Хемингуэй на Первой мировой, Милан, 1918 г.
Раненого отправили в Милан, где на операционном столе из Хемингуэя вынули более 200 осколков. После нескольких операций на колене опасность ампутации отступила, однако Эрнеста постоянно мучили боли, которые он глушил коньяком. В госпитале он встретил свою первую любовь – медсестру Американского Красного Креста Агнесс фон Куровски, которая была на семь лет старше юного солдата и по-матерински опекала его. В течение дня они обменивались записками, а во время ее ночных дежурств Эрнест помогал ей с работой, чтобы она могла быстрее вернуться в его постель.
Выйдя через полгода из госпиталя, Эрнест добился назначения лейтенантом в пехотную часть, однако повоевать так и не успел – война закончилась. Хемингуэя наградили итальянским военным крестом и серебряной медалью за доблесть и с почетом отправили домой.
Война отметила его не только ранением и медалями. Еще долго Хемингуэй не мог спать по ночам, в темноте. Его мучили кошмары и головные боли. На войне он был недолго, но писателю этого хватило навсегда: первые впечатления не успели затереться, а личные рассказы воевавших в окопах или лежавших на соседних больничных койках на многое открыли глаза. Став свидетелем
бесцельной и беспощадной бойни, где простые люди гибли за чьи-то непонятные им интересы, Хемингуэй изменился навсегда.
Агнесс фон Куровски.
В Америку он вернулся героем: один из первых раненых и награжденных в Европе американцев. Его принимали как героя, а о его подвигах написала не одна американская газета. Однако он чувствовал себя чужим среди беспечных людей, не нюхавших ни пороху, ни чужой крови. «Абстрактные слова, такие, как «слава, подвиг, доблесть» или «святыня», были непристойны рядом с конкретными… названиями рек, номерами полков и датами», – писал он. В своей комнате он увешал стены оружием и военными фотографиями, а его единственной радостью были письма от Агнесс, о которой он говорил как о своей будущей жене. Но однажды она написала ему, что выходит замуж за другого… Некоторые критики считали, что первая любовная неудача сильно повлияла на Хемингуэя: отныне он всегда первым бросал своих женщин, не давая им возможности бросить его.
Проведя весну 1919 года безвылазно в своей комнате, а лето на рыбалке в Мичигане, осенью Хемингуэй вернулся в родной дом, где его отношения с родителями становились все тяжелее. Они требовали, чтобы он устроился на нормальную работу, а не исписывал бумагу, нашел себе приличную девушку и женился. Эрнест не желал подчиняться ни деспотичной матери, ни подкаблучнику-отцу, с которым у него давно не было ничего общего. Он хотел уехать на Восток, но отец отказался дать ему денег; хотел устроиться в местную газету, но мать заявила, что писание – неподобающее занятие для мальчика из приличной семьи. В конце концов, после очередной ссоры, Эрнест хлопнул дверью и навсегда уехал из дома.
Он с друзьями поселился в Чикаго, где работал в экономическом журнале, а затем ненадолго перебрался в Торонто, где начал писать для Toronto Star Weekly. С конца 1920 года Хемингуэй поселился в Чикаго у своего приятеля по фамилии Смит: в его доме все интересовались литературой, и там Эрнест чувствовал себя как нигде хорошо. Добрым знакомым Смитов был известный писатель Шервуд Андерсон, который очень одобрительно отозвался о ранних рассказах Хемингуэя. В доме Смитов Хемингуэй познакомился и со своей новой любовью.
Ее звали Элизабет Хедли Ричардсон, она мечтала стать пианисткой, и она была на год старше Агнесс. Ее жизнь не была счастливой: отец покончил с собой, мать долго болела и недавно скончалась на руках у Хедли, и сама она долго страдала от травмы позвоночника. Хедли была уверена, что ее никто не полюбит, что она будет обузой для любого мужчины; Эрнест все еще переживал разрыв с Агнесс и считал, что он ущербен и ни одна женщина не решится посмотреть на него. Короче, они были созданы друг для друга.
На первое свидание Эрнест пригласил ее на футбольный матч. Накануне Хедли подвернула ногу, и туфля никак не налезала на распухшую ступню. Тогда она надела на ногу красную домашнюю тапочку – и в таком виде гордо вышагивала под руку с Эрнестом. Такая непосредственность и пренебрежение условностями покорили Хемингуэя. К тому же она очень ценила его рассказы и даже подарила ему пишущую машинку. Растроганный Эрнест сделал ей предложение: пара обвенчалась 3 сентября 1921 года в методистской церкви в местечке Хортон-Бей на Валлунлейк – любимом мичиганском месте отдыха Хемингуэя, подальше от формальностей Оук-Парка. После церемонии Эрнест на весельной лодке переправил Хедли, которую он стал называть Хэш, через озеро к Windemere, где молодожены провели медовый месяц.
Грейс надеялась, что теперь-то Эрнест возьмется за ум, но он хотел уехать как можно дальше от Оук-Парка. И тут редактор Toronto Dayly Star предложил ему должность разъездного корреспондента в Европе: редакция оплачивала бензин и гонорары, а остальное – за свой счет. Эрнест с радостью согласился, и 8 декабря 1921 года чета Хемингуэй отплыла в Европу. Жить они планировали на гонорары и деньги, которые Хэш достались от матери.
Свадьба Эрнеста и Хедли Ричардсон, 1921 г. Молодые в окружении родных жениха.
В Париже Хемингуэев поразила дешевизна и неописуемая легкость бытия, привлекавшая сюда писателей и художников со всего света. Шервуд Андерсон дал Эрнесту рекомендательные письма к живущим в Париже Эзре Паунду и Гертруде Стайн. Те весьма благосклонно отнеслись к молодому журналисту, введя его в круг парижской богемы, полноправными членами которой тогда были Пикассо и Матисс, владелица культового книжного магазина «Шекспир и Кº» Сильвия Бич и ирландский романист Джеймс Джойс, которого она со временем опубликует, писатель Макс Истмен и Френсис Скотт Фицджеральд со своей взбалмошной супругой Зельдой. Все они стали его друзьями, а Паунд и Стайн еще и литературными учителями, которых Хемингуэй чтил долгие годы, – впрочем, с Гертрудой, слишком упорно навязывающей свое мнение, он со временем рассорился.
В Париже Хемингуэй полностью отдался литературе, не забывая, впрочем, о рыбалке, охоте и горных лыжах, ради которых не ленился проезжать полконтинента. В 1922 году он был на Ближнем Востоке во время греко-турецкого конфликта, наблюдая за сожжением Смирны, присутствовал на Генуэзской и Лозаннской конференциях, и обо всем писал в газету. Также в Торонто отправлялись путевые заметки, рассказы о жизни американцев в Европе, статьи о ловле рыбы в Испании и спортивных состязаниях в Италии. Денег такие заметки приносили немного, но на жизнь хватало. Они с Хэш были счастливы: французская писательница Колетт даже заметила как-то: «Они умрут в один день! Нет, ну вы поглядите только, как они патриархально, по-детски, невозможно счастливы!» Поначалу все так и было: завтраки в парижских кафе и идиллические каникулы на Ривьере, лыжи в Швейцарии и ночи любви под звездами в Испании. Однако все было далеко не так просто: Хемингуэй всегда был человеком тяжелым в общении, а когда писал, бывал просто невыносим, и жену или игнорировал, или срывал на ней свое напряжение. Впрочем, она готова была стерпеть и не такое. А однажды, когда она ехала к мужу в Лозанну, на вокзале у нее украли чемодан, в котором были все рукописи Хемингуэя, – и он готов был обвинить ее в умысле и даже попытке разрушить его карьеру. Впрочем, нет худа без добра: Хемингуэй давно чувствовал, что в его стиле, слишком явно замешанном на газетных приемах, пора что-то менять, и воспринял потерю рукописей как повод начать все с чистого листа.
В начале 1923 года выяснилось, что Хэш беременна; Хемингуэй был в ужасе – он говорил Стайн, что не готов стать отцом, что ребенок осложнит его и без того нелегкую жизнь… Но вскоре смирился и с энтузиазмом возил беременную супругу на боксерские матчи, бой быков и на горнолыжные курорты: так у Хэш, по его мнению, родится настоящий мужчина. В то же время он – тиражом 300 экземпляров – за свой счет выпустил свою первую книгу с незатейливым названием «Три рассказа и десять стихотворений». Гордый сыном Доктор Эд заказал шесть экземпляров – однако, едва открыв, выслал обратно с гневным письмом: «Мне казалось, что всем своим воспитанием я давал тебе понять, что порядочные люди нигде не обсуждают свои венерические болезни, кроме как в кабинете врача. Видимо, я заблуждался, и заблуждался жестоко…». Гнев отца был вызван не только упоминанием неприличных болезней, но и непристойными словами, которые его сын позволял употреблять своим героям, и тем откровением и внешним спокойствием, с которыми Эрнест говорил о немыслимых в Оук-Парке вещах: войне, плотской любви, страданиях и человеческой жестокости. Больше Эрнест о своих литературных успехах домой не писал, да и вообще надолго прекратил с родителями всякое общение.
Осенью 1923 года Хемингуэи вернулись в Торонто, где 10 октября родился их первый сын Джон Хэдли Никанор – последнее имя ему дали в честь известного тореадора. В то же время разгорелся конфликт с редакцией Toronto Star, статьи Хемингуэя были для них чересчур либеральными. Уволившись из газеты, Хемингуэй с семьей возвращается в Европу, твердо решив посвятить себя писательскому делу.
Эрнест, Хедли и их сын Джон Хедли, которого отец называл Бемби. Париж, 1926 г.
Принципом Хемингуэя стало: «главное – сочинить одно предложение правды, а дальше само пойдет». В рассказах того периода он вспоминает войну и свою первую любовь, события на Ближнем Востоке и бой быков, детские впечатления от Мичигана и услышанные от знакомых истории простых людей. Он стремится быть наблюдателем, а не оценщиком, не упустить ни одной мелочи, и в то же время не давить на читателя своей точкой зрения. «Даже если вы убиты горем, стоя у постели умирающего отца, вы должны замечать все, до последней мелочи, пусть даже это причиняет вам страдания», – говорил Хемингуэй. Так рождался его стиль – экономный и сдержанный, и знаменитый хемингуэевский принцип «айсберга», когда за немногими сказанными словами скрываются подводные горы переживаний и происшествий. В 1924 году он выпустил свою вторую книгу «В наше время» – сборник коротких рассказов, больше похожих на стихотворения в прозе. Изданный тиражом всего в 170 экземпляров, сборник, тем не менее, был отмечен критикой, а через год в расширенной редакции был даже переиздан в США.