Я еще раз расскажу о своем открытии. Говоря простыми словами, я изобрел метод для определения продолжительности жизни человека. Я могу показать вам авансовый счет ангела смерти. Я могу сказать, когда у ваших ворот преклонит колени черный верблюд[23]. Я могу сказать любому из вас, сколько песчинок осталось у него в часах.
Он замолк и сложил руки на груди. С минуту все молчали. В зале нарастало беспокойство.
Наконец, вмешался председатель:
– Вы уже закончили, доктор Пинеро?
– А что еще говорить?
– Вы не рассказали нам, как работает ваше изобретение.
Брови Пинеро взлетели.
– Вы предлагаете, чтобы я сделал плоды трудов своих детской игрушкой? Друг мой, это опасное знание. Я храню его для того, кто его понимает, – для меня. – Он постучал себя по груди.
– Как же мы поймем, что под вашими сумасбродными заявлениями кроется что-то стоящее?
– Элементарно. Вы организуете комиссию для оценки моей демонстрации. Если она сработает, отлично – вы это признаете и расскажете об этом публике. Если не сработает, я опозорен и принесу извинения. Даже я, Пинеро, принесу извинения.
В глубине зала встал худощавый сутулый человек. Председатель дал ему слово, и он начал говорить:
– Господин председатель, как может уважаемый доктор всерьез это предлагать? Неужели он считает, что мы будем ждать двадцать, тридцать лет, пока кто-то из нас не умрет, чтобы подтвердить его заявления?
Пинеро не обратил внимания на председателя и сразу ответил:
– Фу! Какая чушь! Разве вы так несведущи в статистике, что не знаете, что в любой большой группе найдется тот, кто умрет в самом ближайшем будущем? Я вам предлагаю следующее. Давайте я проверю всех в этом зале и назову того, кто умрет в ближайшие две недели, а также день и час его смерти. – Он яростно осмотрелся. – Вы согласны?
Поднялся еще один человек, дородный мужчина, и заговорилтщательно отмеренными словами.
– Лично я не могу одобрить такой эксперимент. Как врач, у многих наших коллег в возрасте я со скорбью отмечаю явные признаки серьезных сердечных заболеваний. Если доктору Пинеро известны эти симптомы, что вполне возможно, и он выберет в качестве объекта своего опыта кого-то из их числа, то такой человек вполне может умереть в отмеренный срок, независимо от того, работает или нет механическая игрушка уважаемого докладчика.
Сразу же его поддержал другой выступающий:
– Доктор Шепард совершенно прав. Зачем нам тратить время на магические фокусы? Я убежден, что этот так называемый доктор Пинеро просто использует нашу академию, чтобы придать вес своим заявлениям. Участием в этом фарсе мы играем ему на руку. Не знаю, в чем состоит его афера, но бьюсь об заклад, что он придумал какой-то способ вовлечь нас в рекламу своих замыслов. Я предлагаю, господин председатель, заняться нашей обычной повесткой.
Предложение встретило шумное одобрение, но Пинеро не стал садиться. Под крики «К порядку! К порядку!» он помотал своей непричесанной головой и заговорил:
– Варвары! Болваны! Идиоты! С начала времен ваш род мешал признанию всех великих открытий. От такого невежественного отребья даже Галилей завертится в гробу. Вон тот толстый дурак, который крутит олений зуб, называет себя врачом. Правильнее было бы сказать «знахарь»! А вон тот лысый коротышка – да, вы! Выдаете себя за философа и несете чепуху о жизни и о времени аккуратненькими категориями. Да что вы понимаете! Как вы можете познать хоть что-то, если не исследуете истину, когда вам выпадает шанс? Вздор! – Он плюнул на сцену. – Вы называете себя Академией наук. Я бы назвал вас собранием гробовщиков, что только и делают, что бальзамируют идеи своих деятельных предшественников.
Он прервался, чтобы набрать воздуха. Тут же его подхватили двое членов программного комитета и вывели за кулисы. Несколько репортеров торопливо поднялись из-за стола для прессы и последовали за ним. Председатель объявил заседание закрытым.
Газетчики догнали Пинеро, когда он выходил из здания через боковую дверь. Он шел легким танцующим шагом и насвистывал песенку. В нем не было ни следа воинственности, которую он демонстрировал минуту назад. Они столпились вокруг него.
– Док, как насчет интервью?
– Что думаете о современном образовании?
– Ну, вы им выдали. Что насчет жизни после смерти?
– Снимите шляпу, док, сейчас вылетит птичка.
Он ухмыльнулся им всем.
– По очереди, парни, и не так быстро. Я сам когда-то был газетчиком. Как насчет поехать ко мне?
Через несколько минут они уже рассаживались в неряшливой комнате – то ли спальне, то ли гостиной Пинеро – и раскуривали сигары. Пинеро осмотрелся и просиял.
– Что вам, парни? Скотч или бурбон? – Когда с этим разобрались, он перешел к делу. – Итак, парни, что вы хотите знать?
– Говорите начистоту, док. Есть у вас что-то или нет?
– Разумеется, мой юный друг, у меня кое-что есть.
– Так расскажите, как оно работает. Чепуха, которую вы всучили профессорам, здесь не поможет.
– Ну что вы, мой юный друг. Это мое изобретение. Я хочу на нем заработать. А вы хотите, чтобы я раскрыл его первому встречному?
– Послушайте, док, дайте нам хоть что-то, если хотите попасть в утренний выпуск. Чем вы пользуетесь? Хрустальным шаром?
– Не совсем. Хотите посмотреть на мой аппарат?
– Еще бы. Вот это уже лучше.
Он провел их в соседнюю комнату и протянул руку.
– Вот он, парни.
Они увидели массивное устройство, отдаленно напоминающее рентгеновский аппарат из врачебного кабинета. Помимо очевидного: что ему требуется электричество и что некоторые шкалы были помечены знакомыми единицами измерения, – поверхностный осмотр никак не помогал определить его назначение.
– Какой у него принцип работы?
Пинеро поджал губы и задумался.
– Вы наверняка слышали трюизм о том, что жизнь имеет электрическую природу. Этот трюизм ни черта не стоит, но он поможет вам понять идею моего метода. А еще говорят, что время – это четвертое измерение. Может, вы этому верите, а может, и нет. Это говорили так часто, что смысл совсем стерся. И теперь это клише, которым пользуются краснобаи, чтобы производить впечатление на олухов. Но попробуйте себе это представить, попробуйте ощутить своими чувствами. – Он подошел к одному репортеру. – Давайте возьмем вас как образец. Вас же зовут Роджерс? Отлично, Роджерс, вы – пространственно-временное явление, простирающееся в четырех измерениях. Вы почти шести футов ростом, шириной дюймов двадцать и толщиной, пожалуй, еще десять. Позади вас во времени тянется часть этого явления и доходит, скажем, до 1905 года, где мы видим поперечное сечение под прямым углом к оси времени и той же толщины, что и в настоящем. В том конце находится ребенок, пахнущий кислым молоком и отрыгивающий свой завтрак на слюнявчик. На другом конце, примерно в 1980-х – старик. Представьте это пространственно-временное явление – будем звать его Роджерсом – в виде длинного розового червяка, не прерывающегося все эти годы. Он тянется мимо нас сейчас, в 1939 году, и наблюдаемое нами сечение предстает отдельным дискретным телом. Но это лишь иллюзия. Этот розовый червь физически непрерывен и остается таким все время. Вообще физическая непрерывность в этом подходе присуща целой расе, потому что наши розовые червяки ответвляются от других червяков. И выходит, что род наш – словно лоза, ветви которой переплетаются и пускают побеги. Наблюдая только поперечное сечение этой лозы, мы впадаем в заблуждение о том, что побеги ее – отдельные индивидуумы.
Он остановился и посмотрел на их лица. Вмешался один из них, суровый, строптивый малый:
– Это все очень мило, Пинеро, если это правда. Но что это вам дает?
Пинеро отметил его улыбкой, показывая, что не обиделся.
– Терпение, мой друг. Я просил вас помыслить жизнь как электрическую систему. Теперь представьте, что наш длинный розовый червяк проводит электричество. Быть может, вы слышали, что инженеры-электрики могут, проделав определенные измерения, вычислить точное место обрыва трансатлантического кабеля, даже не вставая с дивана. Ровно это я делаю с нашими червяками. Я применяю свой прибор к поперечному сечению в этой комнате и вычисляю, где происходит обрыв; другими словами, где наступает смерть. Или, если изволите, я подключу прибор наоборот и определю дату вашего рождения. Но это неинтересно – вы ее и так знаете.
Суровый малый презрительно улыбнулся.
– Док, я вас поймал. Если ваши слова о нашем роде как лозе из розовых червей – правда, то дни рождения вычислить вы не можете, ведь связь с родом при рождении не прерывается. Ваш электрический проводник тянется назад через родителей к отдаленным человеческим предкам.
Пинеро просиял.
– Это верно, мой друг, и очень умно. Но вы завели аналогию слишком далеко. Измерение происходит не ровно так, как меряют длину проводника. В каком-то смысле оно больше похоже на измерение расстояния в очень длинном коридоре по отражению эха от его дальнего конца. Во время рождения коридор делает что-то вроде поворота, и, правильно настроив свой аппарат, я могу уловить эхо от этого поворота.
– Посмотрим, как вы это докажете.
– Непременно, мой друг. Вы готовы служить объектом эксперимента?
Заговорил другой репортер:
– Он понял твой блеф, Люк. Или соглашайся, или заткнись.
– Я согласен. Что мне делать?
– Сначала напишите на листочке дату вашего рождения и отдайте его вашим коллегам.
Люк подчинился.
– А теперь что?
– Снимите верхнюю одежду и встаньте на эти весы. Теперь скажите, вы когда-нибудь были сильно худее или толще теперешнего? Нет? Сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Отличный упитанный малыш. Теперь таких больших не делают.
– Что это за трепотня?
– Я пытаюсь приблизительно оценить среднее сечение вашего розового проводника, мой милый Люк. Сядьте здесь, пожалуйста. А теперь подержите во рту вот этот электрод. Нет, больно не будет; напряжение очень мало, меньше одного микровольта, но мне нужен хороший контакт.