Уильям Ф. Темпл (1914–1989). Четырехсторонний треугольникПеревод Светланы Торы и Александра ЗайцеваAmazing Stories, ноябрь
Уильям Ф. Темпл был соседом Артура Кларка по комнате, а также работал редактором журнала Британского межпланетного общества. Помимо приведенного ниже рассказа среди его произведений известны роман «Полет на луну» (1966) и повесть «Две тени» (1951).
«Четырехсторонний треугольник» – история о любви и копировании (не клонировании!) живого. В 1949 году Темпл написал на ее основе роман, а в 1953-м вышел одноименный фильм, так и не получивший должного признания.
(В тридцатые годы научная фантастика, по крайней мере для читателей американских журналов, представлялась сугубо американским феноменом. Все догадывались, что величайшие писатели-фантасты вроде Жюля Верна и Герберта Уэллса не американцы, однако их не брали в расчет. После первого съезда фантастов, на котором присутствовали одни американцы, ему без колебаний присвоили звание всемирного. Тем не менее даже тогда существовали видные британские писатели – например, Эрик Фрэнк Рассел. А вот Уильяма Ф. Темпла к ним не относили.)
Все трое неотрывно смотрели через кварцевое окошко.
Девушка едва втиснулась между двумя мужчинами, но в ту минуту никто из них не обращал внимания на неудобство. Слишком интересен был объект, за которым они наблюдали.
Девушку звали Джоан Литон. Ее волосы неопределенно-каштанового цвета вились кудрями – благодаря щипцам, а не природе. Глаза, определенно карие, светились неугасимым весельем. Спокойное лицо ее было ничем не примечательным, хоть и не совсем обыкновенным, но улыбка делала его красивым.
Привлекательность девушки (отчасти основанная на том, что Джоан этого не осознавала) заключалась в ее характере. Она умела проявлять симпатию, не становясь излишне сентиментальной, была уравновешенна (редкое качество для женщины) и совершенно бескорыстна. Она не позволяла себе терять самообладание, таить обиды или вступать в споры, однако прощала подобные недостатки окружающим. Джоан обладала живым умом и способностями к науке, и все же вкусы ее были просты.
Уильям Фредерикс (которого все звали Уиллом) имел с Джоан много общего, но он проявлял симпатию чуть менее искренне, а шутил менее непринужденно и, кроме того, бывал предвзят в некоторых суждениях. Его вкусы ограничивались тем, что он считал достойным. Однако он обладал невозмутимостью и добродушием, а его целеустремленность внушала уважение. У него были темные волосы, а лицо всегда выражало спокойное удовлетворение.
Уильям Джозефс (которого все звали Биллом) был другим. Он отличался непостоянством и огненно-рыжей шевелюрой. Билл то испытывал прилив воодушевления, то падал духом. Импульсивный, щедрый, очень чуткий к живописи и музыке, он попеременно впадал то в безудержное веселье, то в мрачную меланхолию. Он был гораздо более одаренным, чем Джоан и Уилл, но длительные приступы апатии мешали по-настоящему их превзойти. Тем не менее благодаря острому чувству юмора он сам нередко шутил насчет своего до нелепости сверхвосприимчивого характера, однако изменить его не мог.
Оба юноши были отчаянно влюблены в Джоан, и оба изо всех сил старались скрыть свои чувства. А Джоан если и предпочитала одного другому, то умело это скрывала, уверив их, что с нежностью относится к обоим.
Кварцевое окно, через которое все трое смотрели, было встроено в стенку высокого металлического контейнера, а в нескольких футах от него стоял еще один, в точности такой же, вплоть до толщины стекла.
Наверху виднелись всевозможные приборы и приспособления: посеребренные трубки с выпуклостями, маленькие электромоторы, гудящие тут и там, грубо спаянные импровизированные цинковые экраны, витки проволоки и целая сеть проводов, из-за которых комната напоминала заросшие лианами тропические джунгли. В углу мерно рычала большая динамо-машина, а искровые разрядники непрерывно потрескивали, наполняя лабораторию странным мерцающим голубым светом, когда день за окнами угасал и наступали сумерки.
Незваный гость, заглянув в окошко другого контейнера, увидел бы кубическую камеру, а в центре нее на стальной подставке – картину Буше «Мадам Круанетт», залитую мягким светом от спрятанных где-то в конструкции ламп. Он бы этого не узнал, но картина находилась в вакууме.
Если бы гость встал позади троицы у другого контейнера и посмотрел в их окно, то увидел бы то же самое: картину «Мадам Круанетт» Буше, стоящую на стальной раме в вакууме, залитую мягким светом от скрытых ламп.
Вероятно, посетитель ничего бы не понял.
Подвох таился в том, что картина, на которую так пристально смотрели трое ученых, не была точной копией той, что стояла в первом контейнере, – пока еще не была. Картины немного отличались цветами и пропорциями изображения. Однако постепенно эти различия стирались, поскольку второе полотно атом за атомом, молекула за молекулой превращалось в двойника того, что вышло из-под кисти Франсуа Буше.
Невероятно сложный аппарат, работающий на основе недавно открытого принципа магнетизма, потреблял умеренное количество энергии и создавал линии силовых полей, а они в свою очередь доставляли каждый протон в нужную точку, а каждый электрон – на уравновешивающую орбиту. Машина могла изменить направление мощного силового потока, но не извлечь из него энергию.
– С минуты на минуту! – выдохнул Уилл.
Билл нетерпеливо вытер запотевшее от дыхания стекло.
– Не делай так! – сказал он, и стекло тут же снова затуманилось.
Он протер пятачок прямо под красивым носиком Джоан. Она разразилась смехом, стекло опять запотело, и они, замешкавшись, не увидели события, которого ждали дни напролет, – завершения точной копии картины, до последнего атома.
Искровые разрядники со щелчком погасли, на индикаторной панели зажглась лампочка, и динамо-машина, жужжа, начала замедлять вращение. Они протерли окно – там стояла «Мадам Круанетт», глядя на них ничего не выражающими широко раскрытыми карими глазами, в точности соответствовавшими по цвету сепии с палитры Буше; и обе родинки, и каждый волосок ее напудренного парика были на тех же местах, как на картине Буше, с точностью до миллионной доли миллиметра.
Уилл повернул вентиль, и в камеру с шипением ворвался воздух. Он открыл окно и осторожно взял картину, словно ожидая, что она рассыплется у него в руках.
– Прекрасно… Красота! – пробормотал он, глядя на Джоан сияющими глазами.
Билл поймал этот взгляд и невероятным усилием сдержал радостный вопль, который рвался наружу. Вместо этого он кашлянул и наклонился к Джоан, чтобы повнимательнее рассмотреть «Мадам Круанетт».
– У нас получилось, – продолжал Уилл. – Мы вложили все до последнего цента, но скоро заработаем достаточно, чтобы делать все, что захотим. Все что угодно!
– Что угодно, лишь бы Биллу не пришлось вставать рано утром по воскресеньям, – с улыбкой произнесла Джоан, и все рассмеялись.
– Ни один здравомыслящий миллионер рано утром не встает, – сказал Билл.
Сталелитейный и стекольный завод «Реплики шедевров» сиял, словно бриллиант, на зеленых холмах графства Суррей. В каком-то смысле он действительно появился благодаря бриллианту, а именно – продаже копии «Кохинура». Это была единственная сделка компании «Драгоценные камни», которую правительство закрыло, как только стало ясно, что она обрушит мировой алмазный рынок.
Дочерняя компания «Продукция из радия» процветала на севере, поскольку в ее пользе для науки никто не сомневался. Однако сердца всех трех директоров компании принадлежали «Репликам шедевров», и именно здесь они проводили большую часть времени. Знаменитые произведения искусства со всего мира попадали в заводские залы и порождали бесчисленные копии самих себя для распространения и продажи по вполне разумным ценам.
Семьи со средним достатком могли любоваться полотнами Джона Констебла или Уильяма Тернера в столовой и статуэтками Родена в прихожей. Когда появилась возможность владеть шедеврами, подлинными во всех отношениях, интерес к искусству чрезвычайно возрос. Пожив некоторое время в окружении картин и скульптур, люди начали видеть в них красоту – ведь настоящая красота не всегда очевидна с первого взгляда – и стали жадными до новых знаний о произведениях искусства и их создателях.
Итак, три директора – Уилл, Билл и Джоан – направили всю свою энергию на удовлетворение потребностей мира в красоте и, осознавая свою роль в развитии цивилизации, были весьма ею довольны.
Впрочем, недолго.
Однажды Билл, всегда нетерпеливый и легко поддающийся скуке, вспылил прямо посреди собрания.
– Надоела мне эта династия Мин! – воскликнул он, сметая со стола стопку бланков.
Джоан и Уилл, узнав симптомы, обменялись насмешливыми взглядами.
– Послушайте, – продолжал Билл, – не знаю, как вы, а я сыт по горло! Когда мы превратились в скучных дельцов? Это не наша жизнь. Одно и то же день за днем! Я так с ума сойду! Мы ученые, а не торговцы. Ради бога, давайте придумаем что-нибудь новое! – Небольшая буря принесла ему облегчение, и Билл почти сразу расплылся в улыбке. – Я ведь прав? – воззвал он.
– Прав, – хором ответили Джоан и Уилл.
– Ну, и что скажете?
Уилл кашлянул.
– Собственно, мы с Джоан тоже говорили об этом сегодня утром, – ответил он. – Мы предлагаем продать фабрику, вернуться в нашу старую лабораторию и переоборудовать ее.
Билл взял чернильницу и торжественно вылил ее содержимое прямо на бесценный столик эпохи Мин. Чернила образовали на нем блестящее озеро.
– Наконец-то мы снова в здравом уме, – сказал он. – Нужно продолжить исследования. Я совершенно убежден: копии живых существ нам не удавались потому, что мы приняли за x и y…
– Подожди, – перебил его Уилл. – Прежде чем мы приступим к работе, я… То есть одна из причин, по которой мы с Джоан хотели оставить дела… Ну…
– Он пытается сказать, – тихо произнесла Джоан, – что мы хотим пожениться и взять небольшой отпуск, прежде чем возобновить исследования.