Джим сел на кровати. Быстро оделся, поехал к Уолтерсу и рассказал все, что смог вспомнить. Уолтерс немедленно организовал облаву. Джим лично наблюдал, как дом обыскали, но никого не поймали.
Через две недели и четыре дня нахлынули воспоминания. Жизнь Джима превратилась в кошмар. Со всех сторон на него сыпались любовь, ненависть и мельчайшие подробности шести отдельных жизней. Он пытался забыться с помощью наркотиков, но они лишь превратили страдания в безнадежное отчаяние. В конце концов его убили в перестрелке, как «врага общества номер четыре»[36].
А потом он проснулся на кровати в комнате с раздуваемой ветром легкой занавеской на окне, сквозь которую пробивались яркие лучи утреннего солнца.
– Боже милосердный! – сказал он.
Дверь со щелчком закрылась.
Джим подскочил и выглянул за дверь. Вспышкой мелькнула юбка, а потом высокая узкая дверь в конце застеленного ковром коридора захлопнулась, скрыв женщину из вида.
Он отступил обратно в комнату. В доме было тихо, только вдалеке, на улице, слышался шум проезжающей машины.
С усилием проглотив комок в горле, он посмотрел в окно. В последний раз он беседовал с женщиной ранним утром. Сейчас тоже было раннее утро. Джим вспомнил, как перед уходом она сказала: «Вы забудете». Потом он прожил последнюю никчемную «жизнь»… и, пробудившись, услышал щелчок закрывшейся двери.
Все вместе заняло не больше пяти секунд реального времени.
Джим нашел свою одежду на ближайшем стуле и начал одеваться. И вдруг понял, что воспоминания о прежних «жизнях» больше не были такими четкими. Они потускнели почти так же, как гаснут воспоминания о снах, когда человек просыпается и поднимается с постели. Почти, но не совсем. Джим заметил, что стоит подумать о них, как они снова проясняются.
Он попытался забыть и сосредоточил внимание на деревьях за окном, на изгибах ветвей и на том, как под порывами ветра балансирует на ветке черно-желтая птица.
Воспоминания снова угасли, и Джим задумался, что делать дальше. И тут же потрясенно вспомнил, как сказал Уолтерсу: «Если поутру я не появлюсь, хочу, чтобы вы пришли за мной».
А Уолтерс ответил: «Придем».
Значит, это было всего лишь вчера.
Джим закончил одеваться, глубоко вдохнул и вытянул руку перед собой. Она не дрожала. Он распахнул дверь, вышел в коридор и с запозданием на мгновение вспомнил, что случалось с ним шесть раз подряд до этого.
Когда он открыл глаза, пухлая седая женщина прикладывала влажный платок к его лбу и сочувственно кудахтала.
Джим осторожно поднялся на ноги и прошел по дорожке к своей машине. Уселся на сиденье, включил мотор и ненадолго задумался. Потом отпустил стояночный тормоз и легонько надавил на педаль газа. Машина плавно скользнула вперед, под колесами захрустел гравий. Доехав до конца дорожки, Джим оглянулся на башню. Все планки жалюзи были идеально ровными. Джим нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Он посмотрел влево по улице, потом вправо, повернул и влился в не очень оживленное утреннее движение.
Не теряя времени, он направился прямо к Уолтерсу.
Для начала его внимательно осмотрели с головы до ног. Вид у Уолтерса был взвинченный. Он взял сигару из коробки на столе и засунул в рот незажженной.
– Полночи я говорил себе, что не все можно потребовать от человека за деньги. Но мы должны были это сделать. С тобой все в порядке?
– На данный момент.
– У меня в соседнем кабинете врачи и медицинские техники. Ты хочешь повидаться с ними сразу или попозже?
– Сразу.
Битый час совершенно голый Джим вставал, ложился, смотрел на яркий свет, морщился, когда ему в руку вводили полую иглу, сдавал выделения на анализ, сидел с приклеенными к коже электродами, пока не получил итоговые заверения, что с ним все будет хорошо. Он оделся и снова оказался в кабинете Уолтерса.
Тот сочувственно посмотрел на Джима.
– Как ты себя чувствуешь?
– Помираю с голоду.
– Я пошлю за завтраком.
Уолтерс щелкнул селектором, отдал распоряжение и откинулся в кресле. Раскурил-таки, наконец, сигару, выпустил дым и спросил:
– Ну, рассказывай, что с тобой было?
Джим начал рассказ со вчерашних событий и закончил тем, как вырулил на дорогу сегодня утром.
Уолтерс слушал, сдвинув брови, и лишь время от времени затягивался сигарой.
Принесли завтрак – яичницу-болтунью с канадским беконом. Уолтерс встал и рассеянно смотрел в окно на проезжающие внизу автомобили. Джим сосредоточенно жевал, а потом отодвинул тарелку и откинулся на стуле.
Уолтерс затушил сигару в пепельнице и закурил новую.
– Дело серьезное. Ты и в самом деле отчетливо помнил подробности всех шести жизней?
– Хуже того, я помнил все свои эмоции, все увлечения. В первой жизни, например, у меня был собственный бизнес.
Джим замолчал, возвращаясь мыслями к «пережитому». Воспоминания постепенно снова сделались отчетливыми.
– Одного из моих людей, к примеру, звали Харт. Худой, ростом около пяти футов семи дюймов, с черными волосами, коротко стриженными при нашей первой встрече. Харт был прирожденным актером. Он мог сыграть любую роль. И дело не в выражении лица, оно почти не менялось. Менялись его манеры. Он мог шагнуть в двери отеля так, что коридорные бросались к его багажу, а портье вытягивался в струнку. Таким важным он казался. А мог зайти неуверенно, оглядываясь и моргая, расспрашивать о чем-то коридорных, ссутулившись прошаркать к стойке регистрации и получить безжалостный отказ. Или, опять-таки, мышкой прошмыгнуть через лобби и раствориться в воздухе так, что никто его не заметит и не вспомнит. Какую бы роль Харт ни играл, он жил в ней. И поэтому был бесценен.
Уолтерс слушал с напряженным вниманием и даже вынул сигару изо рта.
– Ты хочешь сказать, что Харт – этот воображаемый человек, – он для тебя реален? Настолько же, как я?
– Вот именно. И не просто реален, он мне нравился. Но были и другие, более сильные привязанности. У меня была семья.
– И она тоже казалась настоящей?
Джим кивнул.
– Я понимаю, что это похоже на сумасшествие.
Уолтерс сострадательно покачал головой.
– Нет. Во всем этом появляется смысл. Теперь я понимаю, почему та девушка из больницы сказала врачу: «Ты даже не существуешь». Тебе не больно говорить об этих «жизнях»?
Джим замолчал, взвешивая ответ.
– Нет, пока не вдаешься в детали личного характера. Но я не могу описать, насколько это больно, когда воспоминания о шести жизнях одновременно кружатся в твоей голове.
– Представляю себе. Ну хорошо, давай проследим часть этих воспоминаний и посмотрим, насколько далеко заходят подробности.
– Окей. – Джим кивнул.
Уолтерс взял блокнот и ручку.
– Начнем с твоего бизнеса. Как ты назвал фирму?
– «Колдер и партнеры».
– Почему?
– Звучит представительно, хорошо смотрится на визитках или бланках и не говорит ничего конкретного.
– А какой у тебя был адрес?
– Четвертая Северная улица, а до того – Сто двадцать шестая.
– Сколько человек на тебя работало?
– В самом начале только Харт и еще один парень по имени Дин. В конце их было двадцать семь.
– Как их звали?
Джим назвал всех, одного за другим, без единой запинки.
Уолтерс пораженно заморгал.
– Назови еще раз, только помедленней.
Джим повторил весь список.
– Прекрасно, а теперь расскажи о них.
Джим описал каждого, добавляя все новые подробности по просьбе Уолтерса, и ко времени ланча большая часть блокнота была заполнена.
Они перекусили, и оставшуюся часть дня Уолтерс потратил на расспросы Джима о его первой «жизни». Потом они заказали стейк и картофель фри в кабинет. Уолтерс молча жевал, а потом вдруг спросил:
– Ты хотя бы отдаешь себе отчет, что ни разу не сбился?
Джим удивленно посмотрел на него.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Попроси меня назвать имена моих сотрудников за все времена, и я смогу вспомнить не каждого, – объяснил Уолтерс. – Далеко не каждого. Ты помнишь свою приснившуюся жизнь до мельчайших деталей, и я никогда не сталкивался с такой абсолютной памятью.
– В этом и проблема. Я бы с радостью все забыл.
– Ты когда-нибудь рисовал? – внезапно спросил Уолтерс. – То есть в реальности. Я спрашиваю, потому что в одной из этих «жизней» ты вроде бы был знаменитым живописцем?
– Рисовал немного, еще мальчишкой. Хотел стать художником.
– Ты не мог бы заглянуть ко мне домой сегодня? Хочу посмотреть, умеешь ли ты на самом деле обращаться с кистями.
Джим кивнул.
– Хорошо. Попробую с удовольствием.
Они поехали вместе, и дома Уолтерс достал набор красок в запылившемся деревянном футляре, установил мольберт и натянул большой холст.
Джим замер на мгновение, вспоминая, а потом взялся за кисть. Как и всегда, все эти годы, он с головой ушел в работу и рисовал то, что уже рисовал прежде. А потом продал за хорошие деньги. И картина того стоила. Внутренним взором он все еще видел модель и работал быстрыми, точными мазками.
Наконец Джим отошел от мольберта.
«Моя леди в голубом» была приветливой семнадцатилетней девушкой. Она улыбалась с холста, готовая в любой момент рассмеяться или помахать рукой.
Джим обернулся, и на секунду комната показалась ему незнакомой. Но потом он вспомнил, где находится.
Уолтерс долго разглядывал картину, потом посмотрел на Джима и сглотнул. Бережно снял холст с подрамника, натянул вместо него другой, прошел через комнату и поднял большую кованую напольную пепельницу с рукоятью в виде скачущей лошади.
– Теперь нарисуй вот это.
Джим внимательно рассмотрел пепельницу, подошел к холсту, поднял кисть и замер в нерешительности. Он не знал, с чего начать. Нахмурившись, Джим мысленно вернулся к первым своим урокам.
– Что ж, попробуем, – сказал он и обернулся. – У тебя случайно нет чертежной бумаги?
– Подожди минутку.
Джим прикрепил поверх холста лист бумаги и принялся методично наносить на него контуры пепельницы. Это было непросто, но он все-таки справился и с торжествующим видом посмотрел на рисунок.