– Прикуси язык, – ответили казаки и добавили слово хулящее. – Богатеи пришли из Ярославля, и сами, одни, отстоитесь. А нам биться нынче не в охотку.
Обидно Григорию. Ну какой же он богатей?! Коня ему купили из тех денег, что Минин собирал, а саблю Григорий сам сработал – на то и ножевник он. Подговорил Григорий товарищей, и поскакали они на подмогу по своей воле, без разрешения Трубецкого.
– Стой! – закричали вслед казаки. Да не сдержались – тоже в бой устремились.
Отступил с потерями Хоткевич. Оставил на поле боя тысячу убитых поляков да наёмников. Порванные знамёна в пыли валялись. Лишь брошенные литавры всё так же ярко блестели.
В тыл ополчению попытался ударить из Кремля Струсь. Но вылазка эта не имела успеха. Стрельцы, стоявшие в Белом городе, отогнали поляков назад.
Ночью гетман приказал одному из отрядов пробиться в Кремль и доставить припасы осуждённому гарнизону. Отряду удалось пройти через Замоскворечье и соединиться с кремлёвским гарнизоном, но обоз с продовольствием русские захватили.
23 августа Хоткевич со своим лагерем переместился к Донскому монастырю, чтобы опять же через Замоскворечье прорваться в Кремль. Гетману было известно о неладах между казаками и ополчением, и он считал, что Трубецкой не окажет стойкого сопротивления.
Но просчитался Хоткевич. Князь Пожарский, разузнав обо всём от лазутчиков, тоже переставил войска, чтобы защитить Замоскворечье. Теперь он стоял на Остоженке, откуда в любой миг мог переправиться вброд через Москву-реку. Передовые отряды перебросил на правый берег: пешие стрельцы рассыпались у рва по Земляному валу с пушками. Казаки, которые были с Пожарским, стали в острожке, там, где Пятницкая с Ордынской сходятся, – у Климентовской церкви. Этот острожек охранял дорогу, ведущую от Серпуховских ворот к Плавучему мосту, что соединял Замоскворечье с Китай-городом.
24 августа гетман, пустив в бой все свои силы, занял укрепления Земляного вала и ввёл в город четыреста повозок для осаждённых в Кремле. Но обоз достиг лишь Ордынки: атаки русских ратников не давали ему продвигаться дальше. Венгерские наёмники всё же сумели захватить Климентовский острожек, да на том и закончилось наступление войск Хоткевича.
Казаки, державшие острожек, хотя и отступили, но недалеко. Залегли, постреливают, смотрят, как поляки в острожек подводы заводят. Случилось так, что меж казаков очутился Севастьян – ткач с Кадашей. Говорит он им:
– Самый бы раз острожек вернуть. Не ровён час – поляки ещё войско подтянут, нам же с вами худо будет.
– Назад подадимся. Лежи. Чего рвёшься?
– Дом тут мой недалече, как не рваться.
– Какой дом, всё повыжжено?
– Место родное осталось, а избу новую срубим, – отвечает Севастьян. – Гнать надо поляков.
– А наш дом повсюду. Где переночуем, там и дом.
– Понятно: люди вольные. Нынче вы здесь, а назавтра вас и след простыл. Но всё ж неверно говорите. Дом ваш – земля Русская. – И повторил: – Гнать надо поляков.
– Лежи, покуда вставать не велено.
– Чего ждать? Сами острожек отдали, сами и назад возьмём, да ещё обоз прихватим.
Поднял-таки Севастьян казаков. Ринулись они на приступ, долго бились и с пехотой венгерской, и с конниками польскими, а всё ж отбили Климентовский острожек. Отступил враг. Одной пехоты семьсот человек на поле брани оставил. Брошены были и все подводы с провизией.
Тем временем князь Пожарский перевёл на правый берег Москвы-реки главные силы. И разыгралось в Замоскворечье сражение на долгие часы. Попеременными были успехи. К тому же казаки Трубецкого то вступали в бой, то уходили.
Уже смеркаться начало, когда в стан к Пожарскому прискакал Минин и попросил дать ему людей «на поляков и литву ударить».
– Бери, Кузьма, кого хочешь, – ответил князь верному соратнику.
Взяв три конные дворянские сотни, Минин переправился через реку и напал с фланга на вражеские роты, что были возле Крымского двора.
Удар этот застал поляков врасплох. Побежали они, смяли своих, внесли сумятицу. Тут обрушились и ополченцы Пожарского на лагерь гетмана, конница врезалась, «тиском» (то есть дружно) пошла пехота. Увидев это, казаки Трубецкого тоже все как один за оружие взялись. Покатилось назад войско Хоткевича.
В три дня Пожарский полностью разгромил прославленного Хоткевича. Лишь четыреста всадников осталось у гетмана от всей армии.
Завершение
Осталось теперь справиться с теми поляками, которые засели в Китай-городе и Кремле.
Пожарский приказал вести по осаждённым навесную стрельбу из мортир. Полетели через стены «ядра каменные и огненные». Пушки стояли даже у самого Кремля со стороны Москвы-реки.
Поляки сидели без продовольствия и терпели во всём большую «тесноту»: русские перекрыли у них все ходы-выходы. Чтобы не было понапрасну кровопролития, князь Пожарский предложил вражескому гарнизону сдаться.
«Ведомо нам, – писал он, – что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду… Теперь вы сами видели, как гетман пришёл и с каким бесчестием и страхом он ушёл от вас, а тогда ещё не все наши войска прибыли… Не ожидайте гетмана. Приходите к нам без промедления. Ваши головы и жизни будут сохранены. Я возьму это на свою душу и упрошу ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех пустят без всякой зацепки… Если которые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы вышлем таковым подводы».
На доброжелательное письмо князя поляки прислали оскорбительный ответ. Они считали, что ратники ополчения, оторванные «от сохи», по-настоящему воевать не могут, и советовали Пожарскому распустить войско: «Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей».
22 октября князь Пожарский обратился к ратникам:
– Люди русские, настал час последней битвы московской. Пусть не верят поляки в наше ратное умение, то их дело. Крепки стены Китай-города, да боевой дух воинства нашего ещё крепче. На приступ!
Заиграли призывные трубы, взметнулись на ветру знамёна. Кинулись к стенам Китай-города ратники – по приставным лестницам полезли. Побежал со всеми и Афонюшка-возчик с Ордынки. Здоров Афоня: в его ручищах сабля острая детской забавой кажется.
– Брось, – кричат ему товарищи, – сабельку да возьми оглоблю, толку больше будет!
Взяли русские Китай-город. Лишь в Кремле поляки остались. Но теперь немедля согласились они на сдачу, о пощаде только упрашивали.
26 октября Пожарский подписал договор, по которому обещал сохранить осаждённым жизнь. На следующее утро все кремлёвские ворота были открыты.
Торжественно вступили в город русские войска. Полки Пожарского шли со стороны Арбата, казаки Трубецкого – от Покровских ворот. Воины двигались «тихими стопами» с победными песнопениями. И весь народ был «в великой радости и веселии».
Король Сигизмунд, узнав обо всём, устремил свою армию на Москву. По пути он попытался было захватить Волоколамск, который, по словам русских, в «великом государстве Московском как бы деревенька». Но и Волоколамск оказался не по силам королю. Сигизмунд снял осаду «и пошёл к себе в Польшу с позором».
Так в напряжённых битвах под стенами московскими решалась судьба всей Руси.
А в 1818 году в Москве на Красной площади был установлен памятник двум славным сынам русского народа. Надпись на нём такая: «Князю Пожарскому и гражданину Минину благодарная Россия».
И коли нам с вами случится быть у того памятника, тоже скажем: «Низкий поклон вам, герои, от потомков».
Александр Суворов
На караульном посту
С досадой смотрел иной раз поручик Василий Иванович Суворов (под конец жизни он стал генерал-аншефом) на своего сына Сашу. Мальчик был щуплый, невысокого роста, часто болел. Воспитывался он дома, без матери: её не стало, когда Саше исполнилось пятнадцать лет. Обучался он тоже дома, был способен к наукам. Знал несколько языков. Занимался математикой, физикой, географией. Особенно любил он читать книги военного содержания и по истории. Да ведь он и всю жизнь свою мечтал посвятить военной службе, как и его отец. Но Василий Иванович считал, что слабый и тщедушный мальчик сможет показать себя лишь в гражданской службе. Какой уж из него офицер.
Зная это, Александр очень переживал. И хотя здоровьем своим он и в самом деле похвастать не мог, но сила воли у мальчика была на редкость твёрдой. Нет, он докажет отцу, что сможет стать крепким, сильным, выносливым, а не останется на всю жизнь таким, каким видит его родитель.
Однажды Василий Иванович в холодный осенний день увидел, что Саша, надев куртку и длинные сапоги, направляется к конюшне.
– Ты что? – спросил он сына. – Куда?
– Я ненадолго. К оврагу.
Овраг был близко, и Василий Иванович хотел было запретить прогулку, как бы не заболел, не простудился Саша, но что-то подсказало ему: да пусть едет, а может, к лучшему. Вернувшись, Саша крепко, докрасна, растёрся полотенцем, выпил горячего чая с малиной и… к удивлению Василия Ивановича, не простудился.
С тех пор – дождь ли на дворе, ветер ли, холод или вьюга – Саша выводил лошадь и обязательно часа два скакал по лесным тропам, полям, дорогам. А ещё он стал обливаться по утрам холодной водой. Обольёт себя из ведра и опять же – докрасна растирается грубым домотканым полотенцем.
Глядел отец на мальчишку и удивлялся: здоровеет Александр, забыл, что такое кашель, окреп, в руках сила появилась. Переменил Василий Иванович своё решение. В одиннадцать лет записал Александра в Семёновский полк рядовым. Но три года он жил ещё при доме. Продолжал много заниматься. С увлечением читал о полководцах – Александре Македонском, Юлии Цезаре, Ганнибале. Отец же каждый день изучал с ним книгу «Основание крепостей» инженера Вобана, которую Василий Иванович сам перевёл с французского. Обладая отличной памятью, Александр Васильевич Суворов не раз использовал знания, полученные из этой книги, при штурме крепостей неприятеля.