Пауэрс криво усмехнулся и взглянул на первый экспонат – старую ленту ЭКГ, исчерченную выцветшими чернильными кривыми. Подпись гласила: Эйнштейн А. Альфа-волны. 1922.
Он следовал за Калдреном, медленно попивая коктейль и наслаждаясь недолговечной амфетаминовой бодростью. Через два часа она иссякнет, и его мозг превратится в стопку промокашек.
Калдрен непрерывно болтал, объясняя важность своих так называемых терминальных документов.
– Это последние оттиски, итоговые комментарии, продукты окончательного распада. Когда я соберу достаточно, я построю из них для себя новый мир. – Он взял с одного из столиков толстую книгу в бумажной обложке, перелистал ее страницы. – Ассоциативные тесты двенадцати приговоренных к казни в Нюрнберге. Их обязательно нужно включить…
Пауэрс рассеянно пошел дальше, не слушая его. В углу стояли три похожие на тикерные аппараты[46] машины, из пастей у них свисали ленты. Он задумался, не настолько ли Калдрен наивен, чтобы играть на бирже; рынок акций вот уже двадцать лет как постепенно умирал.
– Пауэрс, – донесся до него голос Калдрена. – Мы с вами обсуждали Семерку с «Меркурия». – Он указал на коллекцию распечаток, приколотых к доске. – Вот стенограммы их последних передач, пересланных записывающими устройствами.
Пауэрс пробежался взглядом по листкам, прочитал случайную строчку:
«…Синие… Люди… Рециркуляция… Орион… Дальномеры…»
Он отсутствующе кивнул.
– Интересно. А что это за тикерные ленты там в углу?
Калдрен усмехнулся.
– Я уже несколько месяцев жду, когда вы об этом спросите. Взгляните.
Пауэрс подошел к аппаратам и взял одну из лент. На машине было написано: «Возничий 225-G. Интервал: 69 часов».
Ленту покрывали цифры:
96 688 365 498 695
96 688 365 498 694
96 688 365 498 693
96 688 365 498 692
Пауэрс отпустил ее.
– Выглядит очень знакомо. Что означают эти числа?
Калдрен пожал плечами.
– Никто не знает.
– В смысле? Они должны что-то обозначать.
– Они и обозначают. Убывающую арифметическую последовательность. Обратный отсчет, если пожелаете.
Пауэрс взял правую ленту, подписанную «Овен 44R951. Интервал: 49 дней».
Эта последовательность выглядела так:
876 567 988 347 779 877 654 434
876 567 988 347 779 877 654 433
876 567 988 347 779 877 654 432
Пауэрс оглянулся.
– Какова продолжительность каждого сигнала?
– Всего несколько секунд. Разумеется, они очень сильно сжаты. Их расшифровывает компьютер в обсерватории. Впервые их поймали в Джодрелл-Бэнк лет двадцать назад. Сейчас никто уже не тратит время на то, чтобы их слушать.
Пауэрс повернулся к последней ленте.
6 554
6 553
6 552
6 551
– Финал близок, – прокомментировал он. Потом прочитал ярлык на машине: «Неопознанный источник, Гончие Псы. Интервал: 97 недель».
Он показал ленту Калдрену.
– Скоро закончится.
Тот покачал головой. Взял со стола тяжелый, как словарь, том, побаюкал на руках. Лицо его внезапно сделалось мрачным и испуганным.
– Сомневаюсь, – сказал он. – Это лишь последние четыре цифры. А в числе их больше пятидесяти миллионов.
Он вручил книгу Пауэрсу, и тот открыл ее на титульном листе. «Полная последовательность повторяющегося сигнала, полученного радиообсерваторией Джодрелл-Бэнк Манчестерского университета, Англия, в 0012:59 21-5-72. Источник: NGC 9743, созвездие Гончих Псов». Он проглядел толстый блок испещренных мелким шрифтом листов – как и говорил Калдрен, тысяча страниц была сверху донизу заполнена миллионами цифр.
Пауэрс покачал головой, снова поднял ленту и задумчиво уставился на нее.
– Компьютер расшифровывает только последние четыре цифры, – объяснил Калдрен. – Каждый пятнадцатисекундный сигнал содержит всю последовательность целиком, но на полное декодирование одного из них у IBM ушло больше двух лет.
– Потрясающе, – прокомментировал Пауэрс. – Но что это?
– Обратный отсчет, как видите. Транслируемый из галактики NGC 9743 где-то в созвездии Гончих Псов. Большие спирали там, наверху, распадаются, и они прощаются с нами. Бог знает, за кого они нас принимают, но все равно держат в курсе, транслируют сигнал по водородной линии, чтобы его услышали по всей Вселенной. – Калдрен помолчал. – Были и другие интерпретации, но есть одно доказательство, которое опровергает все прочие теории.
– Какое же?
Калдрен указал на ленту сигнала из созвездия Гончих Псов.
– Очень простое: согласно приблизительным оценкам, Вселенная погибнет как раз в тот момент, когда этот отсчет достигнет нуля.
Пауэрс задумчиво потеребил ленту.
– Весьма заботливо с их стороны сообщить нам, какое сейчас на самом деле время, – заметил он.
– Действительно, – тихо сказал Калдрен. – Согласно закону обратных квадратов, мощность источника этого сигнала составляет около трех миллионов в сотой степени мегаватт. Он размером со всю Местную группу[47]. Заботливо – самое подходящее слово.
Неожиданно он схватил Пауэрса за руку, крепко стиснул ее и почти в упор посмотрел ему в глаза; голос Калдрена дрожал от эмоций.
– Вы не один, Пауэрс, не думайте, что это так. Это голоса времени, и все они прощаются с вами. Представьте себя в общем контексте. Каждая частица в вашем теле, каждая песчинка, каждая галактика отмечены одной и той же сигнатурой. Вы сами сказали, что знаете, какое сейчас время, так что вам до всего остального? Больше не нужно смотреть на часы.
Пауэрс крепко пожал ему руку.
– Спасибо, Калдрен. Я рад, что вы понимаете. – Он подошел к окну взглянуть на белое озеро. Напряжение, царившее между ним и Калдреном, рассеялось; Пауэрс чувствовал, что наконец-то выполнил все свои обязательства перед ним. Теперь ему хотелось побыстрее уйти, забыть Калдрена так же, как он забыл лица бессчетного количества прочих пациентов, чьих обнаженных мозгов касались его пальцы.
Он вернулся к тикерным аппаратам, вырвал ленты из слотов и распихал их по карманам.
– Я возьму их, чтобы не забывать. Попрощайтесь за меня с Комой, пожалуйста.
Он направился к двери, а подойдя к ней, оглянулся – Калдрен стоял в тени двух гигантских букв на дальней стене, отрешенно глядя себе под ноги.
Уезжая, Пауэрс заметил Калдрена на крыше и смотрел в зеркало заднего вида, как тот медленно машет ему вслед, пока дом не скрылся за поворотом.
V
Внешний круг был уже почти готов. Не хватало небольшого куска – дуги примерно десять футов длиной, – но, не считая этого, низкая шестидюймовая стена, окружавшая мишень и заключавшая в себе гигантский ребус, была непрерывной. Три концентрических круга – самый большой диаметром в сотню ярдов, – разделенные десятифутовыми промежутками, образовывали край узора, разбитый на четыре сегмента лучами огромного креста, расходившимися от середины, где была построена маленькая круглая платформа в фут высотой.
Пауэрс работал быстро: засыпал в мешалку песок и цемент, лил туда воду, пока не получалась грубая паста, а потом относил смесь к деревянным формам и выливал ее в узкий канал.
Через десять минут он закончил, быстро разобрал опалубку еще до того, как раствор успел застыть, и забросил доски на заднее сиденье машины. Вытирая ладони о штаны, он подошел к мешалке и вручную откатил ее на пятьдесят футов от круга, в длинные тени окружающих холмов.
Даже не остановившись, чтобы оглядеть гигантский символ, над которым терпеливо работал столько дней, Пауэрс сел в машину и уехал, поднимая за собой клубы белой, как кость, пыли и рассекая надвое озера фиолетовых теней.
Он подъехал к лаборатории в три часа и выпрыгнул из машины, пока та еще не успела остановиться. Внутри он первым делом включил свет, а потом оббежал все помещение, опуская солнцезащитные экраны и закрепляя их в отверстиях на полу – по сути, превращая купол в стальной шатер.
За его спиной тихо шевелились в своих аквариумах и клетках растения и животные, реагируя на неожиданный прилив холодного люминесцентного света. Игнорировал Пауэрса только шимпанзе. Он сидел на полу своей клетки, невротично запихивая детали головоломки в пластмассовое ведерко и взрываясь приступами внезапной ярости, когда они отказывались туда помещаться.
Пауэрс подошел к нему и заметил, что из помятого шлема торчат осколки армирующего стеклопластика. Шимпанзе уже успел в кровь разбить себе лицо и лоб. Пауэрс подобрал останки герани, выброшенной за прутья клетки, привлек с ее помощью внимание шимпанзе и кинул ему черную таблетку, извлеченную из пузырька в ящике стола. Шимпанзе схватил ее быстрым движением, несколько секунд пожонглировал ею вместе с парочкой деталей, не отводя взгляда от ведерка, а потом выхватил таблетку из воздуха и проглотил.
Не тратя времени, Пауэрс снял куртку и направился к рентгеновскому столу. Раздвинув высокие двери, он открыл длинное зеркальное металлическое рыло «Макситрона» и начал расставлять свинцовые экраны вдоль дальней стены.
Через несколько минут с гудением пробудился к жизни генератор.
Актиния встрепенулась. Купаясь в теплом сублиминальном море нарастающей вокруг радиации, подстегнутая бесчисленными океаническими воспоминаниями, она осторожно потянулась через аквариум, слепо нашаривая тусклое маточное солнце. Ее щупальца изгибались, тысячи дремлющих в их кончиках нейронов перестраивались и делились, и каждый пускал в дело высвобожденную энергию своего ядра. Выковывались цепи, решетки складывались в фасеточные линзы, которые медленно фокусировались на ярких спектральных очертаниях звуков, танцевавших, точно фосфоресцирующие волны, в темной полости купола.
Постепенно возникло изображение – огромный черный фонтан, изливающий бесконечную струю сияющего света на круг лабораторных столов и аквариумов. Рядом с ним двигалась фигура, регулировавшая хлещущий из жерла поток. Ее переступающие ноги выбивали из пола яркие вспышки цвета, ее руки, скользя по столам, рождали завораживающую светотень, шары синего и фиолетового света, моментально взрывающиеся во тьме, точно миниатюрные снаряды-звезды.