– Вы можете верить во что хотите. В моем племени я считался умником. Да и как ничему не научиться за пятьдесят тысяч лет.
Доктор Сэддлер просияла.
– Расскажите им о ваших зубах, Кларенс.
Корявый человек ухмыльнулся.
– Они искусственные, разумеется. Мои прослужили долго, но источились где-то в палеолите. Они выросли в третий раз и тоже источились. Так что пришлось изобретать суп.
Молчавший до этого Джеффкот воскликнул:
– Пришлось что?
– Изобретать суп. Чтобы выжить. Ну, знаете, плошка из коры и горячие камни. Через какое-то время десны затвердели, но все-таки не годились для пережевывания пищи. Наконец, через пару тысяч лет суп и каша мне осточертели. Появился металл, и я стал экспериментировать с искусственными зубами. Костяные зубы на медных пластинках. Получается, их я тоже изобрел. Я пытался продавать эту идею, но до тысяча семьсот пятидесятого она как-то не приживалась. Я тогда жил в Париже и даже имел маленький бизнес, пока не уехал.
Он достал из нагрудного кармана носовой платок, чтобы протереть лоб. Душок парфюма достиг Блу, и тот скривился.
– Ну-с, мистер Сверкающий Ястреб, – подпустил он шпильку, – а как вы находите наш век машин?
Корявый человек не обратил внимания на его тон.
– Неплохо. Много интересного случается. Главная беда – рубашки.
– Рубашки?
– Ага. Поди найди такую рубашку с воротником двадцать дюймов и рукавом двадцать девять. Приходится шить их на заказ. То же со шляпами и башмаками. Я ношу шляпы восьмого с половиной размера, а обувь – тринадцатого. – Он взглянул на часы. – Мне нужно возвращаться на Кони: работа.
Макгеннон подпрыгнул.
– Когда бы я мог снова увидеться с вами, мистер Гаффни? Я хотел спросить у вас еще столько всего!
– Я свободен по утрам, – ответил корявый человек. – По будням рабочие часы – с двух до полуночи с перерывом на обед. Правила профсоюза, все дела.
– У тех, кто занят в зрелищах, тоже есть профсоюз?
– А как же. Только его называют гильдией. Они, знаете ли, считают себя артистами. У артистов нет профсоюзов, у них есть гильдии. Но по сути это одно и то же.
Блу и Джеффкот наблюдали, как историк и корявый человек вместе не спеша бредут к подземке.
– Бедный старый Мак, – сказал Блу. – Всегда думал, что он с головой на плечах. Похоже, он проглотил эти бредни вместе с крючком и леской.
– Не знаю, что и думать. – Джеффкот нахмурился. – Есть в этой истории нечто странное.
– Только не говори мне, что и ты клюнул! – рявкнул Блу. – Жизнь длиной в пятьдесят тысяч лет? Пещерный человек с парфюмом? Святые угодники!
– Нет-нет, – сказал Джеффкот, – сколько угодно тысяч. Но по мне, это не паранойя или беспардонная ложь. А парфюм очень даже вписывается во все то, что он рассказывал.
– Каким образом?
– Телесный запах. Сэддлер говорила, что его не жалуют собаки. Его запах отличается от нашего. К нашему мы настолько привыкли, что заметим его, только если не будем мыться месяц. Но его запах мы бы заметили.
Блу засопел.
– Ты вот-вот ему поверишь. А ведь это только железы. Он и историю подогнал, чтобы подходила под его случай. Вся эта болтовня про то, что ему плевать, верим мы или нет, – блеф. Ладно, пошли перекусим. Да, а ты видел, как Сэддлер на него смотрела, когда говорила «Кларенс»? Как голодный волк. Интересно, что она собирается с ним делать, а?
Джеффкот помолчал.
– Могу предположить. И если он говорит правду, то во Второзаконии было кое-что на счет этого.
Великий хирург старался поддерживать образ великого хирурга, в помощь были пенсне и бородка клинышком. Он размахивал перед корявым человеком рентгеновским снимком, указывая на то и на это.
– Сперва займемся ногой, – говорил он. – В следующий четверг, да. Когда вы после этого восстановитесь, сможем заняться плечом. На все нужно время, сами понимаете.
Корявый человек вышел из здания маленькой частной клиники. Макгеннон ждал его в своей машине. Корявый человек рассказал о предварительном расписании операции и сообщил, что собирается бросить работу.
– Эти две операции – самое важное, – сказал он. – Хочу однажды попробовать себя в профессиональной борьбе, но не смогу, если не исправлю плечо, чтобы поднимать левую руку над головой.
– Как вы ее повредили? – спросил МакГеннон.
Корявый человек прикрыл глаза, вспоминая.
– Дайте-ка подумать. Я часто что-то путаю. Немудрено, прожив пятьдесят тысяч лет. Можете, наверное, представить. Это произошло в сорок втором году до нашей эры, я тогда жил с битуригами в Галлии. Цезарь осадил Верцингеторига – или Верцингеторикса по-вашему – в Алезии, и племена собрали ополчение, чтобы идти на выручку, под командованием Кассивеллауна.
– Кассивеллауна?
Корявый человек хохотнул.
– То есть Веркассивелауна. Кассивеллаун – это бритт, правильно? Вечно путаю этих двоих. Как бы там ни было, меня призвали. Ну, говоря вашим языком. Я не хотел идти. Это была не моя война. Но они хотели, чтобы я пошел, потому что я мог натянуть лук в два раза тяжелее обыкновенного.
Когда началась последняя атака на кольцевые укрепления Цезаря, меня послали вперед с другими лучниками, чтобы прикрыть пехоту. Это согласно плану. На самом деле такого бардака я в жизни не видывал. И прежде чем выпустить хоть одну стрелу, я провалился в крытую яму римлян. Не упал на острые колья, но налетел на них и сломал плечо. Помощи ждать не приходилось, галлы были слишком заняты, чтобы заниматься ранеными, – улепетывали от германских всадников Цезаря.
Автор книги «Бог, человек и Вселенная» смотрел вслед своему пациенту.
– Что думаете о нем? – спросил он у своего главного ассистента.
– Думаю вот что, – ответил ассистент. – Я досконально изучил его рентген. Это не человеческий скелет. Невозможно вынести столько переломов, сколько было у него.
– Хм-хм, – промычал Данбар. – Значит, не человеческий, да? Хм-хм. То есть случись с ним что-нибудь…
– Есть Общество по защите животных.
– Не стоит о них волноваться. Хм…
Теряешь хватку, думал он, ни одной весомой статьи за год. Но если опубликовать полное анатомическое описание неандертальца – или хотя бы выяснить причины, по которым его мозг функционирует так, а не иначе, – хм… Конечно, нужно все тщательно подготовить…
– Давайте пообедаем в Музее естественной истории, – предложил Макгеннон. – На вас там хотят посмотреть.
– Хорошо, – протянул корявый человек. – Только после я вернусь на Кони. Мой последний день. Завтра мы с Паппасом встречаемся с нашим юристом насчет расторжения контракта. Юриста зовут Робинетт. Для старины Джона это, конечно, удар, но я предупреждал его с самого начала, что так может случиться.
– Полагаю, мы можем рассчитывать на интервью, пока вы будете… э… поправляться? Чудно. Кстати, вы бывали в музее?
– Конечно, – ответил корявый человек, – выкроил время.
– И как вам… э… зал эпохи человека?
– Вполне. Но есть недочеты в настенной росписи. У шерстистого носорога второй рог должен быть сильнее выставлен вперед. Я думал написать им об этом. Но вы знаете, как оно бывает. Они бы сказали: «Ты там был?» Я бы сказал: «Не-а». И они бы сказали: «Еще один псих».
– А изображения и бюсты людей палеолита, как насчет них?
– Вполне. Только представления у них довольно странные. Нас все время изображают в шкурах. Летом мы не носили шкур, а зимой накидывали на плечи, так оно удобнее. А тех Высоких, которых вы называете кроманьонцами, изображают чисто выбритыми. Я помню, они все были с бородами. Чем бы они, по-вашему, брились?
– Мне кажется, – ответил Макгеннон, – что они делают бюсты безбородыми, чтобы… э… показать контур подбородка. С бородами одного не отличишь от другого.
– И зачем? Можно же подписать на табличках. – Корявый человек потер подбородок так, будто он у него был. – Вот бы вернуть моду на бороды. С бородой я куда больше похожу на человека. Когда в шестнадцатом веке у всех были бороды, я жил не тужил. Отчасти так я запоминаю, когда что произошло, – по прическам и растительности на лице, принятым в то время. Помню, однажды я перегонял в Милан фургон, у него отлетело колесо, и мешки с мукой высыпались к черту. Стало быть, это шестнадцатый век – до того, как я переехал в Ирландию, – потому что в собравшейся толпе было полно мужчин с бородами. Или нет, погодите… или это был четырнадцатый век. Тогда тоже все носили бороды.
– Ну почему, почему вы не вели дневника? – воскликнул Макгеннон с досадой.
Корявый человек в свойственной ему манере пожал плечами.
– И таскать за собой шесть сундуков, набитых бумагой? Нет уж, спасибо.
– Мне… э-э… наверное, не стоит надеяться, что вы сможете пролить свет на историю Ричарда Третьего и принцев в Тауэре?
– А вы надеялись? Большую часть времени я был бедным кузнецом, или фермером, или кем-то вроде того. Я не водился с большими шишками. Отказался от всякого самомнения еще давным-давно. Иначе никак, если сильно отличаешься от остальных. Единственный король, которого хорошенько рассмотрел вблизи, был Шарлемань, если мне память не изменяет. Он выступал с речью в Париже. Такой детина с бородой Санта-Клауса и писклявым голосом.
На следующее утро Макгеннон и корявый человек встречались со Сведбергом в Музее. Потом Макгеннон отвез Гаффни к юристу, его офис располагался на третьем этаже убогого офисного здания в Западных Пятидесятых. Джеймс Робинетт был немного похож на киноактера и немного на бурундука. Он сказал Макгеннону, взглянув на часы:
– Это не займет много времени. Если вы подождете где-нибудь, я с радостью пообедаю с вами.
Он чувствовал себя неважно, оставаясь один на один с этим клиентом – цирковым уродом или кем там он был, – который сам похож на бочонок, да еще так странно растягивает слова.
Когда дело было улажено и корявый человек отправился завершить начатое со своим менеджером, а Робинетт с Макгенноном сели обедать, юрист признался:
– С виду он показался мне слабоумным. Но какой же слабоумный сможет так вникать в договор? Будто это контракт на строительство подземки, черт возьми. Кто он вообще такой?