– Жалко, что вам не хватит топлива, чтобы высадиться на Луне, – сказал я.
– Это не имеет значения! Мой полет не последний – когда-нибудь испытатели подготовят и оборудуют корабли гораздо лучше нашего.
При этих словах среди нас пробежал пессимистичный шепот, на который Харман не обратил внимания.
– Ну пока! – сказал он. – Скоро увидимся! – И с широкой улыбкой поднялся на борт.
Четверть часа спустя мы впятером хмуро сидели за столом в гостиной и, погрузившись в раздумья, смотрели в окно – на выжженную землю, где несколько минут назад стоял «Новый Прометей».
Симонофф произнес то, о чем думали мы все:
– Наверное, будет лучше, если он не вернется. Вряд ли его встретят с распростертыми объятиями.
Мы мрачно кивнули.
Какой глупостью мне кажется это предположение теперь, спустя три десятилетия!
Конец истории я знаю со слов других, ведь сам я встретился с Харманом только спустя месяц после его благополучного приземления.
Прошло почти тридцать шесть часов после взлета, когда ревущий блестящий снаряд пронесся над Вашингтоном и упал в грязь на противоположном берегу Потомака.
Через пятнадцать минут вокруг собрались любопытствующие, а еще через пятнадцать приехала полиция – когда стало ясно, что это не снаряд, а космический корабль. Люди с невольным благоговением глядели на уставшего взъерошенного человека, который, шатаясь, выбрался из ракеты.
В полной тишине он грозил кулаком глазеющей толпе и кричал:
– Давайте, вешайте меня, идиоты! Я достиг Луны, и с этим-то вы ничего не сделаете! Звоните ФБИН! Пускай они объявят мой полет вне закона и скажут, что его не было! – Он слабо рассмеялся и вдруг рухнул на землю.
Кто-то закричал:
– Скорую! Ему плохо!
Потерявшего сознание Хармана усадили в полицейскую машину и увезли, а место приземления оцепили.
Прибывшие чиновники обследовали корабль, прочли судовой журнал, просмотрели рисунки и фотографии Луны и затем молча удалились. Люди стекались к кораблю – слух о том, что человек побывал на Луне, облетел весь город. Как ни странно, новость не вызвала большого негодования. Люди притихли от изумления. Толпа перешептывалась и бросала любопытные взгляды на тонкий серп Луны, едва различимый в ярких лучах солнца. В воздухе повисло неловкое выжидательное молчание.
В больнице Харман раскрыл свою личность, и переменчивая общественность возликовала. Сам Харман был поражен тем, как быстро она сменила гнев на милость. Казалось, он спит – но все происходило наяву. Молчаливый протест в сочетании с героическим подвигом человека, бросившего вызов судьбе, – вот какие истории с незапамятных времен будоражили человеческую душу. В конечном счете мир захлестнула волна антивикторианства. Элдридж был мертв, и ему не нашлось равноценной замены.
Вскоре после этого я навестил Хармана в больнице. Он сидел, опираясь на спинку кровати, заваленной газетами, письмами и телеграммами. Он с улыбкой кивнул мне и прошептал:
– Видите, Клифф, маятник качнулся в нашу сторону.
Л. Спрэг де Камп (1907–2000). Голубой жирафПеревод Алисы АтаровойAstounding Science Fiction, август
Спрэг обладает острым умом и тонким чувством юмора, которые ярче всего проявились в этой очаровательной истории.
(Между прочим, мастерство автора рассказов никоим образом не равно мастерству писателя-романиста. Многим превосходным авторам рассказов написание романов дается с трудом, если они вообще за них берутся. Это верно и в обратную сторону. Спрэг же одинаково хорош и в том, и в другом, и, на мой взгляд, романы у него даже выразительнее рассказов. Хотел бы я включить в эту антологию «Разделяй и властвуй», «Ревущую трубу» или «Да не опустится тьма», но увы, нам придется довольствоваться рассказами. А.А.)
Ательстан Кафф, мягко говоря, удивился, застав сына в слезах. Дело было не в том, что он считал Питера образцом стоицизма, а в том, что Питер никогда не плакал. Для двенадцатилетнего мальчика он был до безобразия хладнокровен. А сейчас, вне всякого сомнения, всхлипывал. Похоже, случилось что-то по-настоящему ужасное.
Кафф отложил в сторону рукопись, которую читал. Он трудился редактором «Биологического обозрения». Это был полноватый рано поседевший англичанин с выпуклыми голубыми глазами и цветом лица, похожим на оттенок, в который красят товарные вагоны. Он чем-то напоминал лобстера, который как-то раз угодил в кипяток и поклялся больше не попадать в подобные ситуации.
– Что случилось, дружок? – спросил он.
Мальчик вытер глаза и пытливо посмотрел на отца. Иногда Каффу казалось, что Питер для своих лет ведет себя слишком по-взрослому. Ему бы не помешала капелька мальчишеской взбалмошности.
– Давай, братец, выкладывай. Какой толк от отца, если с ним нельзя поговорить по душам?
Наконец Питер произнес:
– Пацаны… – Он замолчал и высморкался.
От слова «пацаны» Кафф слегка поморщился. Единственным его сожалением по поводу переезда в Америку было то, что Питер нахватался подобных словечек. Поскольку он понимал, что попрекать этим сына бесполезно, ему приходилось страдать молча.
– Так вот, пацаны говорят, что на самом деле ты мне не отец.
«Вот оно что», – подумал Кафф. Рано или поздно это должно было случиться. Не стоило откладывать разговор так надолго.
– Что ты имеешь в виду, дружок? – Он притворился, что ничего не понимает.
– Они говорят, – всхлип, – что я приемыш!
– Ну и что? – выдавил Кафф.
В этой ситуации ему, как назло, полезли в голову только презираемые им американизмы.
– В каком смысле – ну и что?
– В самом прямом. Какая разница? Для нас с мамой абсолютно никакой, уверяю тебя. Так почему тебя это волнует?
Питер задумался.
– А вы меня не выгоните из-за того, что я «приемыш»?
– А, так вот что тебя беспокоит? Мой ответ – нет. По закону ты наш сын в той же мере, что и… что и любой другой мальчик – сын своих родителей. Но как тебе вообще могла прийти в голову мысль, что мы тебя выгоним? Хотел бы я посмотреть на того, кто попробовал бы забрать тебя у нас!
– Ну, мне просто стало интересно.
– Что ж, надеюсь, твой интерес исчерпан. Мы не собираемся выгонять тебя из дому и не смогли бы, даже если бы захотели. Это в порядке вещей, уверяю тебя. Многих усыновляют, и никто не обращает на это внимание. Ты же не станешь расстраиваться, если над тобой посмеются за то, что у тебя нос и два глаза?
К Питеру вернулось хладнокровие.
– А как это произошло?
– О, это длинная история. Если хочешь, я расскажу.
Питер кивнул.
– Я ведь уже рассказывал тебе, – начал Ательстан Кафф, – о том, как до приезда в Америку несколько лет работал в Южной Африке. Как работал со слонами, львами и другими животными, как перевозил белого носорога из Свазиленда в парк Крюгера. Но я никогда не рассказывал тебе о голубом жирафе…
В 1940-е годы правительства ряда южноафриканских территорий задумались о создании природного парка – не просто охотничьих угодий, открытых для туристов, а настоящего заповедника, куда не пускали бы никого, кроме смотрителей и ученых. В конце концов было решено основать такой заповедник в дельте реки Окаванго в Нгамиленде, территории достаточно обширной и в то же время малонаселенной.
Понятно, почему люди селились здесь неохотно: кому захочется жить в месте, где в одно прекрасное утро можно проснуться и обнаружить, что твой дом и ферму затопило на три фута. И крайне обидно отправиться порыбачить на любимое озеро и увидеть, что оно превратилось в травянистую равнину, по краям которой растут деревья мопане.
Неудивительно, что племя батавана[12], проживавшее в дельте реки Окаванго, в большинстве своем было счастливо уступить капризные болота слонам и львам. Тех немногих батавана, которые все-таки жили в дельте и вокруг нее, подкупили и заставили переехать. Нарушив свои же правила, направленные против отчуждения племенных земель, власти королевского протектората Бечуаналенд[13], забрали у батавана дельту и прилегающие к ней территории в бессрочную аренду, назвав все это «Заповедником Яна Смэтса»[14].
Когда в сентябре 1976 года Ательстан Кафф сошел с поезда во Франсистауне, платформа будто дымилась от проливного весеннего дождя. Высокий чернокожий в хаки вышел из серой дымки и спросил:
– Вы мистер Кафф из Кейптауна? Меня зовут Джордж Мтенгени, я смотритель в «Смэтсе». Мистер Опдайк сообщил мне, что вы приедете. Машина из заповедника уже ждет.
Кафф последовал за ним. Он был наслышан о Джордже Мтенгени. Этот человек происходил из племени не чуана, а из зулу близ Дурбана. Когда заповедник открыли, батавана думали, что смотрителем следует назначить тсвана. Но макоба, которые гордились независимостью от своих бывших хозяев батавана, настаивали, что эта земля принадлежит их народу. В конце концов британские власти устали от споров и наняли человека со стороны. У Мтенгени была темная кожа и узкий нос, характерные для многих кафрских банту. Кафф полагал, что тот, вероятно, невысокого мнения о народе чуана и о батавана в частности.
Они сели в машину. Мтенгени сказал:
– Простите, что заставил вас приехать. Жаль, что вы не смогли выбраться к нам до того, как начался сезон дождей. Кастрюля уже выходит из берегов.
– Уже? – спросил Кафф. – И как поживает Мабабе в этом году?
Он говорил о низине, которую называли по-разному: озеро Мабабе, Болото или Кастрюля, – в зависимости от того, много в ней было воды, мало или не было совсем.
– Да, Мабабе – все еще озеро, настоящее озеро, полное утонувших деревьев и бегемотов. Думаю, что Окаванго снова смещается на север. Значит, озеро Нгами опять высохнет.
– Похоже на то. Однако расскажи-ка, что это за голубой жираф? Из твоего письма я ничего не понял.