После того как Пауэрс уволился из Клиники, он продолжал каждую неделю ездить туда на медосмотр, который был теперь не более чем формальностью. В последний, как оказалось, визит Андерсон для проформы взял у Пауэрса кровь на анализ, заметив одряблевшие мышцы его лица, замедленный зрачковый рефлекс, небритые щеки.
Он сочувственно улыбнулся сидевшему напротив Пауэрсу, не зная, что сказать. Раньше он устраивал для тех пациентов, что поумнее, ободряющие спектакли, даже пытался предоставить им какое-то объяснение. Но предложить хоть что-то Пауэрсу – выдающемуся нейрохирургу, человеку, который вечно находился на передовом рубеже и чувствовал себя комфортно, лишь работая с незнакомыми данными, – было слишком трудно. «Прости, Роберт, – подумал Андерсон. – Что я могу тебе сказать – „Даже солнце остывает“?» Он наблюдал за тем, как Пауэрс нетерпеливо барабанит пальцами по лакированной столешнице, разглядывая висящие на стенах схемы отделов позвоночника. Несмотря на запущенный вид – на нем были все те же неглаженая рубашка и грязные белые кеды, что и на прошлой неделе, – Пауэрс выглядел собранным и владеющим собой, точно конрадовский бродяга[38], более или менее смирившийся с собственными слабостями.
– Чем занимаешься, Роберт? – спросил Андерсон. – Все ездишь в лабораторию Уитби?
– Когда могу. На дорогу через озеро у меня уходит полчаса, а еще я часто не слышу будильника. Может быть, я брошу свой дом и переселюсь туда окончательно.
Андерсон нахмурился.
– А есть ли в этом смысл? Насколько я понимаю, Уитби занимался довольно спорными вещами… – Он осекся, осознав, что в этих словах кроется имплицитная критика собственной провальной работы Пауэрса в Клинике, но тот, похоже, не обратил на это внимания, разглядывая узор теней на потолке. – И вообще, разве не лучше было бы остаться там, где ты живешь сейчас, среди принадлежащих тебе вещей, перечитать еще раз Тойнби и Шпенглера?
Пауэрс усмехнулся.
– Вот уж чего мне точно не хочется делать. Я хочу забыть Тойнби и Шпенглера, а не пытаться их вспомнить. Собственно говоря, Пол, я хотел бы забыть вообще обо всем. Но не уверен, что мне хватит времени. Как много можно забыть за три месяца?
– Полагаю, что все, если очень хочется. Но не пытайся обогнать время.
Пауэрс молча кивнул, мысленно повторив последнюю фразу. Он именно что пытался обогнать время. Встав, чтобы попрощаться с Андерсоном, он вдруг решил выбросить будильник и покончить со своей бессмысленной одержимостью временем. Чтобы не забыть об этом, Пауэрс снял наручные часы, переставил их стрелки в случайное положение, а потом убрал в карман. По пути на стоянку он размышлял о свободе, которую подарит ему этот простой поступок. Теперь он будет исследовать боковые дороги, черные ходы, если можно так выразиться, в коридорах времени. Три месяца могут продлиться целую вечность.
Он нашел взглядом свою машину и подошел к ней, прикрывая глаза от яркого солнца, палившего над параболическим изгибом крыши лекционного зала. И уже собирался сесть за руль, когда увидел, что кто-то вывел пальцем на пыльном лобовом стекле цифры:
96 688 365 498 721
Обернувшись, Пауэрс узнал припаркованный рядом белый «паккард»; он заглянул внутрь и увидел, что за ним сквозь темные очки наблюдает худощавый молодой человек с выгоревшими на солнце светлыми волосами и высоким лбом церебротоника. Рядом, за рулем, сидела девушка с волосами цвета воронова крыла, которую Пауэрс часто видел рядом с психологическим отделением. Глаза у нее были умные, но какие-то затуманенные, и он вспомнил, что младшие доктора прозвали ее «марсианкой».
– Добрый день, Калдрен, – сказал Пауэрс молодому человеку. – Всё следите за мной?
Калдрен кивнул.
– Большую часть времени, доктор. – Он смерил Пауэрса проницательным взглядом. – Хотя в последнее время мы вас видим нечасто. Андерсон сказал, что вы уволились, и мы заметили, что ваша лаборатория закрыта.
Пауэрс пожал плечами.
– Я почувствовал, что мне нужен отдых. Сами понимаете, требуется очень многое переосмыслить.
Калдрен полунасмешливо нахмурился.
– Очень жаль, доктор. Но не позволяйте этим вре́менным неурядицам вас огорчать. – Он заметил, что его спутница с интересом смотрит на Пауэрса. – Кома – ваша поклонница. Я дал ей ваши статьи из «Американского психиатрического журнала», и она прочитала все до единой.
Девушка приятно улыбнулась Пауэрсу, на мгновение разогнав враждебность между двумя мужчинами. Когда тот кивнул ей, она перегнулась через Калдрена и сказала:
– Кстати, я только что дочитала автобиографию Ногути – великого японского врача, открывшего спирохету. Вы мне чем-то его напоминаете – во всех пациентах, с которыми вы работали, очень много от вас самого.
Пауэрс тускло улыбнулся ей, а потом невольно встретился глазами с Калдреном. Какое-то время они мрачно глядели друг на друга, и щека Калдрена начала раздражающе подергиваться. Он напряг мышцы лица и через несколько секунд сумел побороть тик, явно недовольный тем, что Пауэрс стал свидетелем этого краткого позора.
– Как прошел сегодняшний визит в клинику? – спросил Пауэрс. – У вас снова были… головные боли?
Калдрен стиснул зубы, взгляд его неожиданно сделался раздраженным.
– Кто мой лечащий врач, доктор? Вы или Андерсон? Разве вы вправе теперь задавать мне такие вопросы?
Пауэрс недовольно взмахнул рукой.
– Наверное, нет.
Он прочистил горло; жара вызывала отток крови от головы, и Пауэрса одолевали усталость и желание убраться подальше от этих двоих. Он повернулся к своей машине, но сообразил, что Калдрен, скорее всего, увяжется следом и либо попытается вытеснить его в кювет, либо выедет вперед, заставив Пауэрса тащиться в пыли из-под его колес всю дорогу до озера. Калдрен был способен на любое безумие.
– Ну ладно, мне еще нужно тут кое-что забрать, – сказал Пауэрс, а потом добавил более уверенным тоном: – Но вы свяжитесь со мной, если Андерсон вдруг будет недоступен.
Он помахал им и пошел дальше мимо шеренги машин. В отражениях их стекол было видно, что Калдрен оглянулся и внимательно за ним следит.
Пауэрс вошел в неврологическое крыло, благодарно остановился в прохладном вестибюле, кивнул паре медсестер и вооруженному охраннику за стойкой регистратуры. Почему-то безнадежные больные, спавшие в соседнем корпусе, привлекали орды зевак, в основном психов с какими-нибудь волшебными средствами от наркомы или просто любопытствующих бездельников, однако хватало и самых обычных людей, многие из которых преодолевали тысячи миль, устремлялись к Клинике, ведомые каким-то странным инстинктом, точно животные, мигрирующие на рекламный показ кладбищ их биологического вида.
Пауэрс заглянул в кабинет завхоза, выходивший окнами на площадку для отдыха, взял ключ и направился мимо теннисных кортов и гимнастических брусьев к закрытому бассейну на ее дальней стороне. Войдя, он запер за собой дверь и, минуя облезающие деревянные трибуны, подошел к глубокому концу бассейна.
Поставив ногу на подкидную доску, он взглянул на идеограмму Уитби. Ее скрывали мокрые листья и обрывки бумаги, но очертания можно было различить. Она занимала почти все дно бассейна и на первый взгляд, казалось, изображала огромный солнечный диск, из центра которого выходили четыре луча-ромба, – примитивная юнгианская мандала[39].
Гадая, что заставило Уитби создать перед смертью этот узор, Пауэрс заметил, как что-то шевелится в мусоре рядом с центром диска. Черное животное с шипастым панцирем, длиной около фута, копошилось в грязи, приподнимаясь на усталых лапах. Панцирь был ярко выраженным и отдаленно напоминал доспех броненосца. Достигнув края диска, животное остановилось и замерло, а потом медленно отступило обратно в центр – оно явно не желало или не могло пересечь узкую канавку.
Пауэрс огляделся, зашел в одну из раздевалок и снял с ржавых креплений маленький деревянный шкафчик для одежды. Зажав его под мышкой, он спустился по хромированной лестнице в бассейн и по склизкому полу осторожно приблизился к животному. Оно подалось вбок, пытаясь сбежать, но Пауэрс с легкостью его поймал, затолкав в шкафчик с помощью дверцы.
Животное было тяжелым, как минимум не легче кирпича. Пауэрс постучал кулаком по его массивному черному, как маслина, панцирю, отметил треугольную бородавчатую голову, высовывающуюся из-под него, подобно голове черепахи, и толстые подушечки под первыми пальцами пятипалых передних лап.
Он заглянул в глаза с тремя веками, тревожно моргавшие на него со дна ящика.
– Ждешь особо жаркой погоды? – пробормотал он. – Этот свинцовый зонтик, который ты на себе таскаешь, поможет тебе не спечься.
Он закрыл дверцу, выбрался из бассейна, вернул ключ в кабинет завхоза, а потом отнес ящик в машину.
«…Калдрен продолжает меня донимать [записал Пауэрс в своем дневнике]. Почему-то он не желает принять свою обособленность и создает систему личных ритуалов, чтобы заместить недостающие часы сна. Быть может, мне стоит рассказать ему, что мое собственное время бодрствования стремится к нулю, но для него, скорее всего, это станет последним невыносимым оскорблением – ведь мне в избытке досталось то, чего ему так отчаянно не хватает. Один Бог знает, к чему это может привести. К счастью, кошмарные видения, кажется, пока что отступили…»
Оттолкнув дневник, Пауэрс навалился на письменный стол и уставился в окно, на белую поверхность пересохшего озера, уходящую к протянувшимся вдоль горизонта холмам. В трех милях отсюда, на дальнем берегу, виднелась круглая чаша радиотелескопа, медленно вращавшаяся в прозрачном дневном воздухе, – это Калдрен неустанно загонял в ловушку небо, пропуская через телескоп миллионы кубических парсеков стерильного эфира, как кочевники загоняли море в ловушку берегов Персидского залива.
За спиной у Пауэрса тихо бормотал кондиционер, охлаждая бледно-голубые стены, терявшиеся в полумраке. Снаружи воздух был ярок и душен, волны жара, поднимавшиеся от золотистых кактусов, росших возле Клиники, размывали угловатые балконы двадцатиэтажного неврологического корпуса. Там, в тихих палатах за закрытыми ставнями, спали долгим сном без сновидений безнадежные больные. В Клинике их было чуть меньше пятисот – авангард огромной армии сновидцев, собиравшейся для последнего марша. Прошло всего лишь пять лет с тех пор, как впервые был описан синдром наркомы, однако огромные правительственные больницы на востоке страны готовились принять тысячи людей, поскольку обнаруживались все новые и новые случаи заболевания.