Крепко отбивался и осаждённый Троице-Сергиев монастырь. Тридцать тысяч поляков окружили его, подводили подкопы, пытались взять приступом. Да сделать ничего не могли. Будто камни, вросли в стену – «иноческая братия, старцы, служки и немногие ратные люди, а всего числом три тысячи». Не скинуть их оттуда нипочём. В конце мая 1609 года враг предпринял последнюю попытку взять монастырь штурмом, но был отбит «с великим уроном».
Тогда же тушинская армия «поднялась» на Москву. Навстречу ей вышли ратники с «гуляй-городами». Столкнулись войска на реке Ходынке. Поначалу тушинцы одолевать стали, прорвались сквозь «гуляй-города». Но подоспели свежие силы, они ударили по кавалерии иноземцев с двух сторон, опрокинули её и «топтали» до самой Ходынки. Изрядно была потрёпана и вражеская пехота.
Осада Москвы продолжалась. Но о сдаче столицы защитники и слышать не хотели.
Сигизмунд III идёт войной
А между тем уже с осени 1608 года и в северных землях русских, и в Поволжье, и во Владимирском крае поднялся народ против Лжедмитрия II и поляков.
Забеспокоился в Кракове король, опять вызвал к себе князя Адама Вишневецкого.
– Восстала чернь в Вологде и Устюге, – докладывал Вишневецкий, – в Юрьеве и Балахне.
Сигизмунд смотрел холодно, колюче.
– Оставили мы Кострому… – продолжал князь.
Король не выдержал:
– А Москва?! – Сигизмунд впился взглядом в князя. – Полтора года войско торчит в Тушине. Почему не взята Москва?
– Москва, ваше величество, превосходно защищённый город. Таких и в Европе – как это говорится у русских – днём с огнём поискать.
– Огнём нужно жечь, выжигать, – перебил король.
– К тому же наш тушинский ставленник…
– Что? – насторожился король.
– Боюсь, он не оправдает надежд, ваше величество.
– Русские уже не верят в «истинного царя»?
– Они не верят в самозванца, ваше величество. В его войске разброд. Если русские приходят к нему, чтобы биться против Шуйского, он посылает их на грабежи. Такое не всем по вкусу, ваше величество. Но больше всех перестарались наши шляхтичи. Иначе как «душегубы» или «злодеи» их теперь на Руси не называют.
– Ты хочешь сказать, без королевского войска там не обойтись?
– Да, ваше величество, но…
Вишневецкий не договорил. Король терпеливо ждал.
– …это же будет война между двумя государствами.
– И ты считаешь, мы не можем пойти на это?
…Летом 1609 года Сигизмунд III объявил войну Русскому государству. В конце сентября королевское войско осадило Смоленск. Однако город этот оказался крепким орешком. Надолго застряли здесь поляки. Лишь после двадцатимесячной осады прорвались они за стены Смоленска.
Сигизмунд потребовал, чтобы «тушинские» поляки влились в его войско и бросили самозванца. Тушинский вор, видя, что дела его плохи, переоделся в крестьянское платье и «тайком в навозных санях» сбежал в Калугу. Лагерь его распался.
После бегства Лжедмитрия II кучка тушинских бояр отправила к Сигизмунду под Смоленск послов – «просить в цари московские королевича Владислава». Сигизмунд, чтобы облегчить для сына путь к русскому престолу, послал в Москву войско под командой одного из гетманов. Московская рать была разбита. А оставшегося без войска царя Василия свергли его же подданные.
Предательство
Двойная угроза над Москвой нависла. «Пришли поляки и литва» – они стояли уже на Хорошёвских лугах у Москвы-реки. И опять появился над столицей Лжедмитрий II, в селе Коломенском. И поляки, и «вор» всяк для себя взять Москву хотели.
А среди русских бояр неурядицы да распри кипели. Каждый сам на престол царский попасть старался, а соперника оттеснить.
Сказал боярин Шереметев:
– Не от короля Сигизмунда разорение нам грозит. Самое зло великое – от черни, от мужиков да холопов.
Сказал боярин Романов:
– Низкий люд смуту затевает. Без силы польской смуту не подавишь.
Сказал боярин Салтыков:
– В цари нужно просить королевича Владислава, а там видно будет.
Возле Новодевичьего монастыря встретились с польским гетманом боярские послы. Сказали, что готовы избрать королевича русским царём, но при этом…
– Чтоб не решал Владислав ничего важного без совета бояр, без Думы Боярской, – начал князь Голицын.
– Чтоб княжеских и боярских родов в чести не понижати, – дополнил боярин Шереметев.
Об одних лишь своих интересах пеклись бояре, о народе ни словца не замолвили. Гетман обещал всё выполнить.
И вот 17 августа 1610 года в польском стане был подписан договор.
Когда узнал посадский люд про боярский обман, взволновалась Москва.
– Не хотим над нами польских господ! – кричал калашник Фадей с Арбата.
– Убирайтесь прочь, «лысые головы»! – кричал ломовой извозчик Афоня с Ордынки.
– Топорами их бей, губителей наших! – кричал ножевник Григорий из Бронной слободы.
На бояр страх напал – стали они просить иноземцев, чтобы те повременили в Москву входить. Однако через несколько дней, ночью, тишком вступили всё-таки поляки в город. Сам гетман поселился в Кремле в хоромах Бориса Годунова. Войско своё разместил в Китай-городе, у ворот и стен Белого города стражу вы-ставил.
Спохватились бояре, да поздно: нет у них ни «воли своей» в Думе Боярской, ни власти.
А простому люду «от поляков и от литвы насильство и обида великая была», вели те себя как захватчики, «всякие товары и съестной харч» силой забирали «безденежно».
А Лжедмитрий II засылал в столицу «смутные» грамоты, писал, что придёт в Москву перебить «поляков, бояр и дворян больших», а людям «низким» дать волю. Грамоты такие многим по душе пришлись.
Москва восстала
А в Москве-то – как перед взрывом… Но не бочку с порохом к огню подкатили – то народ кнутами да саблями на присягу королевичу польскому погнали. Да и что бочка с порохом по сравнению с гневом народным! От гнева того запылала земля под ногами захватчиков. И уже в страхе кричали они русским: «Покоритесь!»
Огнём из пушек отвечали Сигизмунду смоляне. Яростно бился с поляками в своём крае рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Громил их зарайский воевода Дмитрий Пожарский. Патриарх Гермоген рассылал тайные грамоты – освобождал русских людей от присяги Владиславу.
В такое накалённое время был убит в Калуге Лжедмитрий II.
С февраля 1611 года потянулись к Москве отряды со всех сторон государства Русского. И уже не за «хорошего царя» шли они воевать, но за землю родную, за свой стольный град. Шли ополчения из Мурома и Нижнего Новгорода, из Суздаля и Владимира, из Вологды и Углича, из Костромы и Ярославля, из Рязани и Галича.
Насторожились поляки: никому носить при себе ножи не велели, у плотников топоры поотбирали, у ворот городских караулов понаставили, а на каждый воз кидались с обыском – не везёт ли кто в город оружие. Мелкие дрова и продавать запретили: боялись – народ дубин понаделает. Патриарха Гермогена под стражу взяли. От него потребовали было, чтобы остановил он движение к Москве. Но тот твёрдо ответил, что благословляет «всех против вас стояти и помереть за православную веру».
И чем ближе подходили к столице отряды русских, тем тревожнее становилось полякам. Изменники-бояре выдали им день московского восстания – 19 марта.
А москвичи, поджидая ополчение, вооружались кто как мог. Во дворах подготавливали сани с поленьями, чтобы при случае перегородить такими санями улицы – тогда полякам будет трудно перемещаться по городу и приходить на выручку друг другу.
18 марта некоторые отряды ополчения подошли совсем близко к Москве. Вечером через ворота стены, чуть светлеющей в синем сумраке, проник в Белый город отряд Пожарского. Ратники других русских воевод стали в Замоскворечье и у Яузских ворот.
Кремль и Китай-город охватила тишина, нарушали её лишь тяжёлые шаги стражников. Прислушиваясь к этим шагам, совещались меж собой польские военачальники. Решено было выйти навстречу русскому ополчению и, пока не подошли все отряды, разбить его по частям. Только планам этим не суждено было исполниться, потому как и в самой Москве восстал народ.
Началось всё вроде бы с малой «закавыки». Утром по Красной площади проезжало несколько возов. На одном из них сидел ломовой извозчик с Ордынки – Афоня. Плечи у Афонюшки – что косая сажень, кулаки у Афонюшки – по пуду весом. Ехал себе Афоня, никого не трогал, а поляки в тот час на башню пушки затаскивали. Пушку тащить – не пирог есть, кому надрываться охота. Как увидели поляки Афонюшку, подбежали:
– Слезай с воза, подсобить надобно.
– А ну вас! – отмахнулся возчик. – Обойдётесь.
Не отстают поляки, за руки Афонюшку тянут.
– Прочь! – рассердился возчик. – Недосуг мне!
Выхватил поляк саблю:
– Ах ты, пёсья кровь!
Не понравилось это Афонюшке, стукнул он крикуна кулаком по темени – тот замертво упал.
Бросились поляки к Афоне. А у того на возу запасная оглобля лежала. Как пошёл ею Афонюшка по вражьим головам гулять! Тут и другие возчики не оплошали, соскочили с возов – да с дубинами к товарищу на выручку. А немцы, наёмники Сигизмундовы, решили – началось восстание. Кинулись на простой народ, на торговцев да на ремесленников. Мужики за топоры схватились, немцы – за мушкеты. Загудела толпа, залпы грянули. А тут и звон набатный всю Москву всколыхнул.
В Белом городе улицы завалены брёвнами. Москвичи стреляли из самопалов с крыш, из окон, через заборы.
Мушкетёры хотели было взять Пушечный двор, но пушкари, среди которых находился и князь Пожарский, встретили их прицельным огнём.
Поляки думали прорваться у Яузских ворот, но и там крепкую оборону держала русская рать. Не удалось им пройти и через Замоскворечье, а у Тверских ворот, где были стрелецкие слободы, ударили по захватчикам стрельцы.
И тогда один из шляхтичей закричал:
– Жги дома!
Горящей смолой принялись они поджигать дома. Огонь побежал по деревянным строениям.
Из-за дыма и пламени русским пришлось оставить свои засады.