности между мужчиной и женщиной на точно определенный срок. Есть мнение, что то был древний арабский обычай, который Мухаммеду не удалось искоренить и который превратился, особенно в Персии, в узаконенное прикрытие обычной проституции. Владельцы караван-сараев предлагали путникам женщин на условиях мута на одну ночь. Соответственно шиитскому толкованию Корана мута представляет собой законный мусульманский брак. Сунниты с этим не соглашались, и Бадавни описывает замечательные споры между Акбаром и его учеными богословами-улема-ми на предмет того, можно ли считать на основе принципа мута, что император состоит в законном браке с огромным количеством своих жен. Стороны обменивались доводами, приводили и опровергали прецеденты ровно до тех пор, пока Акбар, отчасти напоминая своим поступком известный эпизод из истории правления английского короля Генриха VIII{30}, не сместил своей волей суннитского кази, который не разделял точку зрения императора, и не заменил его кази-шиитом, с этой точкой зрения согласным. Позже Акбар имел наглость издать декрет, утверждающий, что человеку обыкновенному лучше всего иметь одну жену. Возможно, он судил при этом на основе собственного опыта.
Когда Акбар выступал в поход «под предлогом участия в охоте», это выглядело настолько внушительно, что большинство оппонентов предпочитало придержать языки. Излюбленным способом охоты у Моголов был так называемый камаргах, или круговая облава, для участия в которой привлекались значительные воинские соединения. Способ этот ценили и Чингисхан, и Тимур, главным образом за то, что он обладал качествами военной тренировки. Солдаты, используемые как загонщики, образовывали огромный круг и, сужая его, медленно продвигались по направлению к центру. В 1567 году по случаю такой охоты пятьдесят тысяч загонщиков окружили площадь диаметром в шестьдесят миль; загонщики в течение месяца постепенно добились того, что все животные, главным образом олени, оказались окруженными на площади диаметром всего в четыре мили. Акбар въехал верхом в этот круг. Императора сопровождало несколько человек придворных, но охотился он в одиночку, используя в качестве оружия попеременно лук и стрелы, меч, копье, мушкет и даже аркан. Круг оставался замкнутым, и на этой стадии охоты сложнее всего было не дать животным вырваться за его пределы: Джаухар и его друзья упустили нескольких на своем участке линии во время охоты, устроенной шахом Тахмаспом для Хумаюна, и на них был наложен штраф — по коню и по золотой монете за каждого убежавшего оленя. В определенное время на место цепи людей ставили плетеные ограждения. В 1567 году Акбар охотился в течение пяти дней, после чего наступила очередь придворных, которых потом сменили дворцовые слуги; последними получили право на охоту военные всех родов войск, принимавшие участие в облаве. Причем такая многолюдная охота порой оказывалась занятием весьма опасным, и Абу-ль-Фазл сообщает по меньшей мере о двух случаях, когда, пользуясь общей неразберихой, люди сводили между собой личные счеты. Как только простые солдаты убивали свою долю добычи, наступал традиционный для священнослужителей момент просить пощады для остальных животных. Впрочем, во время одной такой охоты, перед началом массовой бойни, Акбар, который как раз тогда увлекался мистическими опытами, вдруг приказал отпустить всех загнанных животных невредимыми. Подобное внезапное отвращение к убийству никого бы не удивило сейчас, но, безусловно, показалось странным боевым соратникам Акбара.
Сам Акбар больше всего любил охоту с так называемым «индийским леопардом», то есть гепардом. Первого гепарда он получил в подарок, когда вместе с отцом прибыл в Хиндустан в 1555 году. Акбар очень привязался к «этому необыкновенному животному». Гепардов содержали в особых ямах или клетках из прутьев, причем через месяц или два они приучались слушаться своего хозяина, их можно было свободно отпускать на охоту за оленем, которого они убивали, а потом возвращались к хозяину, как возвращается ловчий сокол. Акбар занимался своими гепардами очень серьезно. Они были разделены на восемь разрядов, их мясной рацион распределялся соответственно. На них надевали безрукавки, украшенные драгоценными камнями, а во время выезда на охоту они восседали с завязанными глазами на красивых коврах. На то, какой гепард сразит больше оленей за день, заключались пари, и гепард, перепрыгнувший в 1572 году широкий овраг, чтобы схватить оленя, был возведен в ранг главы гепардов, и во время торжественной процессии по этому случаю перед ним несли барабан и били в него.
Охота была субституцией войны как для тех, кто охотился, так и для тех, на кого охотились. При отлове диких слонов, пешей охоте на тигра, заключении пари в окружении свободных гепардов и участии в общей потасовке после окончания камаргаха, она нередко становилась такой же опасной, как и война. Даже в пятьдесят четыре года Акбар имел безрассудство однажды лунной ночью схватить за рога оленя-самца, тот сбил императора на землю и ранил рогом в мошонку. Акбар болел два месяца, и Абу-ль-Фазл удостоился высокой чести прикладывать бальзам к этой самой интимной из ран.
Наиболее неспокойными областями быстро растущей империи Акбара были земли к востоку от Бихара и Бенгалии и к западу от Кабула. Бихаром и Бенгалией вплоть до своей смерти в 1572 году управлял афганец Сулейман Каррани, который попросил у Акбара достаточно свободную форму вассальной зависимости, и Акбар с этим согласился. В беспорядки, возникшие после смерти Сулеймана, Акбар вмешался обычным способом, и в 1575 году обе провинции были завоеваны и стали частью империи Моголов. Впрочем, Бенгалию пришлось позже еще несколько раз завоевывать заново, так как составлявшие там большинство населения афганцы возмущались против Моголов, вытеснивших из Дели представителя афганской династии Шер-шаха. Вокруг Кабула шла напоминающая о днях молодости Бабура нескончаемая семейная распря между сводным братом Акбара Хакимом и его двоюродными братьями Сулейманом и Шахрухом. Сама по себе распря эта не имела особого значения, но Хаким, как брат Акбара, был единственным возможным претендентом на трон, и постоянно существовала опасность, что недовольные сплотятся вокруг него для более серьезного восстания. Армии Акбара должны были готовиться к решающему выступлению и на запад, и на восток во имя сохранения статус-кво. Кульминация наступила в 1580 году, когда оба фланга объединились против центра. Хаким захватил Пенджаб и осадил Лахор; одновременно он был провозглашен императором Бенгалии. Два мятежа сразу представляли наиболее сильную угрозу империи Моголов со времен первых дней после смерти Хумаюна, но Акбар был в состоянии подавить оба. В соответствии со своей постоянной политикой он обошелся с бунтовщиками достаточно снисходительно с той целью, чтобы их сторонники вели себя мирно в пределах империи.
Акбар распространял свою экспансию и на юг. Он постепенно усиливал свой контроль над Мальвой. В 1572 году отобрал Гондвану у ее замечательно храброй королевы-воительницы рани Дургавати, а в 1573-м завоевал Гуджарат. И возможно, наиболее значительным аспектом его политики следует считать постоянное усиление влияния в Раджастхане. Акбар правильно понимал особую важность Раджастхана для своего плана объединить две религиозные общности Хиндустана в одну нацию. Можно сказать, что Раджастхан представлял и представляет сейчас самый дух Древней Индии как оплота индуизма. То была единственная часть субконтинента, не считая самой южной его оконечности, которая оставалась почти полностью индуистской после пяти веков мусульманского господства. Суровые пустыни региона и знаменитый воинский дух раджпутов удерживали мусульманских султанов от завоевания Раджастхана.
Акбар поступал более хитро, распространяя свое влияние на эти земли путем браков с дочерьми местных правителей, в то время как его войска то и дело захватывали различные крепости на восточных границах территории. Но поперек дороги ему встал гордый отказ правителя из династии Рана в Меваре, главы старшего королевского дома во всем Раджастхане, вести с ним какие бы то ни было дела. Клан Рана владел своей столицей, большой крепостью Читор, почти без перерыва восемь столетий. История ведет их происхождение от некоего Баппы, обосновавшегося там в 728 году, легенда возводит этот род к богу Раме, а через него к самому Солнцу. Тогдашний правитель из этой династии носил имя Удай Сингх и был главной фигурой индуизма в северной Индии, так же как Акбар к тому времени мог считаться главной фигурой для мусульман. Положение осложнилось и тем, что Рана открыто выражал свое презрение радже Амбера за то, что тот унизил себя, отдав дочь в гарем Могола. Столкновение было неизбежно, и Акбар решил выступить на Читор.
Удай Сингх в этой ситуации повел себя в стиле, совершенно несвойственном традиционному представлению о раджпутах, известных в истории тем, что они предпочитали смерть бесчестью. Прослышав о планах Акбара, он оставил Читор под защитой восьми тысяч раджпутов во главе с отменным военачальником, а сам вместе с семьей укрылся в безопасном месте среди холмов. Эта акция навлекла на голову Удай Сингха поношения романтически настроенных историографов в выражениях типа «трусливый царевич», «недостойный сын благородного государя», «вечный позор», «унижение дл