Ты обошел чужеземные страны, отправился из Кедема в Ретену. Одна страна передавала тебя другой стране по совету твоего собственного сердца. Что же ты совершил, чтобы надо было преследовать тебя? Ты не злословил, чтобы надо было опровергать твои слова. Ты не говорил в совете сановников так, чтобы надо было выступать против твоих речей. Замысел этот, он овладел твоим сердцем, (но) не было его в (моем) сердце по отношению к тебе.
Это твое небо (царица) – она продолжает здравствовать (и) ныне; глава ее увенчана (знаками) царской власти над страной, дети ее – при дворе. У тебя будут в изобилии великолепные дары, которые они будут давать тебе, ты будешь жить от их щедрот.
Возвращайся в Египет! Ты снова увидишь родину, где ты вырос, ты поцелуешь землю у великих двойных врат, займешь место среди сановников. Ведь ты уже начал дряхлеть, утратил мужскую силу, вспоминаешь о дне погребения, о переходе к состоянию блаженства.
Тебе назначат ночь, посвященную маслу сефет и пеленам из рук Таит. Тебе устроят похоронную процессию в день погребения; футляр для мумии – из лазурита; над тобою, находящимся в саркофаге, поставленном на полозья, – небо, и быки влекут тебя, и музыканты впереди тебя.
Исполнят пляску Муу перед дверью твоей гробницы. Огласят для тебя список даров, совершат заклание против твоей стены; колонны твои будут возведены из белого камня среди (гробниц) царских детей.
Не умрешь ты на чужбине, не похоронят тебя азиаты, не завернут тебя в баранью шкуру, не насыплют для тебя могильного холма. Слишком поздно (для тебя) скитаться (?). Позаботься о своем трупе и возвращайся».
Этот указ дошел до меня, когда я находился среди моего племени. Его прочитали мне. Я пал ниц, коснулся земли. Я приложил его (царский указ) развернутым к своей груди. Я обошел кругом свое становище, радостно восклицая:
– Возможно ли, чтобы так было поступлено по отношению к слуге, которого сердце увлекло в чужие страны! Сколь же прекрасно милосердие, спасающее меня от смерти, – ты уготовишь мне конец, (при котором) тело мое (останется) на родине!»
Свой ответ Синухет начинает с выражения радости по поводу того, что он прощен, и восхваляет царя, просит его простить троих других беглецов[10]. Далее он пишет:
«Что до этого бегства, совершенного смиренным слугою, то я не замыслил его, не было его в моем сердце, я не задумал его: я не знаю, что оторвало меня от моего местопребывания. Это было как сновидение, подобно тому как обитатель болот видит себя в Элефантине, человек лагун – в земле нубийской. Я не был объят страхом, за мною не погнались, я не услышал порочащего слова, моего имени не услышали из уст глашатая. Но я задрожал всем телом, ноги мои помчались; сердце мое повело меня; бог, судивший это
бегство, увлек меня. Я ведь не был самонадеян и прежде (?), ибо страшится человек, – все чужие страны. На родине ли я, здесь ли я – ведь ты властен сокрыть этот горизонт: восходит солнце по твоему желанию; воду в реках – ее пьют, когда ты (этого) пожелаешь; воздух в небе – его вдыхают, когда ты (это) повелишь!
Смиренный слуга передает свои права своему потомству, которое он породил здесь. Да поступит твое величество, как пожелает, ибо живут воздухом, который ты даруешь.
Да возлюбят Ра, Гор, Хатор твой священный нос, которому Монт, господин Фив, желает дышать вечно!»
«Затем, – продолжает он, – пришли к смиренному слуге. Мне позволили провести в Иаа день, в течение которого я передал мое имущество моим детям. Мой старший сын стал во главе моего племени, все мое имущество перешло в его руки: мои люди, все мои стада, все мои плоды, все мои плодовые деревья.
Затем смиренный слуга пустился в обратный путь, взяв направление на юг. Я сделал остановку у «Дорог Гора». Тамошний начальник, командовавший отрядом пограничников, послал донесение в столицу, чтобы дать знать (его величеству).
И его величество распорядился, чтобы прибыл опытный управляющий поселянами царских угодий – за ним (следовали) нагруженные суда с подарками от царя для бедуинов, которые пришли со мною, провожая меня к «Дорогам Гора».
Я назвал каждого из них по его имени. Каждый прислужник выполнял свои обязанности.
Я тронулся в путь и поплыл под парусами; месили и процеживали, сопровождая меня, пока я не достиг города Иту.
И вот, чуть забрезжило, раным-рано, пришли звать меня. Десять человек приходило, (и) десять человек шествовало, ведя меня ко дворцу.
Я коснулся челом земли между Сфинксами, и дети царя стояли в воротах при моем приближении, и сановники, вводящие в залу аудиенций, указывали мне дорогу во внутренние покои. Я застал его величество (восседавшим) на золотом троне, в нише (?).
Когда же я распростершись лежал на своем животе, я растерялся перед ним. Этот бог приветствовал меня дружески, а я был как человек, застигнутый сумерками: душа покинула меня, тело мое обессилело, сердце мое, его не было (больше) в груди моей – я был ни жив ни мертв.
И его величество сказал одному из этих сановников:
– Подними его, он может обращаться ко мне.
И его величество сказал:
– Вот ты и вернулся! Ты исходил (много) чужеземных стран. Скитания взяли свое – ты одряхлел. Ты достиг глубокой старости. Немаловажное дело – твое будущее погребение: ты не будешь похоронен лучниками. Не поступай, не поступай во вред (самому) себе впредь (?). Ты не говоришь, хотя произносят твое имя.
Я же боялся наказания. Я ответил на это ответом боязливого:
– Что это говорит мне мой господин? Ах, если бы я мог ответить на это! Но я не могу ничего сделать. Это ведь была рука бога, это был ужас, который живет во мне (теперь), как и при выполнении предрешенного бегства.
Вот я пред тобою! Тебе принадлежит жизнь, и да поступит твое величество, как пожелает!
И было приказано ввести детей царя. И его величество сказал супруге царя:
– Посмотри, Синухет вернулся в обличье азиата, прирожденного бедуина.
Она испустила пронзительный крик, а дети царя закричали все вместе. И они сказали пред его величеством:
– Это, конечно, не он, о государь, мой господин.
И его величество сказал:
– Это, конечно, он».
Родственники царя стали умолять его простить Синухета, произнеся множество лестных слов, обращенных к фараону.
«И его величество сказал:
– Пусть он не боится, пусть он не изнывает от страха: он будет семером среди сановников, он будет введен в круг придворных. Ступайте вы в утренние покои (?), чтобы прислуживать (?) ему.
И вот я вышел из помещения, причем дети царя поддерживали меня под руки, и мы пошли затем к великим двойным вратам. Я был водворен в дом царского сына, великолепно убранный; там было прохладное помещение, были изображения божеств горизонта; там были дорогие вещи из сокровищницы: одежды из царского полотна, а также мирра и первосортное масло (для) царя и сановников, которых он любит, – в каждой комнате. Каждый прислужник выполнял свою работу. Годы были сброшены с моих плеч: я был побрит, мои волосы были подстрижены. Бремя было отдано пустыне, одежды – тем, кто кочует среди песков. Я был облачен в тонкое полотно, умащен первосортным маслом, положен спать в постель; я предоставил песок тем, кто обитает среди песков, деревянное масло тому, кто натирается им.
Мне был пожалован загородный дом, принадлежавший (прежде) одному сановнику. Много искусных мастеров восстанавливали его; все деревья в его саду были посажены заново.
Мне приносили кушанья из дворца три-четыре раза в день – сверх того, что давали дети царя, – ни на миг не переставая.
Для меня была воздвигнута пирамида из камня среди пирамид. Начальник каменотесов пирамиды принимал землю для нее; начальник живописцев расписывал; скульпторы вырезали; начальники работ, состоявшие при некрополе, наблюдали за (всем) этим. Позаботились о том, чтобы все принадлежности, обычно помещаемые в склепе, были там.
Для меня были назначены заупокойные жрецы. Для меня было установлено заупокойное владение (?) с полями перед (моим) пристанищем, как это обычно делается для первого семера. Моя статуя была покрыта золотом, ее передник был из светлого золота. Это его величество повелел сделать ее! Нет простого человека, для которого было бы сделано что-либо подобное!
И я был в милости у царя, пока не пришел день смерти».
Я считаю, что ни в одном другом египетском тексте не передана с такой точностью жизнь, которую люди вели в те далекие времена, и читатель должен простить меня за то, что я позволил себе процитировать его почти целиком.
На 43-м году правления Сенусерт, которому было уже около 70 (вспомним, что престол он занял в возрасте 25–30 лет), подобно отцу, начавшему совместное с ним правление примерно в том же возрасте, назначил своего сына Аменемхета соправителем. О том, в каком году было начато совместно правление отца и сына, нам известно из некоего текста, написанного частным лицом и датированного «44-м годом Сенусерта I, (соответствующим) второму году Аменемхета II» (Boeser, Leyden, IV).
Старый фараон умер на 46-м году своего царствования, то есть на четвертом году совместного правления, находясь, согласно Туринскому папирусу, на троне в течение 25 полных лет. Это предположение подтверждается тем, что 45-й год правления – самая поздняя дата, связанная с царствованием этого правителя и зафиксированная в источниках.
В нашем распоряжении имеется довольно важная надпись, относящаяся к третьему году правления Аменемхета II и 45-му, последнему, году царствования его отца. Она вырезана на табличке, хранящейся в Британском музее (№ 828). В ней описаны вехи развития карьеры некоего царского писца по имени Сементу. «Я родился, – сообщает он, – в правление царя Сехетепибра (Аменемхета I), покойного. Я был ребенком, (только) получившим пояс, когда его величество скончался (мальчики получали пояс юности в возрасте примерно 10–12 лет). Царь Хеперкара (Сенусерт I), живущий вечно, назначил меня писцом гарема и восхвалял меня в этой должности очень сильно. (Затем) его величество назначил меня писцом… (потом) он сделал меня счетоводом зерна Севера и Юга; (затем) он назначил меня писцом великого гарема, и (наконец) он назначил меня царским писцом и начальником работ всей земли. Его величество хвалил меня, так как я был благоразумен, и он любил меня, потому что я (всегда) выступал против (тех, кто был) взволнован. Я никогда не повторил ни одного злого слова». Сементу, очевидно, было около 45 лет, когда он приказал вырезать эту надпись. К этому времени он получил право называться «наследным правителем, хранителем царской печати, другом, любимцем сокола (то есть царя), господином дворца, который делает то, что его повелитель хвалит каждый день, царским писцом». Использ