– А я, доктор Петерсон, не намерен ни подвергать сомнению ваш интеллект, ни пытаться объяснить, что здесь произошло. Но я намерен продемонстрировать, что мы знаем.
В свете ярких прожекторов группа солдат протягивала телефонные провода от охраняемых главных ворот через двор к фермерскому дому. За новым забором из колючей проволоки возникло оживление, все придвинулись ближе, и тогда какой-то остроглазый газетчик заметил Джонни и ученого. Двое мужчин оставили без внимания выкрики, умоляющие о свежей информации, и вошли в покосившийся хлев. Джонни включил свет.
Мычание двух призовых гернзейских коров в стойлах справа от двери сменилось громкими жалобными стонами. Каждая из них явно страдала от распухшего, недоенного вымени.
– Увидеть – значит поверить, так, док? – спросил Джонни, указывая на коров.
– Увидеть что? – резко переспросил Петерсон.
– Я не сомневался, что нам придется предлагать какое-то серьезное объяснение, когда вы все тут начнете хозяйничать, и, конечно, ни на секунду вас не виню. Хетти устроила там неслабый бабах.
– И не говорите, – тревожно пробормотал доктор Петерсон, – не то слово.
– Итак, – продолжал Джонни, – я специально не подоил этих коров, дабы вы сами убедились, что мы не лжем. Да и должен заметить, у меня нет ни малейшего представления, почему это происходит, но, по крайней мере, я покажу вам, что происходит.
Он взял с полки у двери пару молочных ведер и подошел к стойлам. Петерсон шел за ним следом.
– Вот эта, – Джонни указал на более крупную корову, – Квини. У нее молоко настолько высокопробное, насколько можно ожидать от представителя чемпионской молочной линии. А эта, – он похлопал по боку вторую корову, – Салли Кловердейл Марафон Третья. Она молодая и до сих пор давала неплохое молоко, но не отличалась ни надоем, ни выдающимся качеством продукта. Она той же линии, что и Квини. Салли после своего первого теленка была сухостойна, мы ее снова осеменили, и в среду она отелилась. Но только дает она с тех пор не молоко. Смотрите!
Ногой выдвинув стул для дойки на нужное место, он поместил емкость под раздувшееся вымя Квини и принялся быстро и равномерно прыскать пенящимся молоком в ведро. Закончив, он выставил из стойла два полных ведра с густой молочной пленкой и принес еще два пустых. Затем подошел сбоку к нетерпеливой Салли. Под взглядом Петерсона Джонни наполнил ведра мутной, маслянистой на вид белой жидкостью, которую Салли выдавала со среды вместо молока. Ученый начал проявлять сдержанный интерес.
Джонни закончил, вытер корову, потом отнес ведра к первым двум и поставил рядом.
– А теперь проверьте сами, – предложил он Петерсону.
Ученый заглянул в ведра. Джонни протянул ему ковшик.
– Послушайте, Калпеппер, – сказал Петерсон, – я физик, а не фермер и не эксперт по сельскому хозяйству. Как, по-вашему, я должен понять, каким следует быть молоку? До пятнадцати лет я вообще считал, что молоко выходит из одного соска коровы, а сливки – из другого.
– Размешайте, – распорядился Джонни.
Ученый с недовольным видом взял ковшик и ткнул в ведро с молоком Квини.
– Попробуйте на вкус.
Профессор сердито глянул на молодого человека и осторожно глотнул. Кусочек пенки прилип к губам, и профессор слизнул его.
– По мне, на вкус молоко как молоко, – сказал он.
– Понюхайте, – приказал Джонни, и Петерсон втянул носом воздух. – Хорошо. Теперь проделайте то же самое с другими ведрами.
Петерсон окунул ковшик в ведро с молоком Салли. Белая жидкость крутилась лениво, словно масло. Ученый наклонился, понюхал и скорчил гримасу.
– Ну же, попробуйте на язык! – настойчиво потребовал Джонни.
Петерсон сделал крошечный глоток, распробовал и выплюнул.
– Хорошо, теперь я убедился, что это молоко не такое. Я не сказал, что плохое, потому как не разбираюсь. Я признаю только, что оно другое. И?
– Увидите.
Джонни забрал у него ковшик. Ведра с молоком Квини он отнес в ледник и слил в пастеризатор. После чего два ведра молока Салли, Джонни и физик переместились из хлева к руинам тракторного сарая.
Покопавшись под сломанными и перевернутыми столами и верстаками, Джонни нашел старую ржавую форму для выпечки. Поместив ее на открытом пространстве в середине двора, он повернулся к Петерсону.
– Теперь берите это ведро и налейте молока в противень. Немного, только так, чтобы прикрыть дно, может, чуть-чуть побольше. – Он снова вручил Петерсону ковшик.
Ученый зачерпнул самую малость белой жидкости и осторожно вылил на дно жестянки.
– Хватит! – предостерег его Джонни. – Теперь уберем это подальше отсюда.
Он взял ведра, понес их к заднему крыльцу и исчез на кухне.
К этому времени странные манипуляции двух людей привлекли внимание галдящих репортеров за забором, и те прижались к проволоке, снова выкрикивая просьбы дать интервью или просто поделиться информацией. Операторы телекамер направили на двор собственные мощные лампы, дополнявшие сияние военных прожекторов, и начали снимать происходящее. Доктор Петерсон сердито глянул на толпу и повернулся к подошедшему Джонни.
– Калпеппер, вы из меня дурака сделать хотите? – прошипел он.
– Огоньку не найдется? – поинтересовался Джонни, проигнорировав вопрос.
Ученый, любитель подымить трубкой, вытащил из кармана пригоршню хозяйственных спичек. Джонни показал удочку из стеклопластика с привязанной к грузилу тряпочкой и, отведя Петерсона назад ярдов на пятьдесят, протянул тому лоскут на леске.
– Понюхайте, – сказал он. – Я смочил его керосином, чтобы не погас, пока полетит.
Петерсон кивнул.
– Рыбу ловить умеете? – спросил Джонни.
– Могу за пятьдесят ярдов забросить наживку на плавающую щепку! – гордо сказал физик.
Джонни вручил ему удилище с катушкой.
– Давайте, док, поджигайте тряпку, а потом посмотрим, как вы забросите ее в эту форму для торта.
Под прицелом жужжащих телекамер и десятков фотографов, поднявших свои телевики и молившихся, чтобы хватило света, доктор Петерсон поджег лоскут. Он оглянулся проверить, нет ли сзади препятствий, а потом быстрым движением опытного рыболова, одним запястьем, забросил «наживку». Крошечный факел описал в воздухе стремительную размытую дугу и угодил точнехонько в центр плоской тарелки.
Света фоторепортерам хватило с лихвой!
Ночь стала фиолетовой, когда ее озарил взмывший в моментально потемневшее небо неистовый клокочущий шар пурпурного огня. Вспышка осветила все постройки и скопившихся за забором людей и машины. Жар накрыл оторопевшего ученого и молодого фермера, как будто вдруг открылась заслонка доменной печи.
Все кончилось через секунду. Огонь полыхнул и погас. На минуту управляющий ранчо и предводитель ученых ослепли, невзирая на то что нацеленные на двор телевизионные и военные прожекторы светили все с той же силой. Ряды газетчиков и фотографов, ставших свидетелями этой потрясающей демонстрации, взорвались неистовством.
Петерсон, вновь обретший зрение, не мог оторвать изумленного взгляда от слегка дымящейся покоробившейся формы.
– Что ж, отрежьте мне язык и назовите меня Оппенгеймером! – воскликнул он.
– И это было только молоко, – сказал Джонни. – Вы знаете хорошее безопасное место, где мы могли бы испытать яйца? После того, что сегодня утром случилось с Хетти, я бы поостерегся ставить эксперименты где-нибудь тут.
Час спустя военный вертолет молотил лопастями ночь, перенося три галлона молока Салли с ранчо на авиабазу Неллис, где поджидал реактивный самолет, готовый доставить запечатанную канистру в лаборатории КАЭ в Альбукерке.
Гостиную фермерского дома Петерсон превратил в штаб, и там работал полевой армейский коммутатор, переадресовывая звонки в разные углы комнаты. Управлялся с ним человек из службы безопасности КАЭ.
Хетти решила, что одного землетрясения в день ей хватит, и пошла спать. Барни, ошарашенный, но довольный появлением такой большой компании, сидел на краешке стула и жадно смотрел и слушал, не понимая ничего из того, что видел или слышал. В углу комнаты над выдвижной крышкой старинного бюро сгорбился Джонни, составлявший список всего, что ему требовалось для ликвидации ущерба после растущего списка взрывов этой недели.
Петерсон с тремя своими сотрудниками вели продолжительное совещание за большим столом в середине комнаты, когда у локтя ученого звякнул армейский полевой телефон.
Оператор, сидящий в другом конце комнаты за коммутатором, обернулся и пояснил:
– Доктор Петерсон, это председатель Комиссии. Только что до него дозвонился.
Петерсон снял трубку.
– Джон, – крикнул он в микрофон, – это Петерсон. Где вы были?
Из трубки послышались пронзительные скрипы, и Петерсон отодвинул ее от уха.
– Да, я все знаю, – сказал он. – Да… да… да. Знаю, что на вас газетчики насели. Да, радио слушал. Да, Джон, я знаю, что звучит довольно глупо. Что? Приезжайте на ранчо и посмотрите. Откуда, вы думаете, я вам звоню?
Телефон разразился резким кудахтаньем, и Петерсон поморщился.
– Послушайте, председатель, – сумел вклиниться он, – я не могу прекратить эти сказки. Что? Я сказал, что не могу прекратить эти сказки по одной простой причине. Они соответствуют действительности.
Единственным звуком, который доносился сейчас из трубки, было равномерное гудение телефонной линии.
– Джон, вы здесь? – спросил Петерсон.
Из Вашингтона пришло неразборчивое бормотание.
– Тогда слушайте внимательно. Что мне сейчас здесь нужно, так это команда лучших в стране генетиков, и настолько быстро, как только сумеете их собрать и посадить в самолет.
Шипение из трубки.
– Что? Нет, председатель, команды психиатров мне не надо. Я совершенно нормален. – Петерсон помолчал. – Мне так кажется.
Он говорил с начальником еще минут пятнадцать. За время этого долгого разговора его первый заместитель и старший офицер безопасности рабочей группы по двум другим телефонам, расставленным по краю большого стола, успели сделать звонков пять. Когда Петерсен повесил трубку, государственная машина завертелась, собирая лучших в стране биохимиков, зоогенетиков, экспертов по агрономии и животноводству и чертову дюжину прочих -истов, готовая упаковать и доставить их самолетом или поездом на главную площадку КАЭ во Френчмен-Флэт и на «Сёркл-Т».