– Хорошо, мы согласны, – сказал Джим. – Но хотим, чтобы наши жены не пострадали. Понял, пернатая морда?
Дьявол ему не ответил. Он крикнул, и туземцы засуетились вокруг кольев. Кордиса развязали и рывком поставили на ноги, его сердце колотилось так сильно, что закружилась голова.
– Не позволяй им причинить тебе боль, Уолли-малыш!
На миг в расстроенном лице Марты он увидел призрак девушки, на которой женился тридцать лет назад. Словно отблеск живой красоты, которая освещала обращенное к Джиму лицо Элли Андрис. Цепенея от страха, Кордис попрощался с призраком.
Кордис тащился вверх по темному ущелью, как раненый бык. Он знал, что если не достигнет убежища у священного пруда где-то впереди, то идущие по пятам жрецы проткнут его копьем, словно загнанное животное, каковым Кордис себя и ощущал. Джим, Лео и перепуганные робадурианские юноши давным-давно его опередили. Камни резали ступни, а шипы рвали кожу. Лео и Джим виновны, молоды и останутся живы. Он невиновен, стар и умрет. Несправедливо. Пусть они тоже умрут. Его легкие мучительно горели, а у подножия водопада подогнулись колени.
Умереть здесь. Несправедливо. Кордис услышал приближающихся жрецов, и от ужаса по его спине поползли мурашки. Умереть в бою. Он пошарил в воде в поисках камня. Лицом к лицу с копьями. Он съежился.
Джим и Лео вернулись вдоль водопада и помогли Кордису подняться по тропе.
– Соберись с духом, Кордис! – сказал Джим.
Они тащили его вперед, тяжело дыша и ругаясь, пока овраг не расширился, превратившись в тихую заводь под нависающей скалой, увенчанной красными отблесками заката. Двадцать с лишним робадурианских юношей, хныча, сгрудились слева, на каменистом склоне. Затем с ревом налетели жрецы, и после Кордис воспринимал происходящее вспышками.
У него был дьявол-хранитель, чудовищный жрец с белыми полосами, нарисованными глиной поперек груди. Белая Полоса и другие погнали Кордиса вверх по склону, бросили на спину и связали его запястья и лодыжки пучками травы. На грудь ему положили камешек. Кордис старался помнить, что это символические ограничения, и, если разорвется трава или сдвинется камешек, Белая Полоса убьет его. Ниже по склону мальчик-туземец с криком разорвал путы, и жрецы проломили ему череп. Кордис содрогнулся и лежал очень тихо. Но когда ему воткнули шип рядом с левым ахилловым сухожилием, Кордис охнул и поджал ногу. Камешек скатился, дубинка Белой Полосы обрушилась рядом с его головой, и он умер.
Кордис очнулся от боли и холода уже при свете звезд и понял, что всего лишь потерял сознание. Рядом с ним в тени скалы сидел Белая Полоса, положив дубинку на волосатые колени. Ниже по склону местные мальчишки пели заунывную песню без слов. Они делились настроением, выражая печаль и испуганное удивление. «Я почти мог бы подпеть им», – подумал Кордис. На груди у него снова лежал камешек, а на запястьях и лодыжках ощущалась трава. В спину впивался каменный выступ, и Кордис очень осторожно, чтобы не потревожить символы, сменил позу. Неподалеку, но не в поле его зрения тихо переговаривались Джим и Лео.
«Черт бы их побрал, – подумал Кордис. – Они будут жить, а я умру. Я уже умираю. Зачем терпеть боль и унижение, если все равно умирать? Я просто сяду и позволю Белой Полосе покончить с этим. Но сначала…»
– Лео, – произнес он.
– Мистер Кордис! Слава небесам! Мы подумали… Как вы себя чувствуете, сэр?
– Плохо, Лео… Хотел сказать… ты отлично поработал тут. Твое имя внесено в статус три. Хотел сказать… это все моя вина. Прости.
– Нет, сэр, – сказал Лео. – Вы были в контакте, как вы могли…
– До этого. Когда позволил Марте прилететь, а потому не смог уговорить вас, юниоров, оставить своих жен дома. – Кордис сделал паузу. – Я должен… Марта заставила меня в некотором смысле, Лео.
Ее гордость, подумал он. Ее более тонкие чувства. Ее мгновенная уверенность в правоте, которая подкреплялась его собственной нерешительностью. Да, Марта управляла им.
– Я знаю, – сказал Лео. – Уилла тоже гордая и честолюбивая.
Над Уиллой поработала Марта, подумал Кордис. Намекнула, что могла бы помочь карьере Лео. Так она получила шпионский экран. Что ж, раньше он оценивал Лео гораздо выше, чем Джима. Да и Марте не нравилось поведение Элли и Джима.
– Я собираюсь умереть, парни, – сказал Кордис. – Вы простите меня?
– Нет, – ответил Джим. – Женщина превратила тебя в беспомощное ничтожество, Кордис. Сам прости себя, если сможешь.
– Послушай, Андрис, я это запомню.
– Я увезу Элли на пограничную планету, – заявил тот. – Мы больше никогда не увидим безволосых слизняков вроде тебя.
Лео протестующее забормотал. «Я выживу, чтобы поквитаться с Андрисом, – подумал Кордис. – Будь проклята его наглость!» Пятка пульсировала, а камень все еще колол под ребра. Кордис осторожно пошевелился, и ему стало легче. Он напевал под нос песню местных мальчиков, и это тоже помогало. Кордис задремал. «Если я выживу, у меня снова вырастут волосы на теле», – подумал он.
Его разбудил голос Джима:
– Кордис! Лежи тихо!
Открыв глаза, в свете факелов он увидел вокруг волосатые ноги, зубастые звериные морды, ревущие песню, и Белую Полосу, покачивавшегося рядом ей в такт с дубинкой наготове. Песня раскатисто прогремела над Кордисом, и вниз языками пламени посыпались искры, опаляя его тело. Он заскулил и дернулся, но не позволил шевельнуться камешку на своей груди. Процессия двинулась дальше. Ниже по склону закричал мальчик, глухие удары дубинки заставили его замолчать. И снова Кордис почувствовал жалость к мальчишкам.
– Черт возьми! – выругался Джим. – Это и впрямь больно!
– Это испытание, которого не выдержал тот парнишка, Артур, только ему удалось сбежать, – сказал Лео. – Миссис Кордис следила за ним на экране, пока я его не спас.
– Как он себя вел? – спросил Джим.
– Доверился мне с самого начала. Уилла сказала, что он был очень ласковым, и они научили его разным трюкам. Только он не произносил ни слова и просто взбесился, когда они попытались заставить его говорить.
«Я ласковый. И знаю разные трюки», – подумал Кордис. Ниже по склону погасли факелы, и жрецы запели вместе с мальчиками. Белая Полоса снова уселся на выступ рядом с Кордисом и тоже негромко запел. Это была новая песня – со словами, что встревожило Кордиса. Затем он услышал шаги над головой и резкий голос Джима:
– Привет, пернатая морда, мы все еще тут. Миссис Кордис назвала тебя по имени. Кребс, да? Кто ты, черт возьми, такой?
– Роланд Кребс. Антрополог, – произнес дьявольский голос. – Однажды я чуть не женился на Марте, но она очень вовремя начала называть меня Ролло.
Тот тип? Кордис открыл было рот, но быстро закрыл. Еще не хватало! Он притворился, что потерял сознание, и старался не слушать.
– Вы не сможете разделить следующую фазу ритуала, и это ваша большая потеря, – сообщил Кребс. – Сейчас каждый мальчик постигает имя, которое назовет своим на последнем этапе, если выживет. У мужчин примитивный язык, и мальчики давным-давно подхватывают слова, как попугаи. Теперь, когда они поют вместе со жрецами, слова оживают в них.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Джим.
– Непосредственно то, что сказал. Слова связываются вместе и впервые обретают смысл. В этой песне робадурский вариант мифа о сотворении мира. – Кребс понизил голос. – Их нет здесь и сейчас, как тебя, Андрис. Они, осознавая все свои чувства, присутствуют при сотворении собственного человеческого мира.
– Это и есть потеря для нас? Да… Это большая потеря. – Голос Джима звучал потрясенно.
– Да. Долгое время слова были всего лишь болезнью нашего рода, – сказал Кребс. – Но они все еще способны объединять и значить. Подумайте вот о чем: мы нашли гоминидов на тысячах планет, но никто из них не достиг стадии использования символов. Разве что едва-едва. Палеонтология доказывает, что аборигены застряли на пороге эволюции разума в человеческий на целых двести миллионов лет. Но на Земле разум нашего вида эволюционировал до стадии использования символов примерно за триста тысяч лет.
– Так эволюционирует разум или мозг? – тихо спросил Джим.
– Мозг эволюционирует так же, как плавники превращаются в ноги, – ответил Кребс. – Гоминиды не в состоянии развить центральную нервную систему, адекватную для работы с символами. Но на Земле за очень короткое время что-то привело к структурным изменениям в центральной нервной системе одного вида животных, куда более значительным, чем грубое внешнее изменение от рептилии к млекопитающему.
– Я инженер, – сказал Джим. – Зоологи знают, как такое случилось.
– Зоологи всегда считали, что естественный отбор не мог сработать столь быстро, – ответил Кребс. – То, что мы узнали на планетах гоминидов, доказывает – так оно и есть. Естественный отбор может занять полмиллиарда лет. Наши пращуры выбрали короткий путь.
– Ладно, – сказал Джим. – Ладно. Наши пращуры стали своим собственным фактором отбора в ритуалах, подобных этому. Они были животными и превратили себя в людей. Ты хочешь, чтобы я это сказал?
– Я хочу, чтобы вы почувствовали хотя бы часть того, что сейчас чувствуют мальчики. Да, наши пращуры изобрели ритуал как искусственное дополнение эволюции. Они изобрели ритуал, чтобы выявить и сохранить все мутации в человеческом направлении и устранить регрессию к животной норме. Они придумали испытания, в которых инстинктивное поведение животного означало смерть, и только способные пойти против инстинкта могли выжить, чтобы стать людьми и отцами следующего поколения. – Голос Кребса слегка дрожал. – Подумай об этом, Андрис! Люди и животные – братья, рожденные от одной матери, и животных убивали в период полового созревания, если они не выдерживали испытаний, вынести которые мог только человеческий разум.
– Да. Наша тайна. Наша настоящая тайна. – Голос Джима тоже дрогнул. – Каин убивал Авеля на протяжении десяти тысяч поколений. И это создало меня