Тонкие различия очень трудны для грубо сконструированных механизмов – их придумали не для созидания.
Солнце встает над холмами, отбрасывая длинные тени на островки снега. Осыпающиеся руины залиты бледным светом. Будь здесь люди, они сказали бы, что сейчас август. Но людей давно нет, солнце затухает, и на постаревшей Земле наступает короткая весна.
В разрушенном городе, в зале, где величественные колонны еще удерживают часть крыши, что-то движется. По залу с мучительным скрипом перемещаются три гротескные фигуры.
Новый день и новую весну X-120 встретил оживлением, которое почти вытеснило из его ржавеющего металлического мозга вековое одиночество и пустоту. Солнце питало его, как до него – предыдущую, мясную форму жизни. С возвращением солнечного тепла X-120 чувствовал, как по проводам, катушкам и шестеренкам его сложно устроенного тела циркулируют новые силы.
Он и его соратники были высокоразвитыми роботами, последним творением землян. X-120 представлял собой металлический шар двух с половиной метров в диаметре, водруженный на четыре трубчатые ноги с круглыми шарнирами коленей. Его венчал выступ, похожий на немецкую каску с пикой, который улавливал и накапливал энергию солнечных лучей. На одной из сторон, где можно было предположить лицо, выдавалась пара туманных кварцевых глаз. Поперек шар перехватывала тяжелая металлическая полоса, от которой по бокам тянулись длинные руки с мощными лезвиями вместо кистей. Они напоминали клешни лобстера и легко разрезали металл. Четыре длинных кабеля, которые служили роботу вспомогательными руками, были скручены в пружины у туловища.
X-120 ступил из полумрака разрушенного зала на разоренную улицу. Солнечные лучи на его потускневших боках вливали в тело свежие силы. Он забыл, в который раз встречал весну. Сотни узловатых дубов вытянулись и рухнули среди руин с той поры, как были созданы X-120 и его товарищи. Бессчетные весны проскользнули по умирающей Земле с той поры, как смех, мечты и безумства людей перестали тревожить осыпающиеся стены.
– Солнце греет, – позвал X-120. – Выходите, G-3a и L-1716. Я снова чувствую себя молодым.
Громыхая, его спутники выбрались на свет. G-3a потерял одну ногу и передвигался медленно и с трудом. Его стальной корпус почти полностью покрывала рыжая ржавчина, а отделку из сплава меди и алюминия уродовали зеленовато-черные рытвины. L-1716 сохранился лучше, но одной руки у него недоставало, а четыре дополнительных кабеля безжизненно болтались по бокам. Из них троих X-120 сохранился лучше всего. Он по-прежнему располагал всеми конечностями, и кое-где его металлический корпус еще блестел. Люди сделали его на совесть.
Искалеченный G-3a огляделся и по-стариковски захныкал:
– Наверняка пойдет дождь. – Он вздрогнул. – Еще одного дождя мне не вынести.
– Глупости, – ответил L-1716, чьи поломанные руки волочились за ним, скребя по земле, – на небе ни облачка. Мне уже гораздо лучше.
G-3a со страхом заозирался.
– Это все? Больше никого не осталось? – спросил он. – Прошлой зимой нас было двенадцать.
X-120 и сам думал о других девяти – последних оставшихся из легиона, когда-то созданного людьми.
– Они должны были перезимовать в нефритовой башне, – объяснил он. – Мы отправимся туда. Может быть, они сочли, что еще не время выходить на улицу.
– Я не могу бросить мою работу, – возмутился G-3a. – Мне осталось совсем немного. Я почти у цели. – От воодушевления голос его застрекотал тоньше. – Скоро я смогу создавать живых роботов, как люди создавали нас.
– Старая песня. – L-1716 вздохнул. – Как давно мы пытаемся создать роботов, которые могли бы прийти нам на смену? И что мы создали? Почти ничего, кроме безжизненных кусков стали. Порой у нас получались безумные машины, которые приходилось уничтожать. Но ни разу за все эти годы не создали мы ни единого робота, похожего на нас.
X-120 стоял посреди разрушенной улицы, и солнечный свет поблескивал на его изъеденных ржавчиной боках.
– Вот в чем причина наших неудач, – задумчиво протянул он, глядя на свои клешни. – Мы пытались создать роботов по своему подобию. Нас придумали не для жизни. Нас придумали на погибель. – Он помахал в воздухе огромной рачьей клешней. – Для чего это нужно? Разве этим построишь новых роботов? Разве этим создашь хоть что-нибудь? Такие лезвия хороши для резни – и только.
– Пусть так, – жалобно протянул робот-калека, – но я ведь почти у цели. Если мне помогут, я добьюсь своего.
– Разве мы когда-нибудь отказывали тебе в помощи? – резко спросил L-1716. – Ты стареешь, G-3a. Всю зиму ты работал в этой темной клетушке, не подпуская нас к себе.
В голосе G-3a лязгнул металлический смешок.
– И все же я почти добился своего. Все говорили, что у меня не выйдет, а я почти добился своего. Но мне нужна помощь. Последняя операция. Если она пройдет удачно, то у роботов еще будет надежда заново отстроить мир.
X-120 нехотя проследовал за своими товарищами обратно в сумерки развалин. Внутри было темно, но их круглые стеклянные глаза умели видеть и днем, и ночью.
– Видите, – проскрипел G-3a, указывая на металлический скелет на полу, – я собрал робота из деталей, которые нашел на свалке. Все работает безупречно, все, кроме мозга. Но я верю, что с этим, – он указал на предмет, поблескивавший на неубранном столе, – мы добьемся успеха.
Предмет представлял собой внушительную медную сферу с вшитыми в нее двумя черными квадратами из вязкого вещества, напоминающего гудрон[30]. На другой стороне сферы располагался выступ размером не больше человеческого кулака.
– Вот, – вдумчиво произнес G-3a, – единственный подходящий мозг, который я смог найти. Как видите, я не пытаюсь ничего создать, я только собираю заново. Вот это, – он кивнул на черные квадраты, – органы чувственного восприятия. Изображение, которое видят глаза, проецируется на них как на экраны. За ними находится механизм реагирования, тысячи и тысячи фотоэлектродов. Люди сконструировали его так, чтобы он автоматически реагировал на определенные зрительные образы. Сама сфера отвечает за наше умение двигаться и уклоняться, а также за стремление убивать. – Здесь, – он указал на выпуклость на задней стороне мозга, – скрыт мыслительный механизм. Это он отличает нас от других машин.
– Небольшой, – насмешливо заметил X-120.
– Ты прав, – ответил G-3a. – Я слышал, что человеческий мозг был устроен иначе. Но довольно об этом! Вот это должно встать внутрь корпуса – вот так. Черные квадраты размещаются за глазами. По этому проводу энергия поступает в мозг, а вот те катушки подключены к блоку питания, отвечающему за конечности. Вот этот провод подведен к вестибулярному аппарату… – Он монотонно и обстоятельно пояснял каждую деталь. – А теперь, – заключил он, – сферу должен кто-то подсоединить. Я не могу.
L-1716 в замешательстве уставился на свою единственную ржавую клешню. Потом оба они с G-3a обратили взгляды на X-120.
– Я попробую, – сказал в ответ робот, – но помните, что я сказал. Для созидания мы не предназначены. Только для убийства.
X-120 неуклюже поднял со стола медную сферу с отходящим от нее пучком проводов. Он работал медленно и сосредоточенно. Один за другим огромные лезвия соединяли тоненькие проводки. Все было почти готово. Вдруг громоздкие клешни, напряженно зависшие над последним проводом, соприкоснулись. Вспышка короткого замыкания. X-120 отшатнулся. Медная сфера таяла и растекалась у них на глазах.
X-120 скорчился у дальней стены.
– Я же говорил, – простонал он, – нам не дано ничего сделать. Мы не созданы для труда. Мы созданы для одного – для убийства. – Он уставился на свои громоздкие клешни и затряс ими, словно хотел отшвырнуть их прочь.
– Не переживай так, – принялся успокаивать его старый G-3a. – Нет худа без добра. Мы сделаны из стали, а мир, видно, создан для существ из плоти и крови – маленьких, слабых, каких могу раздавить даже я. И все же это, – он указал на металлический скелет, в котором, как в тигле, лежала оплавившаяся сфера, – было моей последней надеждой. Больше мне нечего предложить.
– Вы оба попытались, – согласился L-1716, – и никто не посмел бы вас винить. Порой ночами, когда я смотрю на звездное небо, мне чудится, что там написан наш приговор. Я слышу, как смеются над нами миры. Мы завоевали землю, но что с того? Мы уходим вслед за теми, кто создал нас.
– Да, должно быть, это к лучшему. – X-120 кивнул. – Думаю, дело в том, как устроен наш мозг. Ты ведь сказал, что люди заставили нас механически реагировать на заданные возбудители. И хоть они и дали нам мыслительный механизм, он не властен над нашими реакциями. Мне никогда не хотелось убивать, и все же я убил много человеческих существ. Я даже не успевал понять, что происходит, как дело было сделано.
G-3a не слушал. Он скорбно глядел на груду металла на полу.
– Был один в нефритовой башне, – сказал он вдруг. – Он считал, что почти понял, как спроектировать мозг. Собирался работать над этим всю зиму. Может, у него получилось.
– Идем, – коротко лязгнул L-1716.
Уже покидая обветшалый зал, G-3a с тоской оглянулся на дымящиеся на полу обломки.
X-120 замедлил шаги, чтобы не обгонять немощного G-3a. Едва завидев башню, они поняли, что им незачем идти дальше. В один из зимних дней старые стены не выдержали, и девять их товарищей были погребены под многотонной каменной кладкой.
Трое роботов медленно вернулись в свой полуразрушенный зал.
– Я больше никуда отсюда не уйду, – проскрипел G-3a. – Я очень стар. Я очень устал. – И он заковылял обратно в полумрак.
L-1716 глядел ему вслед.
– Боюсь, ему недолго осталось, – горестно сказал он. – Должно быть, ржавчина уже проела его насквозь. Однажды он спас меня, давно, когда мы разрушили этот город.
– Ты вспоминаешь о тех днях? – спросил X-120. – Временами это не дает мне покоя. Люди сóздали нас.
– И создали такими, какие мы есть, – огрызнулся L-1716. – Не спросив нас. Мы ведь уже говорили об этом. Мы машины, нас создали, чтобы мы убивали…