Доктор Матильда Сэддлер впервые увидела корявого человека вечером 14 июля 1946 года, на Кони-Айленде.
Весеннее собрание Восточного сектора Американской антропологической ассоциации закончилось, и доктор Сэддлер обедала с двумя коллегами, Блу из Колумбийского университета и Джеффкотом из Йеля. Она никогда не была на Кони-Айленде и собиралась туда после обеда. Блу и Джеффкота она звала с собой, но те отказались.
Глядя вслед Сэддлер, Блу усмехнулся:
– Дикарка из Уичито. Что, охотится за очередным мужем?
Он был тощий, с маленькой седой бородкой и неизменным выражением лица, как бы говорившим: «А вы еще кто такой?»
– А сколько у нее было мужей? – поинтересовался Джеффкот.
– Пока двое. Не знаю, почему среди ученых именно у антропологов самая беспорядочная личная жизнь. Может, наглядевшись на нравы и обычаи других народов, они размышляют: «Если эскимосам можно, то почему мне нельзя?» Но я уже стар, слава богу.
– Мне тоже охотницы за мужьями не страшны, – сказал Джеффкот. Ему было немного за сорок, он смахивал на фермера, которому неудобно в городской одежде. – Я совершенно неприступно женат.
– Ну да? Застали бы вы ее пару лет назад в Стэнфорде. Сэддлер охотилась на мужских особей, Тутхилл – на женских, ходить по кампусу было просто опасно.
В метро доктору Сэддлер пришлось пробиваться из вагона с боем. Подростки, наводнившие станцию «Би-эм-ти Стилуэлл-авеню», должно быть, самый невоспитанный народ на земле – исключая разве что жителей островов Добу в западной части Тихого океана. Но ее это не слишком беспокоило. Она была высокой, крепко сложенной женщиной под сорок, суровые условия полевой работы поддерживали ее в форме. К тому же бестолковые замечания Свифта в статье о повышении культурного уровня индейцев арапахо привели ее в боевое расположение духа.
Она шагала к Брайтон-Бич по Серф-авеню, не присоединяясь к веселой суете, а только наблюдая за человеческими типами – одни платили за развлечения, а другие брали деньги.
Она заглянула в тир, но стрелять из двадцать второго калибра по оловянным совам оказалось слишком легко. Работа на дальних дистанциях с армейской винтовкой – вот что она называла стрельбой. Рядом располагался второсортный балаганчик. Аляповатая афиша торжественно обещала диковинки, какими обычно заполняют антракты, вроде двухголового теленка, бородатой женщины, девушки-паука Арахны и прочих чудес. Но гвоздем программы был великан Унго-Бунго, свирепый обезьяночеловек из Конго, пленение которого стоило двадцать семь жизней. На картинке он сжимал в кулаках по беспомощному негру, пока остальные охотники пытались набросить на него сеть. Доктор Сэддлер не сомневалась, что свирепый обезьяночеловек на поверку окажется обыкновенным европеоидом с фальшивой шерстью на груди. Но, повинуясь странной прихоти, она вошла внутрь. «Может, – подумала она, – будет над чем посмеяться с коллегами».
Перед зрителями выступал громогласный конферансье. Судя по выражению лица, у него болели ноги. Женщина в татуировках не заинтересовала доктора Сэддлер: эти орнаменты, очевидно, не имели культурного значения, не в пример татуировкам полинезийцев. Что до древнего индейца майя, идея выставлять таким образом несчастного микроцефала показалась ей дурным тоном. А вот фокусы профессора Йоки и глотание огня были неплохи.
Клетку Унго-Бунго скрывало полотнище. В нужный момент из-за него донеслось рычание и грохот цепи по металлической пластине. Конферансье заголосил:
– Леди и джентльмены, единственный и неповторимый Унго-Бунго!
Полотнище упало.
Обезьяночеловек сидел на корточках в дальнем углу клетки. Он бросил цепь, поднялся и заковылял вперед. Схватился за прутья решетки и потряс их. Они были нарочно плохо закреплены и пугающе гремели. Унго-Бунго ощерился на посетителей, показывая ровные желтые зубы.
Доктор Сэддлер пристально разглядывала его. Для обезьянолюдей это что-то новенькое. Приземистый, ростом около пяти футов и трех дюймов, но очень крупный, с мощными сгорбленными плечами. Одет он был в синие плавки, и с головы до пят его покрывали густые волосы с проседью. Короткие мускулистые руки заканчивались большими ладонями с толстыми скрюченными пальцами. Голова выдавалась вперед, и анфас казалось, что она растет прямо из плеч. А лицо… Вообще-то доктор Сэддлер разбиралась во всех современных расах и во всех уродствах, вызываемых дисфункцией желез, но такое лицо наблюдала впервые. Оно было изрезано морщинами. Между линией коротких волос и выпуклыми надбровными дугами круто выдавался лоб. Нос, хотя и широкий, был совсем не обезьяньим – скорее укороченным вариантом толстого, крючковатого арменоидного носа, который ошибочно называют еврейским. Лицо заканчивалось длинной верхней губой и скошенным подбородком. Кожа была желтоватая – и точно не от грима.
Полотнище снова подняли.
Доктор Сэддлер вышла со всеми, но заплатила еще десять центов и вскоре опять оказалась внутри. Не обращая внимания на конферансье, она заняла место прямо перед клеткой Унго-Бунго до того, как успела появиться новая партия посетителей.
Унго-Бунго повторил свое выступление с механической точностью. Когда он подходил к решетке, доктор Сэддлер заметила, что он прихрамывает и что на коже под волосами белеет множество шрамов. Ногтевая фаланга на безымянном пальце левой руки отсутствовала. Доктор Сэддлер отметила некоторые особенности в строении его голени и бедра, предплечья и плеча, а также больших плоских ступней.
Она заплатила в третий раз. Догадка напрашивалась сама собой. Принять ее всерьез значило признать, что либо она, доктор Сэддлер, спятила, либо физическая антропология в безнадежном тупике. И все же она знала, что если сейчас поступит разумно и отправится домой, то эта мысль не даст ей покоя.
После третьего представления она заговорила с конферансье:
– Мне кажется, ваш мистер Унго-Бунго и я когда-то были знакомы. Нельзя ли нам увидеться, когда он закончит?
Конферансье удержался от шуточки. Очевидно, что эта дама не из тех, кто просит увидеться с парнями, когда они закончат.
– С Гаффни? – спросил он. – Кларенс Алоизиус Гаффни? Этот парень вам нужен?
– Да, он.
– Думаю, можно. – Он бросил взгляд на часы. – У него еще четыре выхода до закрытия. Спрошу у шефа.
Он сунулся за шторку и позвал: «Эй, Морри!» Потом вернулся.
– Все в порядке. Морри говорит, вы можете подождать в его кабинете. Первая дверь направо.
Морри был толст, лыс и радушен.
– Конечно, конечно, – сказал он, помахивая сигаретой. – К вашим услугам. Мисс Сэддлер, минутку, я сообщу менеджеру Гаффни. – Он выглянул за дверь и гаркнул: – Эй, Паппас! Леди хочет поговорить с твоим обезьяночеловеком. Потом. Я сказал «леди», понял? Хорошо. – Он вернулся и стал рассуждать о трудностях, с которыми сталкивается бизнес балаганных уродов. – Возьмите того же Гаффни. Он лучший обезьяночеловек, черт возьми, эти волосы, они в самом деле у него растут! И физиономия у бедняги какая есть, без прикрас. Но люди верят? Нет! Они выходят, и я слышу, что и волосы наклеены, и все это подделка. Просто оскорбительно. – Он наклонил голову, прислушиваясь. – Ну и грохот! Нет, это не американские горки – это дождь собирается. Хорошо бы к завтрашнему распогодилось. Вы и представить себе не можете, как дождь бьет по выручке. Если показать наглядно, то вот так. – Он провел пальцем по воздуху и чиркнул вниз, изображая эффект дождя. – Но, как я сказал, люди не ценят, когда для них стараются. И дело не в деньгах. Я думаю, я тоже своего рода артист. Творец. В зрелищах вроде этого должны быть мера и гармония, и как всякий артист…
Должно быть, прошло не меньше часа, прежде чем неспешный глубокий голос сказал:
– Кто-то хотел меня видеть?
В дверях стоял корявый человек. В уличной одежде, с поднятым воротником и надвинутой на лицо шляпой, он выглядел почти обыкновенно, хотя плащ ужасно сидел на его огромных покатых плечах. При нем была толстая узловатая трость с кожаной петлей у верха. Позади него суетился щуплый темноволосый коротышка.
– Да, верно, – сказал Морри, прерывая свою лекцию. – Кларенс, это мисс Сэддлер. Мисс Сэддлер, это мистер Гаффни, один из наших выдающихся артистов.
– Приятно познакомиться, – сказал корявый человек. – Это мистер Паппас, мой менеджер.
Доктор Сэддлер представилась и сказала, что хотела бы поговорить с мистером Гаффни, если можно. Она соблюдала такт. Необходимо соблюдать такт, если, скажем, суешь нос в дела свирепых охотников народа нага. Корявый человек ответил, что с удовольствием выпьет с мисс Сэддлер чашечку кофе – за углом есть одно местечко, куда можно добраться, не вымокнув.
Они собрались идти, но Паппас засуетился еще больше, не желая от них отставать. Корявый человек сказал:
– Шел бы ты домой, Джон. Обо мне не беспокойся. – И он осклабился в сторону доктора Сэддлер. Другой бы занервничал, но только не антрополог. – Каждый как раз, как он видит, что я с кем-то разговариваю, он думает, меня пришел отбить другой импресарио. – Он говорил с общим американским произношением, но в редуцированных гласных был намек на провинциальный ирландский говор. – Юрист подправил наш контракт так, чтобы его можно было расторгнуть в кратчайшие сроки – по моей просьбе.
Паппас отступил, но не усмирил свою подозрительность.
Дождь почти перестал. Корявый человек ступал ловко, несмотря на свою хромоту. Мимо прошла женщина с фокстерьером на поводке. Пес принюхался к корявому человеку и мгновенно взбесился, залившись лаем и слюнями. Корявый человек перехватил тяжелую трость и негромко сказал:
– Держите его крепче, мэм.
Женщина поспешно отошла.
– Не любят они меня, – объяснил Гаффни. – Собаки, я имею в виду.
Они нашли столик и заказали кофе. Когда корявый человек снял пальто, до доктора Сэддлер долетел крепкий запах дешевого парфюма. Ее собеседник вынул трубку с большой шишковатой чашей. Она весьма шла ему, как и трость. Доктор Сэддлер заметила, что глубоко посаженные глаза под нависшими надбровными дугами были светло-карие.