Это был наш первый или второй прием в советском посольстве, закатившем пир на весь мир в честь прибывшей в порт команды русских океанографов. Под неизбежными портретами Ленина и Сталина[19] несколько сотен гостей любых цветов, верований и наречий перетаптывались туда-сюда, болтали с друзьями и целенаправленно уничтожали водку и икру. Мы с Майком и Элизабет разделились, но я видел их на другой стороне зала. Майк исполнял перед завороженной публикой номер «И вот я на глубине пятьдесят фатомов[20]», Элизабет смотрела на него чуть насмешливо, а многие вокруг смотрели на Элизабет.
С тех пор как я при ловле жемчуга на Большом Барьерном рифе утратил барабанную перепонку, на торжествах такого рода у меня весьма невыгодное положение: с поверхностным шумом порядка шести децибелов я совладать не могу. И это немаленькая помеха, когда тебе представляют людей с именами типа Дхармасираварден, Тиссаверасингх, Гунетиллеке и Джайявикрам. Поэтому в свободное от набегов на буфет время я обычно ищу сравнительно тихую заводь, где есть шанс услышать более пятидесяти процентов любой беседы, в которую меня могут вовлечь. Я стоял в акустической тени огромной резной колонны, обозревая происходящее в своей отрешенной сомерсетмоэмовской манере, когда заметил, что с выражением «мы с вами случайно не знакомы?» на меня взирает некто.
Я опишу этого человека достаточно точно – узнать его наверняка смогут многие. Ему было лет тридцать пять, и я предположил, что он американец: отполированный до блеска, с аккуратным ежиком, он производил впечатление завсегдатая Рокфеллер-центра – эта внешность была знаковой, пока ее не стали успешно имитировать русские дипломаты и технические советники. Рост порядка шести футов, проницательные карие глаза, брюнет с преждевременно седеющими висками. Я был вполне уверен, что мы не знакомы, но кого-то он мне напоминал. Только через пару дней я сообразил: помните Джона Гарфилда[21]? Та же внешность – почти до неразличимости.
Когда на вечеринке я встречаюсь глазами с незнакомцем, во мне автоматически запускаются стандартные рабочие процедуры. Если человек довольно приятный, однако у меня почему-либо нет настроения знакомиться, в ход идет Поверхностный Взгляд – мои глаза скользят по объекту без проблеска узнавания, но и без отчетливого недружелюбия. Если это мерзкий тип, он получает coup d’oeil[22] – когда я сначала долго и недоверчиво таращусь, а потом неторопливо поворачиваюсь спиной; в исключительных случаях мое лицо на несколько миллисекунд выражает отвращение. Обычно сигнал воспринимают без помех.
Но данный экземпляр показался мне любопытным, а я изнывал от скуки, поэтому он получил Учтивый Кивок. Через пару минут он придрейфовал сквозь толпу ко мне, и я нацелил на него здоровое ухо.
– Привет, – сказал он (да, американец), – меня зовут Джин Хартфорд. Уверен, мы где-то встречались.
– Весьма вероятно, – ответил я. – Я провел в Штатах изрядно времени. Артур Кларк.
Обычно реакция на мое имя – недоумение, но не всегда. За жесткими карими глазами защелкали айбиэмовские перфокарты, и скорость выдачи ответа мне польстила.
– Вы пишете о науке?
– Точно.
– О, это прекрасно. – Он казался искренне пораженным. – Теперь я знаю, где вас видел. Я как-то был в студии, когда вы участвовали в шоу Дэйва Гарроуэя[23].
(Не исключено, что его слова могут послужить зацепкой, хотя я в этом сомневаюсь; и я уверен, что «Джин Хартфорд» – имя вымышленное, слишком гладко и синтетически оно звучит.)
– Так вы телевизионщик? – спросил я. – А тут вы – по работе, собираете материал? Или в отпуске?
Он одарил меня откровенной, дружеской улыбкой человека, которому очень даже есть что скрывать.
– Ну, я стараюсь смотреть в оба. Но правда, удивительно: я читал ваше «Исследование космоса», когда оно вышло в… э-э…
– В тысяча девятьсот пятьдесят втором – и клуб «Книга месяца» уже никогда не станет прежним.
Все это время я примеривался к нему так и эдак, и, хотя что-то в нем мне не нравилось, уяснить, что именно, я не мог. В любом случае я был готов выдать кредит доверия тому, кто читал мои книги и работал на ТВ; мы с Майком всегда ищем рынки для наших подводных киносъемок. Но это, очень мягко говоря, в сферу интересов Хартфорда не входило.
– Слушайте, – сказал он взволнованно, – у меня намечается крупная сделка с одной телесетью, она вас заинтересует – вообще-то вы помогли мне с идеей.
Это звучало многообещающе, и мой коэффициент алчности подскочил на несколько пунктов.
– Рад слышать. На какую тему?
– Здесь я говорить не могу – может, встретимся в моей гостинице завтра около трех?
– Сейчас загляну в календарь. Да, договорились.
В Коломбо есть всего две гостиницы, облюбованные американцами, и я угадал с первого раза. Он жил в «Маунт-Лавиния», и, хотя вам это наверняка невдомек, место, где состоялся наш конфиденциальный разговор, вы видели не раз. В середине «Моста через реку Квай»[24] есть короткая сцена в госпитале, где Джек Хокинс видит медсестру и спрашивает, как ему найти Билла Холдена. У нас к этим кадрам нежные чувства: Майк сыграл одного из выздоравливающих морских офицеров на заднем плане. Если смотреть внимательно, вы его увидите – он там с правого края, борода в полный профиль, подписывает именем Сэма Шпигеля чек на шестую выпивку. Как показала судьба картины, Сэм мог себе это позволить.
Здесь, на крошечной площадке высоко над обрамленным пальмами пляжем длиной в много миль, Джин Хартфорд принялся облегчать душу, а мои тривиальные надежды на финансовую выгоду стали испаряться. Каковы были его истинные мотивы, если он вообще их осознавал, – для меня загадка до сих пор. Неожиданная встреча со мной и извращенное чувство благодарности (без которой я бы вполне обошелся), несомненно, сыграли свою роль; при всей самоуверенности он, думаю, был ожесточенным одиноким человеком, отчаянно нуждавшимся в одобрении и дружбе.
От меня он не получил ни того ни другого. Я всегда питал тайную симпатию к Бенедикту Арнольду[25] – как наверняка и всякий, кто знаком со всеми обстоятельствами его дела. Но Арнольд всего лишь предал свою страну; до Хартфорда никто не пытался ее совратить.
Мои грезы о долларах разбились вдребезги, когда Хартфорд сообщил, что его связи с американским ТВ были обрублены, причем жестоко, в начале пятидесятых. Было ясно, что с Мэдисон-авеню его выгнали пинком под зад за линию партии[26], и точно так же было ясно, что в его случае вопиющей несправедливостью и не пахло. Он с некой контролируемой яростью говорил о своей борьбе с тупорылой цензурой и рыдал о блистательной – но безымянной – культурной программе, которую выпускал в эфир, однако к этому времени я уже почуял большую лажу и реагировал сдержанно, что было заметно. Но пусть мой корыстный интерес к мистеру Хартфорду поуменьшился – личное любопытство разгоралось. Кто за ним стоит? Точно ведь не Би-би-си…
В конце концов он дошел и до этого – когда вся жалость к себе была излита.
– У меня есть новость, от которой вы подскочите, – заявил он пафосно. – Американские телеканалы вот-вот столкнутся с настоящей конкуренцией. И все будет ровно так, как вы предсказали: кто послал телепередатчик за Луну, тот может отправить куда больший на земную орбиту.
– Рад за них, – осторожно сказал я. – По-моему, здоровая конкуренция – благо. Когда запуск?
– В любой момент. Первый передатчик разместят строго на юг от Нового Орлеана – на экваторе, само собой. То есть он окажется над Тихим океаном, а поскольку это ничья территория, политических осложнений не предвидится. И он будет висеть в небе, открыто вещая на всех и вся – от Сиэтла до Ки-Уэста. Вы только подумайте: единственная телестанция, которую могут смотреть все Соединенные Штаты! Да, даже Гавайи! Заглушить ее невозможно, впервые в истории канал без помех появится в каждом американском доме. И бойскаутам Джея Эдгара[27] заблокировать его не удастся.
«Вот оно какое, твое мелкое гадкое дельце, – подумал я. – Ну, по крайней мере, ты честен». Я давно научился не спорить с марксистами и верующими в плоскую землю, но, если Хартфорд говорит правду, стоит вытащить из него все, что он знает.
– Прежде чем захлебнуться от восторга, – сказал я, – вы должны понять, что кое-чего не учли.
– Например?
– Это работает в обе стороны. Все знают: над таким же проектом работают ВВС, НАСА, Лаборатории Белла, Ай-ти-энд-ти и десятки других организаций. Что бы Россия ни делала со Штатами в плане пропаганды, она получит ответный удар со сложными процентами.
Хартфорд невесело ухмыльнулся.
– Кларк, ну вы даете! – сказал он (я был рад, что он не звал меня по имени). – Я слегка разочарован. Сами же знаете, Штаты на годы отстают в плане грузоподъемности! Вы правда думаете, что старушка Т-3 – это в России последнее слово техники?
В тот момент я стал воспринимать его весьма серьезно. Он был абсолютно прав. Т-3 могла вывести на важнейшую орбиту высотой 22 000 миль в пять и более раз больше груза, чем любая американская ракета, – и только Т-3 было под силу запустить спутник, который будет висеть над одной точкой Земли. А когда США повторят это достижение, одним небесам известно, чем будут располагать русские. Да, воистину, небеса в неведении не останутся…
– Ну хорошо, – уступил я. – Но с чего бы пятидесяти миллионам американских домов переключаться на другие каналы, как только в сетке появится Москва? Я восхищаюсь русскими, но развлечения у них куда хуже политики. Ладно, Большой театр – а дальше что? Лично мне одного маленького балета хватит надолго.