[10].
Еще отчетливее об этом говорят лабиринты улиц. Ни один город этой колоссальной, сложной агломерации не выстроен по линейке. Да, здесь жили искусные математики, об этом свидетельствует их техника; но на первом месте стоял не расчет, а искусство. Дома, постройки, широкие улицы – все здесь неправильной формы, и в этих изогнутых линиях читается глубокая радость художника, следы его искренних порывов; здесь кроется сила, чувствуется вера в священные устои. Эта цивилизация не деградировала, не одряхлела с годами – то была молодая процветающая раса, самонадеянная, целеустремленная.
Тогда-то все и исчезло. В один роковой миг, будто здесь прогремела своя битва при Пуатье и вместо арабского халифата начала угасать их культура. Или как будто она одним махом переместилась во времени, на много веков, сразу в эпоху раздробленности. В китайской истории этот период принято отсчитывать с 480-го по 230 год до нашей эры, а сменила его зарождавшаяся тогда империя Цинь, первая во всем Китае. Схожая фаза в истории Египта охватывает 1780–1580 годы до нашей эры. О последнем из этих столетий, когда к власти пришли «гиксосы», папирусы умалчивают. В античном мире этот процесс начался после битвы при Херонее – 338 год до нашей эры, – а апогея достиг в 133–31 годах, от убийства Тиберия Гракха до сражения при Акциуме. Американских выходцев из Западной Европы эта напасть поразила в XIX–XX столетиях; по оценкам современных историков, события пятидесятилетней давности тоже следует относить к этой фазе – впрочем, нам, конечно, удалось ее преодолеть.
Вам может показаться, капитан, что все это не имеет отношения к вашему вопросу. Но вот к чему я веду: ни в одной исторической хронике вы не найдете резкого перехода к фазе раздробленности. Это медленный, постепенный процесс; и на первом его этапе незыблемые устои общества подвергаются безжалостной переоценке. И вот уже попираются священные истины, пав под натиском ученых умов с их жестокими экспериментами. Видными фигурами в обществе становятся циники.
А эта культура, как я предполагаю, потерпела крах внезапно, на пике развития. Как подобная катастрофа могла бы сказаться на обществе? Вот несколько последствий: упадок нравов; рост преступности; скотство, не сдерживаемое никакими моральными рамками; холодное безразличие к смерти. Если это… эта киса – дитя такой цивилизации, тогда перед нами коварное создание, вор в ночи, хладнокровный убийца, который ради наживы перерезал бы глотку собственному брату…
– Довольно! – оборвал его Кент. – Капитан, я готов взять на себя обязанности палача.
– Мортон, послушайте, даже если он виновен, вы не можете убить его прямо сейчас, – резко вмешался Смит. – Это настоящий клад для биолога.
Кент и Смит сверлили друг друга взглядом. Мортон, глядя на них, задумчиво сдвинул брови, а затем произнес:
– Корита, я склоняюсь к тому, чтобы сделать вашу версию рабочей гипотезой. Но у меня новый вопрос: родная эпоха котенка древнее нашей? Иными словами, мы сейчас на заре высокоцивилизованной эры, а он – дитя золотого века, враз лишившееся исторической памяти. Но какова вероятность, что культура этой планеты в принципе более поздняя, чем та, что сложилась в колонизированной нами галактике?
– Так и есть. Он застал расцвет примерно десятой цивилизации из тех, что населяли эту планету. Земляне же сейчас на закате восьмой; все восемь, в его случае – десять, выросли на обломках предыдущих.
– В таком случае котенок может быть незнаком с понятием скепсиса, дающим нам все основания считать его убийцей и преступником?
– Нет, для него это было бы сродни чуду.
– Тогда будь по-вашему, Смит. – Мортон мрачно улыбнулся. – Оставим котенка в живых; мы поняли, что к чему, а значит, только вопиющая безалаберность может стать причиной новой трагедии. Конечно, есть небольшая вероятность, что мы ошибаемся. Мне, как и Зиделю, все время казалось, что он где-то рядом. Но сейчас мы не можем вот так оставить несчастного Джарви. Нужно переложить его в гроб и похоронить.
– Не хороните его! – гаркнул Кент, и краска тут же прилила к его щекам. – Прошу прощения, капитан. Я не то хотел сказать. Я уверен, что котенку что-то пришлось по вкусу в теле Джарви. Все как будто на месте, но что-то должно было пропасть. Я выясню, что именно, – и тогда вы без тени сомнения признаете, что это убийство на его совести.
Был уже поздний вечер, когда Мортон оторвался от книги и увидел, как Кент выходит из дверей, ведущих в нижние лаборатории. В руках у него была большая плоская тарелка; он встретился с Мортоном усталым взглядом и еле слышно, отрывисто сказал:
– Смотрите!
Он шагнул к керлю – тот растянулся на ковре, притворяясь, что спит.
– Погодите-ка, Кент, – остановил его Мортон. – В любое другое время я бы не усомнился в вашей правоте, но у вас нездоровый вид; вы перетрудились. Что это у вас там?
Кент обернулся, и Мортон понял, что те признаки усталости, которые он успел заметить, не отражали и сотой доли настоящей картины. Серые глаза маленького химика запали и блестели, как в лихорадке, под ними темнели мешки, а ввалившиеся скулы придавали ему сходство с аскетом.
– Я нашел недостающий элемент, – объявил Кент. – Это фосфор. В костях Джарви не осталось почти ни унции. Каждую частичку вытянула мощная химическая реакция – не знаю, какая именно. Конечно, из человеческого тела можно извлечь фосфор. Помните, например, как погиб рабочий при постройке этого корабля? Родственники доказывали, что он якобы упал в чан с пятнадцатью тоннами расплавленного металита, но компания не хотела выплачивать компенсацию, пока экспертиза не обнаружила в металите высокий процент фосфора. Это один из быстрых способов…
– А кормить-то вы его чем собрались? – перебил кто-то химика.
Ученые откладывали книги и журналы, с интересом следя за происходящим.
– В тарелке фосфор органического происхождения. Киса унюхает его – или что у нее там вместо обоняния…
– Мне кажется, он во всем чует вибрации, – лениво вставил Гурли. – Иногда, когда он шевелит этими усиками, я фиксирую отчетливые радиопомехи. А потом они пропадают – как будто он переключается на другую частоту, то ли выше, то ли ниже диапазона приемника. Похоже, он умеет управлять этими колебаниями.
Кент с явным нетерпением дождался, пока Гурли договорит, и сразу продолжил:
– Как скажете. Так вот, он учует колебания фосфора и набросится на него, как дикий зверь, и тогда мы… мы решим, что конкретно доказывает такое поведение. Мортон, я могу дать ему тарелку?
– В вашем плане есть три слабых места, – сказал капитан. – Кажется, вы не учитываете, что Джарви мог утолить его голод; не допускаете, что он способен заподозрить неладное; и самое главное – исходите из того, что перед нами зверь и только зверь. Но тарелку все равно дайте. Может, по его реакции мы что-то поймем.
Керль немигающими черными глазами следил, как человек ставит перед ним тарелку. Он тотчас уловил вибрации и понял, что она полна ида, но не удостоил ее даже взглядом. Он узнал двуногое существо – вчера оно первым схватилось за оружие. Угроза! Он вскочил с жутким ревом. Щупальце полетело по дуге – он подцепил тарелку отростками, заменявшими пальцы, и выплеснул содержимое Кенту в лицо. Тот с воплем отшатнулся.
Тарелка тут же полетела в сторону, и толстое, как канат, щупальце стиснуло чертыхавшегося ученого поперек туловища. Керля не пугало, что на поясе Кента болтается кобура. Он определил, что в ней не атомный рассеиватель, а простое вибрационное ружье, работающее на атомной энергии. Он швырнул отбивающегося Кента на ближайшую скамью – и разочарованно зашипел, осознав, что все-таки стоило выбить у него оружие. Да, оно было не таким уж опасным, но человек успел дотянуться до него одной рукой, второй яростно стирая с лица кашицу. Ружье медленно поднялось, керль припал к земле, и в его огромную голову стрельнул луч белого пламени.
Загудели вибриссы, растворяя заряд. Черные глаза сузились, поймав момент, когда остальные потянулись за металитовым оружием.
– Стоять! – пронзил тишину голос Мортона.
Кент щелкнул предохранителем, и керль сжался, дрожа от ярости: этот человек вынудил его раскрыть часть способностей.
– Кент, – холодно произнес капитан, – вы не из тех, кто легко теряет голову. Вы умышленно попытались убить котенка, зная, что большинство сошлось на том, чтобы оставить его в живых. Вы знаете наш устав: если кто-то несогласен с моими решениями, он должен тут же заявить об этом. Если большинство окажется против, эти решения будут отклонены. Сейчас не возразил никто, кроме вас; таким образом, ваше самоуправство в высшей степени предосудительно и, согласно процедуре, лишает вас права голоса на год.
Кент мрачно всматривался в окружавшие его лица.
– Корита был прав: мы живем в высшей степени цивилизованном обществе. Настал черед упадка. – В его голосе кипел гнев. – Бог ты мой, неужели ни один из вас не сознает весь ужас происходящего? Джарви погиб; не прошло и пары часов, а эта безнаказанная тварь уже лежит и затевает следующее убийство – а его будущая жертва среди нас, в этой комнате. Что мы тогда за люди – идиоты, циники, упыри? Или, может, сама наша цивилизация так глубоко отравлена здравомыслием, что мы способны закрыть глаза на убийство? – Он озабоченно посмотрел на керля. – Мортон, вы не ошиблись: никакой это не зверь. Это дьявол, рожденный в глубинах ада этой богом забытой планеты, одиноко кружащей вокруг умирающего солнца.
– Не делайте из нас злодеев, – сказал Мортон. – Насколько я могу судить, ход ваших мыслей неверен. Мы не циники, не упыри, а всего лишь ученые, и котенка нам еще предстоит исследовать. Теперь, когда он под подозрением, вряд ли он сможет нас обмануть. Один против ста – без шансов. – Он оглядел отряд. – Я выражаю общее мнение?
– Нет, капитан! – подал голос Смит. Мортон удивленно поглядел на него, и тот продолжил: – Сейчас была суматоха, мы на секунду растерялись, и никто из вас не заметил, что, когда Кент разрядил вибрационное ружье, луч попал ровнехонько в кошачью голову – и не причинил ей никакого вреда.